Впуская, вернись

Он просыпается. Просто потому что так надо. Сразу пытается вскочить, но тело не слушается, а череп будто сминает тисками. — Ау… - он жмурится, моргает, пытаясь согнать пелену. Потолок плавает перед глазами. Ну, по крайней мере, над ним именно привычный потолок, а не крышка гроба или какая-нибудь клетка. Он также сразу пытается сесть, но рядом тут же вырастает высокий силуэт со скрещенными на груди руками. Глядит так, что Дилюк оставляет попытки. Через маячащие перед глазами пятна изучает напряженное лицо, сомкнутые в нитку губы, отчего-то подрагивающие, и подозрительно блестящий голубой глаз. — Кэйа, - хрипло окликает он, пытаясь убедиться, что это не сон. Тот выглядит болезненно, будто держится из последних сил. Он… так расстроен? — О, господин Полудурочный герой изволил проснуться, - холодно шипит Альберих, сердито моргая и тут же отворачиваясь. От него — волна холода по комнате. Не метафорическая, а вполне буквальная. Ладно, ошибка. Кэйа не расстроен. Кэйа в гребаном бешенстве. Что ж, Дилюк тоже в себе разочарован. Так что испытывает только понимание. Он хрипло выдыхает и роняет голову набок, прикрывая глаза. От движений укачивает. Хочется уснуть снова. Горло горит, лоб горит. Дышать тяжеловато. В их комнате снова прикрыты шторы, но на этот раз Рагнвиндр благодарен за это. Подушка под головой кажется такой мягкой, а одеяло таким окутывающим. Мозг его тоже точно укутан мягкой преградой. Он вроде помнит, что там, снаружи — но это кажется призрачным сном. Вспоминается, как раньше, в детстве, он иногда любил болеть. Это был единственный момент, когда он мог просто побыть с собой и ничего не делать. Спать, поедать варенье из закатников и зачитываться рыцарскими романами. Такого больше не будет, холодным проступает изнутри. Никогда. С тех пор не осталось ни дома, ни отца, ни его самого. И непонятно как жить с этим знанием дальше. Как найти силы. — Сколько я проспал? - сонно бормочет он. — Полгода. На дворе уже весна, твой день рожденья через неделю, и ты зарос бородой, как отец, - кровать рядом проминается под чужим весом. Пружины тихо скрипят. — Правда? - Дилюк шокировано распахивает глаза вновь — и встречается с колкой насмешкой во взгляде напротив. — Разумеется, нет, - скалится Кэйа. - Но мне так хочется наподдать тебе за твои художества, что решил сделать это хотя бы морально. Пока Дилюк все еще механически ощупывает подбородок, пытаясь убедиться, что и впрямь не покрыт щетиной, узкая ладонь аккуратно поддевает его под затылок. В руки ложится прохладный, влажный от капелек стакан. — Пей давай, - говорит Кэйа. Голос все еще звучит резко, но его движения бережные и мягкие. Дилюк делает глоток за глотком. Оказывается, в горле у него совсем пересохло. Альберих терпеливо придерживает его в полусидячем положении. — Сейчас вечер следующего дня, - поясняет он, внимательно наблюдая процесс питья. Будто не доверяя Дилюку в этом вопросе. - К тебе приходила Барбара. Альбедо был прав: у тебя сотрясение мозга и переохлаждение, перешедшее в простуду. Сильно шла кровь носом, но вроде как это из-за удара по голове. Всякие синяки-ушибы наша пасторша подлатала, и заодно сделала так, чтобы твои дурацкие легкие не воспалились. Дилюк медленно отодвигает стакан. Кэйа перехватывает его и ставит на тумбочку. Кладет свою руку на его. Пальцы все еще нежны, но его движения переполнены какой-то… растерянностью. — Барбара? А если бы на неё… - смысл фраз доходит с явным замедлением, и Дилюк морщится. Это так раздражает. — Я встретил ее около ворот города, довел сюда, а потом проводил также до ворот, - обрывает вопрос Кэйа, хмурясь. - И знаешь, было бы очень здорово, подумай ты сейчас на минутку не о других, а о себе. Ну так, знаешь, в качестве полезного разнообразия, - голос вдруг скачет по интонации куда-то на тон выше, Кэйа сжимает его руку и упрямо смолкает, задрав голову вверх. Дилюк слегка завороженно наблюдает за тем, как подрагивают его ресницы. — Что ты имеешь в виду? — Что я имею в виду? - Кэйа поворачивается обратно, снова скалясь. - Я имею в виду, мой дорогой Дилюк, что я как-то считал, что мы сошлись не для того, чтобы было кому прийти на твою могилу, вот что я имею в виду! - он повышает тон и тут же зло прикусывает губу, останавливая себя. Проводит рукой по лбу Дилюка, разглаживая морщинки. А сам Дилюк пытается не кривиться от боли, причиненной громким звуком. И чужим гневом. Хотя он его заслужил. — Я наслышан про произошедшее, - переходит на тихий тон Альберих, глядя куда-то в сторону. - Про Беннета, про Лоуренса. Этот уебок… Откуда-то от двери раздается возмущенный вздох — одновременно со скрипом. — Мастер Кэйа, попридержите-ка язык, - негромко грозится Аделинда, принимаясь составлять с подноса в руках тарелки. У нее волосы заколоты как-то наспех, и передник надет криво, а еще она без привычных сережек. — Прости, Ади, но другого слова я для него не нашел. Так вот, этот уебок… — Придется поискать, - Аделинда переходит на особый тон, который явно обозначает: сейчас она — главная хозяйка винокурни и любому, кто в этом усомнится, стоит об это пожалеть. И это работает: в комнате наступает тишина. Кэйа вновь сердито отворачивается, изучая стену. Аделинда заканчивает с сервировкой импровизированного стола и склоняется, мягко берет Дилюка за руку: — Как ты, мой мальчик? Что-то болит? - нежно говорит она, сжимая пальцы. - Я пока приготовила совсем легкой еды, чтобы не нагружать организм. Хочешь что-нибудь особое на ужин? Мы тебя мигом поднимем на ноги, не беспокойся. В горле снова отчаянно начинает щипать, но уже не от простуды. Дилюк жмурится, ощущая, как по телу снова лозами прорастает чувство вины. Сознание как бы вытаскивает из тумана всё, что произошло накануне, как фокусник из шляпы — и от этого делается просто ужасно. Как он слаб. Краем глаза он видит среди тарелок розетку со знакомым вареньем, запах такой родной. Но радости нет. Только ужасное чувство давления, будто на его грудную клетку и голову уложили целый Драконий хребет разом. — Нет. Не нужно ничего. Спасибо, - еле слышно отзывается он. Аделинда не уходит сразу. Запускает руку в волосы, гладит, как ребенка. Поправляет одеяло, тихо отчитывает Кэйю за то, что тот не додумался открыть окно и впустить свежего воздуха. На тумбочке появляется также целая батарея пузырьков с микстурами и мазями. — Я вас оставлю, мальчики, - говорит Аделинда, убедившись, что больной ни в чем не нуждается. - Зовите, если что. Кэйа, не забудь поесть тоже, будь добр. Знаю я тебя. — Хорошо, Аделинда, - глухо отзывается тот, все еще сидя спиной к Дилюку на краю кровати. Он поигрывает монеткой, раз за разом не давая той соскользнуть на пол. Когда она уходит, в комнате наступает тишина. Дилюк лежит неподвижно, не ощущая в себе сил ни на что. Наверное, стоило бы поесть, но пока мысль об этом застревает в горле не хуже куска черствого хлеба. Он разглядывает белый потолок, темные стены, очертания книжного шкафа в углу. Пытается найти вокруг себя какой-то смысл и не находит. — Ешь и ложись спать дальше, - слышит он приглушенный голос. - Я пойду. Лягу внизу. Горечь внутри расползается еще пуще осклизлым мхом, лезет в горло. Слов не находится. Но Дилюк порывисто ловит чужую руку прежде, чем ее обладатель встает с кровати. Профиль Кэйи на редкость серьезен и почти хмур. Дилюк изучает подрагивающий подбородок и тонкую морщинку на переносице. — Зря ты меня удерживаешь, - хрипло отзывается Кэйа, всё ещё глядя куда-то в сторону. - Я кошмарно зол и могу на тебя сорваться. Но не хочу. А тебе нужен покой, чтобы нормально восстановиться. Вот, значит, как. Зол. Конечно, он зол. Имеет право. Вместо того, чтобы смириться с этим, как взрослый адекватный человек, и отпустить Кэйю, Дилюк резко садится, сжимает пальцы еще сильней, пытаясь удержать. Всё начинает качаться и темнеть. — ..й. Хэй! Дилюк? - в сознание прорывается встревоженный голос. Когда он открывает глаза, он обнаруживает, что вновь лежит. Что Кэйа рядом, так близко, что чуть не касается своим носом его. Его прохладные руки — на его щеках, его дыхание — щекочет кожу. — Ты меня с ума сведешь, - шепчет Кэйа, прикусывая нижнюю губу и качая головой. - Всё, всё, я не ухожу никуда. Только отключаться не надо. Что такое? Поговори со мной? Мягкий голос оказывается ключом. Все, что варилось в его голове последние дни невыразимым, невнятным комом, вдруг прорастает в осмысленные слова. — Я не вижу выхода, - губы, непослушные и онемевшие, слегка подрагивают, язык еле шевелится. - Я не знаю, что делать дальше. Кэйа, они же меня не оставят. Ты это понимаешь. Даже если мы разберемся с Туром — придут другие. Кто-то из предвестников… или из Черной гвардии… это не закончится. Я подписался на это в тот самый момент, когда отправился в Снежную. Тогда не понимал до конца… но сжег за собой все мосты к нормальной жизни. Жечь я умею хорошо… Что мне делать? Прятаться до конца жизни? Жить, ежедневно ожидая покушения? Ладно я, но если пострадаешь ты? Аделинда? Работники винокурни, посетители таверны? Что мне остается? Внутри разгорается пожар, и он вновь пытается сесть на кровати, несмотря на попытки Кэйи удержать его. Все вращается вокруг, слова, черные и вязкие, как деготь, продолжают литься. — Со мной всё кончено. Во всех смыслах. Финансы винокурни в полном дерьме. Если ничего не исправить, мы не сможем ничего производить уже со следующего года. Жив ли я как человек, живо ли мое сердце? Боюсь, нет. Посмотри, во что я превратился. Я убиваю, я пытаю, выживаю, а не живу. Когда-то я подумал, что ты — чудовище, - голос дает чудовищную осечку, из груди вырывается хрип, - но монстром-то оказался я. Изнутри и снаружи. Теперь я думаю, - кривая усмешка расползается на губах, - что эта гниль была заложена во мне изначально. Как я был глуп, не видя ее. И ведь это ты ее вскрыл впервые. Ты показал мне, чего стоят мои якобы доброта и великодушие — когда я чуть не убил тебя… - лихорадочно сжать смуглую руку. - Я — твоя совесть, говоришь? Ложь. Это ты стал моей. Твоё сердце сохранилось. А моё… моё нет. Он почти чувствует, как внутри скользит по сосудам его неправильная, грязная кровь. Его трясет, он чувствует, как по вискам льется пот, но остановиться сил у него тоже нет. Он просто говорит, сжимая до боли чужую ладонь, глядя в застывшее лицо напротив. — Видишь, я обвинил тебя в моих проблемах, а сам… - из груди рвется бешеной птицей хриплый смех. - Похоже, видя в тебе дурное — я лишь глядел в свое отражение. Уродливое и пустое. Я делаю тебе больно, я ставлю твою жизнь под удар самим существованием рядом. Знаешь, - горло сдавливает от боли, но он продолжает говорить, - тебе ведь и впрямь лучше уйти. Насовсем. Пока я не утащил тебя за собой. Дилюк замирает, тяжело дыша, а Кэйа вздрагивает, еще сильней прикусывая губу. Дилюк отпускает его руку — но тот, наоборот, резко вцепляется в нее и с силой встряхивает. — Архонты, какой же ты… - рычит он, лицо искажается от бешенства. - Дилюк, знаешь, что ты действительно не посмеешь больше делать?! Еще раз прогонять меня от себя! Слова — холодным кинжалом под ребра. Больно. Я сделал ему так больно. Опять. Тело, немея и слабея, само сползает на подушки. Кэйа, отпустив руку, вскакивает, несколько раз прорезав комнату туда-сюда, сдавленно рыча под нос. Останавливается. Несколько раз с силой щиплет себя за предплечье. Выглядит странно. Хочется подняться, обнять его, сказать, что всё будет хорошо — но хорошо не будет, сил нет, а трогать его у него нет прав, если подумать. Единственным звуком остаются старые ходики на стене. Тук-тук. Тук-тук. Комната тонет в темноте. Кэйа какое-то время стоит спиной к нему, тяжело дыша и опираясь рукой на стену. Затем оборачивается и медленно подходит к кровати. Лицо почти спокойное. Только руки в кулаки сжаты. — Ты не в себе, - произносит он медленно и четко. - И если уж ты правда хочешь, чтобы я пошел прочь — тебе придется повторить мне еще разок. Спустя время. Или, блять, извиниться, если передумаешь. Так, - он медленно садится на кровать рядом снова, - теперь поехали. Я злюсь на тебя не за те глупые слова про контракт. А за то, что ты попытался помереть вместо того, чтобы попросить помощи. Мы еще вернемся к этому. Что там с финансами винокурни? Дилюк безвольно кивает в сторону туалетного столика: — Возьми бумаги из ящика. Вычти из суммы внизу цену третьего по счету контракта. Ты всё поймешь. Кэйа следует его словам, хмурится, вглядываясь в строки. Быстрый бегающий взгляд. — Ясно, - заключает он, откладывая листы в сторону. - Да, дерьмовенько. Но не думаю, что непоправимо. Я поговорю с Эльзером. Ты с ним это не обсуждал? Дилюк находит в себе силы отрицательно покачать головой. Та снова гудит, прошитая спазмом. — О чем мы тут и говорим, - хмыкает Кэйа, рождая кривую улыбку. - Так вот. Расскажи мне всё за последние трое суток со своих слов, будь добр. А потом мы будем включать голову. Принудительно. Эмоции внутри закончились, и говорить тяжело. Но он правда пытается. Немного помогает то, что Кэйа вновь садится к нему. Дает на себя опереться. Кладет прохладные пальцы на виски. Явно всё ещё злится, но остается рядом. Дилюк слушает учащенное биение сердца совсем рядом — и говорит. Когда он заканчивает, Альберих кивает будто сам себе: — Ага. А теперь, золото мое, тебе придется напрячь твою больную голову. Порассуждай со мной. Как стоило бы поступить с учетом того факта, что ты мог попросить помощи? Думать оказывается непросто. Но Рагвиндр пытается. — Я мог изначально попросить тебя помочь проследить за Лоуренсом за пределами города, - говорит он. - Или послать тебе весточку, чтобы ты сменил меня ночью. Например, через Рейзора. — А утром что надо было сделать? - снисходительно-ласково, как ребенка, спрашивает Кэйа, поглаживая лоб и то и дело дуя куда-то в затылок — это прохладно и приятно. — После контракта отправиться в собор, - признается Дилюк. - Или домой. Я… не понял, что со мной. Не было времени. — Я знаю, - соглашается Кэйа. - Так вот, в следующий раз прежде чем нестись самому куда-то через силу, остановись и прикинь, не стоит ли тебе свистнуть кавалерию. Он задорно мигает глазом, явно изображая подмигивание. Это дурацки, и шутка дурацкая, и из Дилюка всё равно вырывается глухой смешок, а потом он сползает к Кэйе в руки еще больше, дрожа, и тот бережно обхватывает, не отстраняется. Гладит по задней стороне шеи, по лопаткам. — Глупый пирожочек, - тихий голос с нежными нотками льется в уши. - Мы выберемся. Мы надерем задницу Черному человеку настолько эпично, что никто больше к тебе не сунется. Вот и всё. Ничто не потрачено. Ты — не потрачен. И точно жив. Я знаю это. Дилюк чувствует короткий поцелуй в висок и с трудом удерживается от дурацкого всхлипа. Только зарывается носом в смуглую шею еще сильней. — Я не укладываюсь в этот мир. Я лишний. Я приношу неприятности. Я такой глупый. — Еще какой глупый. Я вот еще в двенадцать сообразил, что я лишний — а ты про себя вон как поздно. Шучу, - серебристый смех. Пауза, вздох. - Дилюк, то, что ты сейчас так себя чувствуешь — это неправда. Это говорит твоя боль, твои раны. Навалившийся груз на твоих плечах. Мы выйдем из этого, и ты сам увидишь. Ты держался так долго, не мог же ты выносить такое вечно. Ты очень сильный, но не бесконечный ведь, - нежные касания руки по прядям волос, невесомые, легкие. - Поэтому, пожалуйста — не забывай отдавать часть ноши близким. Они ведь рядом неспроста. Я буду рядом, пока ты этого хочешь. Ты это ведь знаешь, правда? Голос нежными снежинками ложится на сердце. Голос плетет страховочную сетку, канат, помогающий выбраться. — Отец ненавидел бы меня? — Нет, - еще один поцелуй в висок, целительный и прохладный. - Конечно, нет. Посмотри на себя. Ты помог Гуннхильдрам. Ты спас Бенни. Ты несешь хорошее до сих пор, хотя тебе так тяжело. Ты удивительный. Я никогда не встречал такого, как ты, - голос становится еще тише. - Мое солнце. — Я не… — Не спорь со мной. Я всего лишь говорю о том, что вижу, помнишь? А ты пока всё еще не в себе. Ураган внутри унимается, утихает. Веки тяжелеют. — Не уходи. Не хочу… снова тонуть в кошмарах. Новый тяжелый вздох в ухо. — Ладно-ладно, мой господин. Может, тебе еще и колыбельную спеть? — Спой, - сонно соглашается Дилюк, ощущая, как мир становится все дальше и тише. Прежде чем он засыпает, он слышит шорох постельного белья под ними — Кэйа укладывает их поудобней — и также слышит тихий, еле слышный напев. Надо же, и впрямь решил спеть, вяло удивляется он. А его последняя мысль перед забытьем: я не могу различить слова этой песни. Будто она на другом языке. *** За окном темно и снова льет так, будто кто-то решил наполнить долину подобно чашке с водой. Кэйа сидит, оперевшись спиной на изголовье. Автоматически перебирает рыжие волны волос спящего пальцами. Глядит на стекло. Дилюк всё еще горячий на ощупь, бледный лоб покрыт испариной, а под глазами — темные синяки. Кэйа слышал, что такое тоже часто встречается при сотрясениях. Неудивительно, что Альбедо всё понял и отправил в Рассвет птицу. Письмо, правда, не нашло своего получателя вовремя. Потому что в этот момент Кэйа сидел на дереве неподалеку от моста к главным воротам Мондштадта, в сторонке, чтобы не отсвечивать. Потому что тем злополучным утром не смог даже уснуть обратно, встревоженный чужим состоянием. Это было глупо, нерационально, не несло никакого смысла — но через несколько часов после ухода Дилюка Альберих, матерясь на себя, отправился к городу. Нашел укромное место и занял позицию, то и дело подгрызая висящие рядом сочные яблоки и изучая взглядом крепостные стены. Да, ему было больно услышать то, что он услышал — но это не значит, что он не понимал справедливость сказанного. Да, объективно часть проблем Рагнвиндра — из-за него, Кэйи. Нравится это ему или нет. А Дилюк — опять же, нравится ему это или нет — сейчас был явно не в состоянии фильтровать свою речь. Что, собственно, уже многое говорило о его состоянии. Сидение на дереве в тот день не принесло ничего полезного. Кэйа пронаблюдал несколько смен караулов, несколько торговых повозок, множество обычных путников. Дело клонилось к вечеру, и взгляд все чаще беспокойно метался между главными воротами и боковыми, теми, что у Доли Ангелов. Если Дилюк и выйдет непривычным путем, Кэйа заметит. Однако закат все сильней наливался багрянцем, но знакомая огненная макушка так и не появлялась. Хотелось войти внутрь. Пробежать быстро по знакомым улицам, толкнуть деревянную дверь Доли Ангелов. Хотелось убедиться, что Рагнвиндр не влип в очередную передрягу, что ему не стало плохо. Горизонт темнел вместе с небом, и с ними вместе темнели мысли Кэйи. Если что-то и впрямь случится, что он будет делать? Ворвется в город, очевидно. Или проберется тайком. Чем это кончится для него? Сумеет ли пробраться так, чтобы его никто не задержал? Наверное, сумеет. Но если понадобится вступать в драку — едва ли его не узнают. Дело не в последствиях, а в том, что ему просто помешают. А что если эти очаровательные ребята перестараются и нанесут Дилюку фатальный ущерб? Если обозлятся и попытаются убить, чтобы просто отомстить? Такое представляется легко. Дилюк — наверное, самый опасный противник в Мондштадте, и это самое скромное, что можно сказать про него. Но существуют яды, пущенные из-за угла стрелы, рушащиеся здания. Существуют неудачные моменты, ловушки и подкупы. Существуют самые разные способы, которыми смерть может забрать своё. Небо затягивало тучами, а Кэйа глядел на него постепенно стекленеющим взором и не мог отделаться от картинки омертвевшего красивого бледного лица с прикрытыми ресницами, несколькими каплями крови около рта. Сомкнутого в чудовищной неподвижности. Наверное, в Мондштадте объявили бы буквально траур, плач, юные девы и красивые вдовушки нацепили бы черное. Дилюк был бы отпет торжественно — скорбной малышкой Барбарой — а потом его тело исчезло бы в фамильном склепе. Рядом с отцом. Навеки. И Кэйа не смог бы даже прийти туда, разве что тайком. И не осталось бы ничего. Ничего… Опять… Пальцы — до боли сжаты, из-под ногтей — кровь, а сердце — гулким пульсом в ушах. Соберись, Кэйа, мысленно дал он себе подзатыльник. Давай. Не время. Подумай о нем, не о себе. Его стянуло с дерева странное интуитивное чувство: пора возвращаться на винокурню. Он спрыгнул, чуть не подскальзываясь на корнях. Не доверять своей чуйке у него не было причин, но насчет того, что именно происходило, у него не было догадок. Что ж, придется выяснять это в процессе. Он почти бегом пустился в обратный путь, срезая все крупные дороги через леса. И когда вылетел к винокурне и увидел знакомую белую вспышку в воздухе, сердце пронзило ужасом… …Кэйа снова наклоняется к рыжей макушке, касается губами аккуратно, чтобы не потревожить. Слушает сонное дыхание. Крупно вздрагивает от раската грома за окном. Щиплет себя за запястье. Снова и снова. Надо держать себя в порядке. В этот раз он должен быть рядом всегда. Прежней истории не повторится. *** …тем временем новый день покоя не приносит. — Дилюк, - аккуратно заглядывает он в спальню наверху вскоре после полудня. - Не спишь? Ты случайно… ну совершенно случайно, мало ли… не видел тут маленького красного постельного клопа? Дилюк чуть вздрагивает, откидывая алый хвост волос назад и делая неопределенный жест плечами. Выглядит уже немного лучше, но всё еще белый как бумага и почти не двигается. Молчит всё время. Ему тяжело даются разговоры о собственных слабостях, так что неудивительно, что он теперь играет в молчанку. Ответ на вопрос Кэйи, впрочем, уже шевелится прямо под клетчатым одеялом. — Попался, котенок! - Кэйа ловко накрывает своим телом двигающийся к краю кровати бугорок, и из-под одеяла раздается сдавленное смешливое хрюканье. Кэйе в подбородок тут же глухо прилетает коварная пятка. Альберих, яростно улыбаясь, принимается перетряхивать постель в поисках добычи. Добыча вываливается прямо ему на колени, уже не тая звонкого смеха. — Браааатик! - Кли тут же повисает на его плечах. - Теперь ты прячешься! — Не угадала, кнопка. Теперь мы играем в игру “ты бежишь до Альбедо быстрей, чем до него доберусь я, иначе никаких вечерних лошадок”, - коварно скалится Кэйа, приставляя пальцы к голове наподобие рогов. Юная пиропользовательница с визгом вылетает за дверь, мелкий дробный топот ножек по лестнице довершает бегство. Кэйа же оборачивается к Дилюку, разглядывающему себя в небольшом зеркальце. — Зря прогнал. Она меня веселила, - тихо говорит тот, трогая пальцем кожу под глазами. - Я похож на этого странного медведя из Ли Юэ. Бледные губы слегка искривляются. Кэйа знает: Дилюк обычно глубоко плюет на свою внешность, за исключением опрятности и внешних приличий. Но может, сейчас он беспокоится больше о своем бессилии? — Она шумная. У тебя голова разболится, - он оказывается рядом, садится на корточки и кладет руки на чужие щеки с всё еще нездоровым румянцем. — Для меня все равно самый красивый, - мурлычет он, потираясь головой о чужие колени, спрятанные под слоями ткани. - Медведям и не снилось. Даже мармеладным. Дилюк слегка улыбается, хоть эта улыбка и печальна. Она похожа на горьковатый утренний кофе: приносит удовольствие, но оседает где-то внутри странным привкусом. — Альбедо здесь, говоришь? Он что-то хотел? — Узнать о тебе, в первую очередь. Во вторую, выгулять здесь Кли, если ты не про… — Кэйа. Напомнить тебе, чей дом? Тот только корчит рожицу, заваливаясь на теплые бедра окончательно и растекаясь по ним: — Напомнить тебе, чья кровать? — Это должно было быть остротой? - вяленько переспрашивает Дилюк, смыкая пальцы на Кэйином плече и слегка поглаживая. — Это должно было быть вопросом? — ДОЛЖНО БЫТЬ, ты соскучился по нашим словесным перебранкам в таверне. Могу напомнить и выплеснуть на тебя стакан с водой. Кэйа демонстративно приоткрывает рубашку на груди: — Плещи сюда. Вид будет идеальный. Дилюк снова слегка улыбается, но это выражение лица тут же застывает на нем мокрой холодной глиной. Несложно понять, о чем он опять думает. — Не заводи снова ночной разговор. — Почему же? - Рагнвиндр чуть склоняет голову, пряди непослушно ползут вниз, на радость Кэйе. - Скажи, ты правда уверен, что всё можно решить? Альберих, крякнув, садится в более серьезное положение, складывая руки на коленях. — Да. Правда. Такие люди, как Альвин Тур, не станут опираться только на один план. Какую бы цель он не преследовал своими попытками отхапать Монд и добраться до тебя, у него должны быть запасные варианты. И мы можем показать ему, что соваться в наш дом и к тебе в частности — затея слишком дорогая даже для вездесущей Снежной. Так что ему придется танцевать свои вальсы где-то в другом месте. Он отчеканивает это, как по учебнику. Думает ли он так на самом деле? По большей части. Старается ли он дать Дилюку больше уверенности, чем испытывают они оба? Определенно. Рагнвиндр изучающим взглядом бегает по нему, пару раз еле заметно кивает. Кэйа улыбается ему: — Сочту за согласие. Будешь есть? Ты вчера так и не притронулся к ужину. А потом можно было бы сменить тебе бинты. — А Альбедо? — Подождет. Ты на первом месте. Похоже, аппетита у Дилюка нет совсем: следующие пятнадцать минут он неловко разламывает куски хлеба, чтобы макнуть их в овощное рагу, изредка прикладывается к плошке с кашей. Даже его любимое варенье удостаивается всего лишь пары касаний ложкой. Кэйа же, уплетая за обе щеки украденный с кухни кусок пирога, заводит какой-то странный рассказ ни о чем: всё начинается — почему-то — с обсуждения того, насколько бывают дурацкие правила этикета на званых обедах, а заканчивается всё — тоже почему-то — историей про то, как мондштадские дети на последний праздник Ветряных цветов устроили гонки в мешках из-под муки. Но победителем признали кота. Нет, не Диону. Да, приз пришлось заменить на банку сметаны. Нет, сам Кэйа не участвовал, он что, ребенок, что ли? Так, показывал ряд правил перед стартом. Дилюк слушает весь этот бред явно вполуха, взгляд то и дело становится тусклым и рассеянным, но стоит Кэйе прерваться хоть на секунду, он сразу делает тонкий жест рукой. Мол, продолжай. В какой-то момент вдруг так же жестом приглашает приблизиться к себе. До того, как Кэйа успевает что-либо спросить, Дилюк укладывается на его плечо, ежась и будто пытаясь спрятаться. Сердце болезненно замирает. Он и забыл такого Дилюка. Пусть редко, но болезненно переживающего неудачи. Ненавидящего себя и свою якобы слабость. Кэйа искренне считал Крепуса Рагнвиндра хорошим отцом — но так же искренне полагал, что тот никогда не понимал, как же он давит на родного сына. Настолько он привык к постоянным успехам Дилюка, к тому, что он лучший, первый, единственный в своем роде, что стоило тому оступиться хоть на йоту — тот еле ощутимо менялся в лице. Заводил разговоры о том, что нужно собраться, ведь прогресс так легко потерять. Что как мог Дилюк допустить такую ошибку? Мог кто-то другой — Кэйа (он никогда не говорил этого вслух, но ведь думал же?), другой аристократ, другой рыцарь, даже старше, даже опытней — но не ты же, сынок? Ты ведь такой талантливый. Дилюк в такие моменты краснел, сжимал кулаки и смиренно отвечал, что да, конечно, пап, я исправлюсь. Я сделаю, что возможно. И что невозможно — сделаю тоже. И шел тренироваться или учиться. Ночью, между другими делами, тайком пробираясь на тренировочные площадки и в библиотеки. Пару раз было, что Кэйа уводил его оттуда за шиворот, пока он упрямо пытался доказать, что не устал. Бледный, с подрагивающими от усталости руками и потухшим взглядом. А потом они сталкивались где-то посреди ночи на кухне: Кэйа приходил туда стащить снотворные травы; Дилюк — украсть печенья, чтобы съесть за раз добрую половину противня, будто пытаясь забить себя чем-то, что принесет ему хоть немного сил. Потом он преодолевал очередной кризис, в нем снова пробуждалась жизнь, и всё шло как раньше. Он становился прежним Дилюком: веселым, задорным, полным сил и желаний, целеустремленным. До нового витка. Когда Дилюк тренировался с учителем фехтования, Крепус иногда стоял рядом и считал от сотни до нуля. Если за это время Дилюк не осваивал новый прием, Крепус молча вносил в расписание сына еще одно занятие на этой неделе. Как-то раз он собрал двадцать восемь часов. Помимо остальных занятий и уже начавшейся службы в ордене. Еле успел до полуночи воскресенья. Кэйа по-своему привязался к Крепусу, но иногда при виде этого ему отчаянно хотелось закричать. Особенно когда Дилюк ни капли не понимал, на что Кэйа злится и что такого неправильного делает отец… Кэйа мотает головой, сгоняя непрошенные мысли. Водит пальцами по теплой спине, носом — по бледному виску. — Я не хотел так разваливаться, - голос Дилюка больше похож на болезненный выдох. — Ты прекрасно знаешь: я люблю, когда ты наконец превращаешься в человека из своего непогрешимого образа, - тихонько мурлычет ему на ухо Кэйа. - Давай волосы расчешу. Запутались. В тишине он раз за разом проходится гребнем по алым локонам, аккуратно, снизу вверх, захватывая всё больше длины. Волосы растекаются красным золотом. Волосы топят Кэйю, и запахи, и чувство чужой близости. И тот факт, что ему дают смотреть на ослабевшую версию себя. Я обязан ему помочь. Мы что-то придумаем. Даю свой единственный глаз на вилку, что не оставлю это так. Кэйа заканчивает с волосами, связывая их в мягкий, не мешающий узел на затылке: выглядит непривычно, но Дилюку идет. Не сдержавшись, нежно проходится языком по шее, вызывая вздох. Целует в ямочку на щеке. — Теперь бинты. Дилюк неохотно стягивает ночную рубашку. Под ярким дневным светом обнажается кожа. Шрамы, багровые на белоснежном, укоризненно смотрят на Альбериха. Шепчут: где ты был, когда был так нужен? Почему дал изранить это прекрасное тело, дал сделать больно этой душе? Почему ты был так жесток, придя со своей тайной в чужое горе? Ответов нет, так что Кэйа просто берется нежно огладить каждую частичку тела, пока кладет мотки на заживающие раны. Дилюк безвольно, как кукла, дает себя крутить. Только иногда поворачивается. Глядит так, что внутри Кэйи всё дрожать порванными струнами начинает. Боль сладкая. Холод колкий и привычный. — Это меня подстрелили, когда я сбегал после Алой ночи, - вдруг говорит Рагнвиндр, ловя руку и кладя себе на ребра. - Пришлось бежать три часа до ближайшего укрытия двойного агента, то и дело затыкая рану чем попало. Обдирал мох с деревьев. Пытался оторвать края от одежды, но пальцы не слушались. Звучит так буднично и так страшно, что Кэйа замирает. Видит, будто там стоял: кровь на снегу, на Дилюке, скрюченные пальцы сдирают зелёную поросль с берез. Представляются крик ворон и ледяной ветер, и скрип снега под тяжелыми шагами. — Не зря учился бегать с препятствиями в своё время, да? - пытается улыбнуться он, но не выходит. Внутри только холод, а Дилюк смотрит на него с пониманием. Перекладывает руку ниже. — Это я доверился человеку и прогадал. Тот провел меня куда надо, я достал ключи от одной из тюрем, что мне была нужна — но ему они были вроде как нужнее. Чудо, что рядом оказался целитель — выдернул клинок прямо с частью кишок. Кэйа ощупывает длинный грубый шрам на животе, холодея еще больше. — Дилюк, - еле слышно говорит он, сминая того в объятия, накрывая своим телом, будто пытаясь защитить хотя бы сейчас от того, чтобы новая боль пронзила чужие нервы. - Дилюк. — Если ты сомневаешься, хоть немного, ты… — Нет. Нет. Я не прощу себя за то, что не был с тобой тогда. И я хочу быть с тобой сейчас. Прости меня за то, как я поступил с тобой. Прости, огонечек. Слово срывается с губ, привычное изнутри — и чуждое снаружи, и Дилюк почему-то слегка вздрагивает с каким-то виноватым видом, но лишь тесней прижимается, опаляя ключицы горячим дыханием. — Ты не виноват в моей глупости. — Я должен был быть умнее. Сдержаннее. И честнее. И, простите архонты, не таким эгоистичным мудаком. — Эгоистичный мудак из тебя так себе, Кэй. Хоть ты и пытаешься под него мимикрировать. Кэйа только лихорадочно гладит чужие волосы, прижимая к себе свое вытащенное из груди сердце. — Дилюк, я клянусь — я выдеру Черному человеку его черную трахею и скормлю ему же на завтрак, нафаршировав его задницей, если он от тебя не отстанет. На тебе больше ТАКИХ шрамов не будет. Никогда. Рагнвиндр тихо смеется куда-то в Кэйино плечо, глухо, горько и отчаянно, как приговоренный к смерти. — Никогда не говори никогда, Кэй. *** — Ненавижу субботы, - выдыхает Кэйа, садясь на скамейку около дома. - У тебя сигарет не найдется? — Ты прекрасно знаешь, что не найдется. Откуда бы? - настороженно отзывается Альбедо, следя взглядом за тем, как Кли бегает хвостом за рабочими, суетящимися муравьями снующими вокруг стройки. — И сегодня воскресенье. — Это был риторический вопрос, - Кэйа шарит по карманам зачем-то. Можно подумать, если он найдет пачку, он закурит. Нетушки. Вопрос принципа. — Ненавижу воскресенья. — Думаю, ты ненавидишь, когда мастеру Дилюку плохо, то-то и всего. — Альбедо, солнце, не раздражай меня, это рыжеволосое чудовище прекрасно справляется и без тебя, - тихо рычит Кэйа, оставляя свои бесплодные попытки. — Такое чувство, что стоит ему увидеть болотце с табличкой “проблемы” — и он прыгает туда сей миг. Рыбкой. Голым. С камнем на ноге. — Слова звучат сомнительно от человека, что прыгает туда же следом. — Альбедо. — Более того, из собственного плавательного болота. — Архонты, как я иногда мечтаю тебя придушить. Расскажи мне лучше новости, пока наш внебрачный непорочно зачатый ребенок, - кивок в сторону красного пятна, — пытается обаять всех строителей Мондштадта. Скрещиваю пальцы, чтобы она не взорвала новый дом. Не хочу есть зимой на улице. — Тебе трав накапать, или ты сам успокоишься? Когда ты столько болтаешь, это верный признак повышенной нервной активности. — Накапай мне информации, Альбедо, Селестией кляну. И я успокоюсь. Возможно. Представляя чужие трупы. Алхимик задумчиво откидывается на спинку плетеного кресла, которое он занимает. Заботливая Аделинда вытащила его откуда-то. Кэйа-то, между прочим, его даже не видел. Обидно. Кли где-то на заднем фоне уже сидит на плечах рослого детины, вовсю болтая ногами и командуя, на какую часть стройки ее везти для инспекции. Маленький бригадир. Ко всем-то она находит подход. Справедливости ради, если она и вправду немного приободрила Дилюка, Кэйа готов спустить ей на пару шалостей больше обычного. Да и сам факт, что Рагнвиндр подпустил ее к себе. Прямо в дом. В таком-то состоянии пребывая... Этот факт как-то даже восхищал. Заставлял трепетать прямо-таки. Потому что когда Кэйа укладывал его на дневной сон после перебинтовки, на него винодел смотрел так, будто сейчас пальцы ему переоткусывает. Ну и где справедливость? Ладно, отставить нытье. Дилюк, снова огрызающийся на излишнюю ласку — это первая стадия Дилюка, приходящего в норму. Знак хороший. — Я обследовал местность вокруг аномальной зоны, что нашел мастер Дилюк, - наконец приоткрывает губы Альбедо. — Информации, что ты жаждешь, пока немного. Это — явление свежее, новорожденное, ему от силы пара месяцев. Кто-то пытался пустить энергию артерий земли во что-то иное. Потерпел… неудачу. Я бы сказал, крах. Не удивлюсь, если тело этого несчастного сейчас в самом центре той странной биомассы. — То есть это дело рук человека? — Всё указывает на это. Но целью не было создание странной формы симбиотично-паразитарной жизни. — А что было? — Нужда в энергии, как я и сказал. Точней выразиться пока нельзя. — Похоже на художества Черной гвардии? — Кэйа, отчаянно жмурясь, трет виски. Его ужасно раздражает, что в этом море странных и разрозненных данных не складывается цельной картины. Альбедо задумывается, взвешивая слова. Он всегда такой отстраненный, когда пытается выдвинуть гипотезу. Выглядит гипнотически. — И да, и нет, - нехотя роняет он, явно недовольный тем, что не выходит сказать что-то более определенное. — Черная гвардия использовала схожий механизм, но цель была не в самой энергии, а в том, что та откроет портал и позволит управлять созданиями Бездны. Здесь… человек будто пытался запитать что-то от артерий напрямую. Как топлива в костер подбросить. Понимаешь, о чем я? - бирюзовые глаза встречаются с ним. — Толку, что я понимаю, - ворчит Кэйа, закидывая ногу на ногу и начиная перебрасывать монету из одной руки в другую. — Я не могу понять, это снова они или у нас новые напасти. И примешан ли сюда всё-таки Лоуренс. И главное, что не знаю, чего они хотят. Точней, - пауза, - не до конца. И не смотри на меня так. — Я не буду спрашивать, какую часть из желаний гвардии ты знаешь, - губы Альбедо растягиваются в тонкой усмешке. — Как великодушно. — Я же не спросил в своё время, как ты манипулируешь символами с неоднозначным происхождением и весьма интересным местами результатом, Кэйа Альберих. — Ты просто невыносим сегодня. Не вздумай так шутить при Дилюке, он мне потом голову открутит и на конек крыши поставит. — Гм. — Я тебе дам — гм! - Кэйа сердито оборачивается на собеседника. - Можно подумать, ты ничегошеньки не знаешь о манипулировании символами. — Можно подумать, это умение такое распространенное, и будто для него не требуется ряд весьма специфичных усло… — Альбедо, еще одно слово, и я тебя сам в ту аномалию сброшу, клянусь. Лучше помоги подумать. Алхимик вздыхает, глядя куда-то в небо. Альберих не торопит его. Ждет. Уж в чьей голове он никогда не сомневался, так это вот в этой раздражающей светловласой и хитро-извильно-крученой. Бросает пока взгляд на стройку. Кли устроилась на одной из балок, жуя какую-то булочку — угостить ее успели, что ли. Заметив внимание, вовсю машет рукой. Кэйа, чуть улыбнувшись, машет в ответ. Главное, чтобы сюда не рванула. Особенно с высоты второго этажа. Эта кнопка может. — Давай выстроим логическую цепочку, - тем временем прерывает молчание Альбедо. — Господин Рагнвиндр появляется в Мондштадте спустя долгое время. Судя по слухам, после конфликта с Фатуи. Следом за ним в городе появляется Черная гвардия. Далее они начинают охоту за ним, но убить не пытаются. Как и сейчас. Я слышал рассказы тех, кто был в осажденном городе: с помощью его крови хотели повзаимодействовать с артериями земли. Им нужна его кровь, она уникальна. Что теперь могу подтвердить и я. Они узнали об этом во время его путешествия? Нет, ничего не говори, дай закончить. Хорошо, допустим, это как-то работает — пока нам не очень важно, как. Зачем Фатуи контроль над монстрами? Они хотели захватить город. Зачем? Им нужна просто территория или ОПРЕДЕЛЕННАЯ территория? Склоняюсь ко второму. Тот случай с Лоуренсом: выглядит несвязанным, но ведь он тоже пытался повлиять на территорию. На ландшафт. Думаю, его натолкнул на мысль о потенциальной наживе агент. Судя по твоему лицу, у тебя есть подтверждающая информация, верно? Твои любимые похитители сокровищ слышали о еще каких-то странных сделках, связанных с землями? — Альбедо, ты вообще как… — Не перебивай! Судя по крови, всё завязано на порчу, верно? Порча — ключ к управлению монстрами, монстры — к территории. И могуществу. Армия Снежной стала бы еще сильней, умей они управлять тварями бездны. Конечный план не совсем ясен, просто хотят новое королевство или контроль над текущими? Пока неважно. Значит, в Монде есть что-то специфичное, связанное с навыком управлять порчей. Наш загадочный некто — учинитель аномальных зон — либо из числа Фатуи сам, либо пытался им помочь. Либо, что еще интересней, пытался помешать. Для всего этого явно не хватает какого-то, знаешь… Механизма. Чем-то же это должно управляться. Это не руны, как у тебя, одной крови мало, значит, должен быть артефакт? — Совершенно верно. Кэйа чуть не подпрыгивает с места от голоса за спиной. — Дилюк, какого черта ты на ногах, - шипит он, мигом подлетая к закутанной в плащ фигуре и подхватывая под плечо. - Ты перестанешь пытаться себя прикончить или нет, твою Селестию?! Рагнвиндр, мрачный, прямой, как струна, с мерцающими темным глазами упрямо делает шаг вперед, к Альбедо. — Ты прав, и вот за чем, кроме моей крови, охотятся Фатуи. Не бери это в руки без прослойки. Кэйа ошарашенно наблюдает, как Дилюк кладет в ладони Альбедо, мгновенно засиявшего, как фосфорная свеча, округлый предмет в слое ткани. Пресловутый Глаз тьмы. Какого… — Дилюк, ты… - он так потрясен тем фактом, что сковываемый тысячей сомнений Рагнвиндр вот так берет и втягивает третьего человека полностью в их маленькое расследование, что не может подобрать челюсть. — Мы наигрались в тайны, - отрезает Дилюк. - Альбедо уже знает, что у меня необычная кровь, знает большинство обстоятельств, сам способен логически сложить два и два. Нам нужны союзники. Я отказываюсь и дальше цепляться за свои скрытность и паранойю. Ты поможешь нам разобраться с этим? - алые глаза встречаются взглядом с бирюзой. Альбедо приоткрывает тряпицу, и его взор вспыхивает жаждой. — Скажем так. Я заинтригован на сорок три процента выше своей нормы. Но теперь мне нужна полная история.