Тебе кажется

      Серёжа просыпается так же, как уснул — первым. По дому разносится мощный резонирующий храп, розовые рассветные лучи робко ощупывают комнату. Позов на кровати напротив спит, как фараон в гробнице — на спине и со сложенными на груди руками; Арс почти закатился под Димину кровать; Шаст свою бесконечную ногу закинул на матрас Стаса, а тот ютится на уголке своей лежанки.              Выглядят они уморительно и как-то даже трогательно, поэтому Матвиенко тянется за телефоном и открывает камеру. Даже если сейчас не до инстаграмов, когда-нибудь они будут эту историю вспоминать и смеяться. Лучше пусть хоть какое-то фото будет.              Серёжа собирает все спящие тела в кадр и щёлкает затвором. Приложение послушно отображает анимацию фото, улетающего в галерею, только миниатюра в углу почему-то не меняется. Матвиенко открывает галерею и видит, что последняя фотография — это снятый им вчера утром из окна машины пейзаж.              Он хмурится и возвращается к камере, повторяя снимок, но ничего не меняется — фото по-прежнему не сохраняется в галерее. Память, что ли, закончилась? Нет, вроде всё в порядке. Странно. Нужно будет отдать в ремонт… как только они выберутся из этого болота и вернутся в цивилизацию.              А впрочем, может, вчерашний пессимизм был обусловлен тем, что они попали в аварию, потеряли Оксану и устали? Утро вечера точно должно быть мудренее, иначе зачем всё это.              Матвиенко осторожно стекает с кровати — кстати, удобной, надо бы домой тоже перину купить — и старается не споткнуться на минном поле из конечностей Шастуна. Время такое ранее, что за попытку разбудить ребят ему точно дадут пиздюлей. Возможно, Арсений хотел бы проснуться пораньше, чтобы побегать, но если он действительно саданулся головой при аварии до сотрясения, то пусть лучше полежит спокойно, как доктор Позов велел.              Одевшись, Серёжа медленно открывает скрипучую дверь, выглядывает в гостиную. Там пока тоже никого — видимо, даже Анна Петровна ещё не встала. Ни завтракать, ни умываться пока желания нет, поэтому он выскальзывает из дома, рассчитывая, что возможность подышать свежим воздухом в тишине поможет прочистить голову.              Утром эта деревушка выглядит вовсе не так жутко. Ползущий с полей туман, конечно, добавляет атмосфере загадочности, но, по крайней мере, сейчас здесь хотя бы светло.              Матвиенко снова смотрит на дисплей телефона — связи нет, ни на одну палочку нет. Где-то же она должна быть?              Решив, что ещё как минимум пару часов спящие вповалку тела его не хватятся, Серёжа спускается с крыльца, держа перед собой телефон, чтобы видеть индикатор сети. Не может же быть такого, что вышки сюда совсем не дотягиваются? Если где-то хотя бы обычная связь ловит, нужно просто это место найти. Спокойно пройтись, не отвлекаясь, без истерик, и найти ту точку, откуда можно дотянуться до внешнего мира. Ребята проснутся, а он им скажет, что всё разрулил — с оргами связался, с Москвой связался, машина уже в пути, Лиза Алерт уже ищет Оксану… Эх, красота. И никто больше не будет шутить про его бесполезность.              Дело за малым — всё это организовать.              Серёжа проходит несколько метров до поворота, прежде чем решает всё-таки позволить себе пройти подальше. На улицах никого, деревня выглядит вымершей, и спросить, где есть связь, не у кого даже.              Серёжа бредёт по пыльной улице (хотя и это, кажется, даже слишком громкое название для утыканной заброшенными домами тропинки), выставив перед собой телефон на вытянутой руке. Эх, Шаста бы сюда, он сам как антенна, и телефон может поднять в самую стратосферу…              У речки сбоку мелькает какое-то жёлтое пятно — чуть поодаль на пристани кто-то рыбачит в ярком дождевике. Серёжа машет рыбаку рукой, тот его не замечает, но присутствие другого живого человека всё равно разбавляет тянущую безлюдную атмосферу.              Снова уставившись на экран, Матвиенко не замечает, как дома по обеим сторонам улицы сменяются деревьями. По-хорошему, не нужно бы отбиваться от ребят и уходить в лес, но он же не будет сходить с дороги, сворачивать куда-то, он же не идиот.              Связи по-прежнему нет.              Глаз выхватывает какие-то инородные объекты среди деревьев, и Серёже приходится перевести фокус с экрана телефона на окружающий его лес. Присмотревшись, он понимает, что среди мха и кустарников растут и другие вещи, например, кресты.              Обычные такие православные кресты, как будто он на кладбище зашёл.              Да нет.              Не «будто».              Серёжа останавливается, всё же убирая телефон в карман.              Интересно, для такой маленькой деревушки могил здесь как будто многовато. Наверное, со всех окрестных сёл сюда свозят. Хотя, судя по ржавчине на крестах и тому, как здесь всё неухоженно, это кладбище не особо-то и действующее… Интересно, когда перестали тут хоронить? И перестали ли?              Нарушая данное себе же обещание, Матвиенко сходит с дороги и под ногами чувствует не скрипучий песок, а мягкий мох, в котором стопа утопает сразу.              На некоторых крестах таблички стёрлись или сбиты, полнота информации тоже разнится — где-то усопшего удостоили полным ФИО и датами рождения и смерти, а где-то дай бог нацарапано одно только имя и никаких подробностей.              Один из крестов привлекает внимание знакомым сочетанием букв, и Серёжу ноги сами к нему тянут. «Матвиенко» — читает он и горько усмехается: однофамилец. Но на этом совпадения не заканчиваются, глаза бегут по табличке дальше, и Серёжа понимает, что похороненный здесь оказывается его полным тёзкой. Матвиенко Сергей Борисович номер один лежит здесь под ржавым крестом, если верить табличке, с 2023 года. А Матвиенко Сергей Борисович номер два достаёт из кармана телефон, чтоб сфотографировать такое совпадение на память. У него не то чтобы сильно редкие имя и фамилия — но всякие Кузнецовы и Ивановы, небось, куда больше тёзок встречают.              Интересно только, если этот неживой Матвиенко только в этом году умер, почему ему крест такой уебанский поставили? Даже как-то обидно, за тёзку-то.              Телефон предсказуемо выкидывает тот же финт ушами, что и утром — утверждает, что крест сфотографирован, но в галерее ничего не появляется. И связи всё ещё нет — может, это он при аварии сломался, и не в вышках дело?              Раздражённо убрав бесполезный айфон в карман, живой Матвиенко продолжает свой обход кладбища. Тут, в принципе, атмосфера довольно приятная — такая лесная свежесть, запах хвои, тишина и спокойствие. Самое то и для пятиминутного отдыха, и для вечного сна.              Снова знакомое сочетание букв царапает уголочек восприятия, и Серёжа чувствует, как внутри него поднимается еле заметная пока волна тревоги. Второе совпадение подряд уже напрягает.              Вторым совпадением оказывается «Попов А. С.» — и Серёжа про себя надеется, что тут каким-то чудом оказался похоронен изобретатель радио. Какова вероятность, что он умер не в начале XX века, а… тоже в 2023?              Это всё начинает быть похожим на какой-то бессовестный пранк. Могилы не выглядят новыми, они не выглядят как могилы вообще — как будто кто-то воткнул здесь кресты в качестве декораций в пустую землю.              В груди растёт ощущение тяжести, когда Серёжа, уже быстрее, обходит соседние кресты. Среди деревьев находятся «Шастун Антон Андреевич», «Позов Дмитрий» и «Шеминов С. В.». Полная, мать его, коллекция.              Матвиенко трёт каждую табличку пальцами, надеясь, что отслоится краска или отвалится фальшивый верхний слой, на котором выбиты их имена; что это всё дешёвый пранк какого-то одержимого ими поклонника.              Или не пранк? Или это могилы, которые для них подготовил какой-то маньячила, который и похитил Оксану?              Когда он ищет крест с именем Оксаны, за грудиной противно ноет — он и найти, и не найти его боится. Но ни Сурковой, ни Фроловой на кладбище не оказывается — здесь вообще ни одной Оксаны нет.              Только они пятеро.              Когда ноги, спотыкаясь, несут Серёжу к дороге, он на телефон уже не смотрит и сеть не ищет, это кажется неважным.              Что-то не так с этим местом, что-то очень сильно не так, и им нужно валить, пока они не оказались главными героями какого-нибудь хоррора. Они и так, как будто в книжке Кинга, если бы Кинг был русским. Ебучая, сука, «Мизери — 2023», или где там сумасшедшая фанатка держала в плену писателя после аварии?              Мысли в голове путаются, ноги двигаются на автомате, и на секунду Серёжа даже боится, что, сойдя с дороги, вышел не туда. Кажется, он идёт дольше, чем на пути сюда, но в конце концов впереди показываются дома, которые он узнаёт. И главное — дом, в котором он оставил ребят.              Дверь открыта, как и была, когда он уходил. В гостиной по-прежнему никого нет, и Серёжа в комнату влетает с топотом целого стада слонов, а затем останавливается, пытаясь отдышаться.              — Надо валить.              Арсений с Димой, успевшие проснуться, удивлённо смотрят на него со своих мест, Стас вздрагивает и просыпается, и только Антон продолжает дрыхнуть, так что приходится его немного пнуть даже.              — Ясен хер, надо валить, — спокойно отзывается Дима.              Серёжа мотает головой:              — Да. Нет. Прямо сейчас, в смысле, любыми силами.              Арсений обеспокоенно садится на лежанке:              — Что-то случилось?              На долю секунды Серёже даже кажется, что стоит им рассказать. Но какой толк из этого выйдет? Если они ему не поверят (а у него даже доказательств нет), то просто поднимут на смех. А если поверят, то начнут паниковать и перестанут мыслить рационально — кому от этого лучше будет?              — Ничего не случилось, — бурчит Матвиенко, качая головой. — Просто стрёмное место. Нечего тут сидеть.              Антон, кажется, только сейчас просыпается и трёт лицо ладонями, пытаясь вникнуть в суть разговора:              — Так, стоп. А Оксана?              — Оксану надо бы найти, — соглашается Дима.              Стас вздыхает, видимо, предвидя надвигающийся спор:              — Какими… Блядь, вы меня сожрёте сейчас. Но какими силами? У нас нет ресурсов. Нет связи, нет карт, мы не знаем местность. Мы сами с большей вероятностью потеряемся, чем найдём её.              — И что ты предлагаешь, бросить её нахуй? — в голосе Шастуна звучит искреннее непонимание.              Шеминов качает головой:              — Не бросить, просто оставить эту работу профессионалам.              — Это кому? — фыркает Антон. — Тем ментам, которые отказались сюда ехать даже?              — Шаст… — тихо зовёт Арсений, как будто хочет что-то объяснить, но Стас его перебивает:              — Послушай, как только мы отсюда выедем, как только у нас появится связь, я тебе клянусь, мы всех на уши поставим. Похуй на местных мусоров, столичных задействуем. Её через два часа прилетят самолёты из Москвы искать. Шаст, я клянусь тебе, мы её не бросим, но нам нужно сначала себя спасти.              — …сначала маску на себя, а потом на ребёнка, — всё-таки бурчит Арсений на фоне.              И если на Шеминова Антон смотрит с яростью, то после слов Попова как будто успокаивается и кивает, принимая предложенные условия.              Собираются все молча — комната наполнена пением птиц и напряжённым шуршанием постельного белья.              — Нал есть у кого? — Антон прерывает молчание и хлопает себя по карманам. — Я последний косарь вчера бабке отдал.              — А я — водителю, — вздыхает Стас.              Дима качает головой, и Серёжа следует его примеру.              — Ты же знаешь, я нал не люблю, — разводит руками Арсений.              Матвиенко чувствует, как четыре пары глаз устремляются к нему, но ничего не говорит.              — Ну, — не выдерживает Позов. — Где твоя шутка про анал, которую ты каждый раз повторяешь?              — Нет настроения, — отмахивается Серёжа, вскидывая на одно плечо свой рюкзак, а на другое — рюкзак Оксаны, который они забрали из машины вместе со своими вещами.              Он торопливо шагает к выходу из комнаты, но, открыв дверь, замирает на пороге, уставившись на незнакомую спину в кресле перед собой.              — Здравст… вуйте? — неуверенно тянет Серёжа, и старичок в кресле медленно на него оборачивается.              — Доброе утро, — его голос звучит довольно благожелательно, но от него всё равно почему-то по коже бегут мурашки.              — Ой. А вы кто? — бесхитростно спрашивает выглядывающий из дверного проёма Антон.              Старичок на это только усмехается:              — Я Костров Вениамин Алексеевич. Вы в моём доме и спрашиваете, кто я? Это я вас должен спрашивать, молодые люди.              — Мы… э… Нас просто вчера Анна Петровна пустила, вас не было, извините, — мямлит Матвиенко, осторожно продвигаясь к выходу.              Старичок задумчиво трёт пальцами подбородок:              — Это как это она могла вас пустить, ежели она давно… померла?              Ну вот, опять начинается эта криповая еботня, с самого утра.              — Это как это она могла давно умереть, если она вчера тут была? — парирует Антон. — Это она нам сказала, что её супруг… ну… того.              Старичок разводит руками:              — Как видите, я вполне себе не того, не нужно меня хоронить.              Они всей толпой неловко топчутся у выхода из комнаты, пока Дима наконец не решается двинуться к двери вслед за Серёжей.              — В любом случае спасибо за гостеприимство, — мямлит Стас. — Нам… нам… пора ехать.              — Разумный выбор, — медленно кивает Вениамин Алексеевич. — Вы за девочку вашу не волнуйтесь, мне кажется, она живая. А за себя поволнуйтесь.              Он с каждой фразой звучит всё криповее, поэтому Серёжа торопливо покидает прихожую, выходя на крыльцо. Остальные пёстрой толпой вываливаются из дверей за ним, и Антон качает головой, жмурясь на ярком солнце:              — Что за хуета, вообще?              — Да Альцгеймер небось, — негромко отвечает Дима, оглядываясь через плечо. — Вас вчера пока не было, мне бабка полвечера рассказывала про своего Веню, который два года назад умер… А Веня что, получается, в соседней комнате всё это время сидел?              Всё это могло бы быть смешно, так, в рамках чёрного юмора, или печально, но Серёжа всё больше напрягается, складывая все слагаемые воедино. Какой-то флёр смерти постоянно преследует их… да какой там флёр, плотная такая туча скорее. Рюкзак Оксаны неприятно оттягивает плечо, не давая забыть о своей хозяйке.              Забудешь тут. Конечно.              Стас снова строит из себя главнокомандующего, веля всем двигаться к дому вчерашней девчонки, от которой Антон звонил тогда. Надеется, наверное, что в этот раз исход будет другим.              Матвиенко немного отстаёт, подстраивая темп шагов под скорость бредущего позади Арсения. Тот выглядит совсем неважно… паршиво он выглядит, если честно. Рассечённая бровь опухла ещё сильнее, под глазами круги такие, будто он макияж после фотосессии не смыл, всклокоченный какой-то. Но хуже всего — тихий. Понятное дело, что им всем сейчас не до шуток и веселья, но Серёжа привык к тому, что Арсений всех раздражает своей энергичностью, даже сейчас от него ждёшь больше присутствия духа. А он плетётся позади, как бестелесный призрак.              — Ты в порядке? — негромко интересуется Серёжа.              Арсений качает головой и сразу же морщится, видимо, пожалев об этом решении. Если даже снаружи видно, как сильно болит его голова, то страшно подумать, что происходит внутри.              Серёжа роется в кармане рюкзака, где свалены блистеры разных таблеток, и выуживает оттуда одинокий зелёный квадратик Темпалгина. Это, конечно, слабое утешение при (подозреваемом, но всё более вероятном) сотрясении, но, наверное, лучше, чем ничего. Арсений таблетку с благодарностью принимает и тут же закидывает в рот, запивая из до краёв наполненной бутылки. Видимо, у бабки дома долил? Сам Серёжа местную воду после рассказов про химкомбинат пить опасается. Не хватало ещё какого-нибудь отравления.              Всё сложнее становится не думать о том, что происходящее сейчас может быть необратимым. У людей после травмы головы могут и изменения характера быть, и потеря навыков… Но самое страшное, конечно, не это.              Самое страшное, что Оксана может не найтись.              И они тоже.              Они тоже как будто больше не найдутся.              Дом вчерашней девчонки вырастает перед ними как-то внезапно. Но вместо того чтобы ринуться внутрь к заветному телефону, Антон почему-то медлит.              — Шаст, ну давай, она тебя знает уже, — канючит Стас. — Чем быстрее позвоним, тем быстрее нас отсюда заберут.              — Да я понимаю, понимаю, — отмахивается Шастун. — Она просто какая-то… жуткая.              Серёжа про себя усмехается — пока в этой деревне по пальцам одной руки можно пересчитать вещи и людей, от которых не веет жутью, и это… Да они пятеро это и есть. Все местные как будто из триллера вылезли.              Антон послушно направляется к дому и замирает перед дверью, явно собираясь с силами, чтобы заставить себя постучаться. Он делает пару неуверенных движений, костяшки еле касаются облупившейся краски двери, и он разворачивается к остальным:              — Никого не…              В этот момент дверь открывается, и Антон успевает страдальчески свести брови к переносице, прежде чем исчезнуть в недрах прихожей.              Они остаются ждать.              Связи по-прежнему нет, но Матвиенко то и дело замечает, как остальные достают телефоны, чтобы грустно взглянуть на экран и убрать бесполезный гаджет обратно в карман. Он и сам так делает пару раз, но только убеждается, что ничего не изменилось.              Проходит, наверное, минуты две, прежде чем Антон не то что выбегает — вырывается из дверей и, словно выпущенная из лука стрела, несётся мимо них. Так люди бегают только в хоррорах от маньяка и в детективах, когда труп нашли. Он останавливается, наверное, метрах в ста от дома и только тогда позволяет себе опустить руки на колени, словно пытается отдышаться. Серёжа растерянно мотает головой, глядя то на Антона, то на двери. За ним же никто не гонится?              Они всей толпой растерянно следуют за Шастуном, ожидая услышать что-то пугающее, но на каждое «что случилось?» он только головой мотает:              — Ничего. От неё позвонить не получится.              Чем меньше он говорит, тем подозрительнее выглядит. Как понять «ничего»? Что это за «ничего» такое, от которого люди, словно пробка от шампанского, выстреливают и несутся стремглав куда подальше?              — Здесь какая-то ебанина творится, — это всё, что удаётся вытащить из Антона.              Как будто они и сами не понимают, что здесь какая-то ебанина творится!              Шастуна ноги словно сами несут подальше от испугавшего его дома, и его приходится постоянно нагонять, чтобы слышать, как он бормочет:              — Какой-то… какой-то бред, господи.              Поспорить с ним трудно — в основном, потому что никто не понимает, о чём он. Они так, пытаясь поспеть за Антоном, постепенно перетекают за угол, и в глаз бросается внезапная синева посреди разросшейся зелени и бурого гнилого дерева домов — машина! Транспортное, мать его, средство, которое их может увезти отсюда!              — Мужики… — ошарашенно тянет Серёжа, пытаясь привлечь внимание остальных.              Его собственное сердце, кажется, пропускает удар, когда глаза различают буквы на борту заросшего грязью уазика — ми-ли-ци-я. Странно, конечно, что машину не перекрасили, название структуры другое уже почитай как лет десять. Но Серёже сейчас совершеннейше плевать, что написано на двери машины — красуйся там хоть надпись «стражники царя-батюшки», он бы кинулся туда в надежде хоть на какое-то разрешение этой идиотской ситуации.              Не сказать, что копившееся годами недоверие к полиции куда-то улетучивается, скорее уходит на второй план после переоценки приоритетов.              Машина припаркована у небольшого покосившегося дома, визуально ничем не отличающегося от домов вокруг. Это точно не полицейский участок — никаких оповещающих об этом табличек нет. Да и ожидать наличие участка в такой глуши было бы глупо.              Серёжа несётся через дорогу, поднимая за собой клубы пыли, и первым оказывается у машины, пока остальные тащатся где-то сзади.              — Господи, наконец-то, — доносится до него облегчённый голос Шастуна.              Но радоваться рано — нужно ещё хозяина машины найти.              Матвиенко стучится в дверь дома, около которого припаркована машина, и только потом догадывается взглянуть на часы. Ещё восьми утра нет — сам он в такую рань даже не подумал бы открывать дверь незваным гостям, но остаётся надеяться, что деревенские живут по другому расписанию.              Проходит, наверное, минуты три, прежде чем шторка окна рядом с дверью колышется, а затем Серёжа слышит лязг замков. Дверь открывается медленно, словно неохотно, и осторожно замирает, ограниченная цепочкой, из-за которой на Серёжу смотрят два прищуренных глаза.              — Здравствуйте, мы тут в аварию попали, и у нас девочка потерялась, нам… нам бы пригодилась ваша помощь, мы просто у вас машину заметили… вы… эм… вы из полиции же?              Из-за цепочки раздаётся какое-то задумчивое кряканье:              — Москвичи, что ли?              — Да, — растерянно кивает Серёжа, пытаясь понять, что именно в них выдаёт обитателей столицы.              Дверь без дальнейших пояснений захлопывается, но только чтобы через секунду открыться снова, на этот раз на полную. На порог выходит среднего роста, возраста, да и в целом по всем параметрам средний какой-то мужичок с усами. Из-за усов сразу кажется, что в форме он был бы похож на того полицейского из скетчей Лапенко, но он не в форме, он в белой майке и трениках, а они не в комедии.              — Здравствуйте, — зачем-то ещё раз здоровается Матвиенко, пока усатый оглядывает выстроившуюся у его дома шеренгу из гостей. — Май… Сер…              — Капитан Козлов, — великодушно подсказывает мент. — Так и чего у вас?              — Женщина пропала, — устало отвечает Дима, видимо решив не тратить время на расшаркивание.              Капитан ухмыляется:              — А, смотрите, уже женщина. Минуту назад была девочка. Я уж думал, ребёнок пропал, собрался поисковую группу собирать…              — А если не ребёнок? — в голосе Позова начинает звенеть злость. — То поисковую группу не надо?              Козлов вздыхает и чуть ли не глаза закатывает, как будто он на этот вопрос отвечает по двадцать раз на дню:              — А если не ребёнок, то ваша дамочка имеет право пропасть и появиться, когда захочет. Поэтому я не имею права принять заявление ранее, чем через трое су…              Дима даже дослушивать не собирается:              — Да ну хуйня же это всё. Нет такого закона. Вы обязаны принять заявление, когда мы…              — Обязан-хуязан, — кажется, капитан тоже не собирается размениваться на любезности. — Давай, расскажи мне тут, чего я обязан.              У себя за спиной Серёжа отчётливо слышит, как Стас бьёт Позова по плечу тыльной стороной ладони, пытаясь его угомонить. Удивительно, но сейчас с Шеминовым можно и согласиться — они всё равно поднимут на уши московскую полицию, когда выберутся, а вот злить единственного человека, который, кажется, может им помочь, это неблагоразумно.              — Хорошо, ладно, — вздыхает Шастун. — Нам нужно выбраться отсюда. Вы нас можете хотя бы довезти до ближайшего населённого пункта, где ловит связь?              Похоже, полицейский не настроен долго злиться на Позова, потому что на нового оратора он смотрит с явным весельем во взгляде:              — Так вы и так в нём находитесь. У нас здесь ловит… Ну как у нас, ладно, почти. Тут, рядом, у монастыря.              — Мона… стыря? — хлопает глазами Антон.              Капитан кивает:              — Ну это километра два вон в ту сторону. А вы не в него ехали? — в его голосе звучит искреннее удивление. — У нас тут только паломники и задерживаются. Все, знаете, такие, которые от чего-то бегут, что-то ищут — и думают, что найдут это здесь. Святые места у нас, ёпт.              — Мы не паломники, мы в аварию попали, — напоминает Серёжа, но полицейский от него отмахивается, как от назойливого насекомого:              — Да какая разница. Вы все тут оказываетесь по одному принципу.              — Ну вот хотелось бы оказаться где-то ещё, — цедит Позов, и это почему-то вызывает на лице капитана Козлова улыбку.              — Ишь. Хотелось бы! — смеётся он. — Мне тоже, может, много чего хотелось бы. Но это не нам решать же.              — А кому? — вздыхает Дима.              Улыбка пропадает с лица мента неестественно резко, как будто ему улыбальник из розетки выдернули. Он обводит присутствующих взглядом, а затем возвращается к Позову, словно оценивая, достоин ли тот услышать ответ.              — Хозяину. У нас хозяин всё решает.              Серёжа стоит к капитану ближе всех и отчаянно тянется вперёд, пытаясь учуять хотя бы какой-то намёк на запах алкоголя, который объяснил бы весь этот бред. Но запаха нет, да и ведёт себя этот обмудок, хоть и странно, как-то совершенно по-трезвому.              — Кому, блядь? — щурится Поз.              — У нас я за хозяина, — внезапно открывает рот доселе молчавший Шеминов.              Полицейский прыскает со смеху, видимо, потому, что отмалчивающийся Стас ему кажется недостойным такого титула.              — Кто? Ты? Насмешил. Вы комики, что ли, из Москвы? Юмористы, да? Оно и видно.              Несмотря на заданный напрямую вопрос, ответа он не дожидается — просто с усмешкой закрывает дверь. Так резко, что Серёже сначала кажется, может, он пошёл искать визитку этого непонятного хозяина или хотя бы телефон им вынесет, или… ну хоть что-то. Но не похоже, что капитан Козлов собирается снова к ним выходить.              — Вот у чувака фамилия говорящая, — бурчит Антон.              — По-моему, они тут все под чем-то, — признаётся Серёжа. — Ни одного адекват… Стас? Э-э, ты чего?              Приходится понизить голос, потому что Шеминов с дороги подбирает какой-то булыжник, как будто намереваясь швырнуть его в окно полицейского, и Серёже кажется, что время замедляется.              Зачем? Для чего? Чтобы их хоть куда-то отвезли в отделение?              Нет, план, конечно, интересный, но такие вещи обсуждать надо, вдруг этот капитан отбитый — застрелит из табельного и никуда не повезёт? На кладбище разве что. А там уже и могилка с нужным именем есть — оп!              Но нет, Стас не кидает камень в окно — по крайней мере, окно дома. Достаётся вместо этого окну уазика — оно неожиданно тихо, без звона и грохота, с глухим ударом покрывается трещинами, а Шеминов методично продолжает вбивать его внутрь, пока всё стекло не оказывается внутри салона.              — Какого х… — начинает Антон, но не заканчивает, потому что, открыв двери изнутри, Стас шипит:              — Все внутрь. Быстро.              У Серёжи очень много вопросов. Так много, что они, кажется, в черепную коробку сейчас не помещаются, и от этого в висках начинает пульсировать боль. Но желание свалить отсюда любой ценой перевешивает желание эти вопросы задавать, поэтому он первым кидается к машине, попутно запихивая в неё остолбеневшего Арсения и приготовившегося бежать Позова.              То, с какой скоростью Стас заводит машину без ключа, определённо должно породить ещё больше вопросов, в частности о его воронежском прошлом (или об уровне безопасности уазиков). Все в машине нервно вертят головами, ожидая возвращения капитана, пока Стас выжимает сцепление и хватается за рычаг переключения передач с таким остервенением, что тот чудом не остается у него в руке. Они трогаются с резким рывком, и Матвиенко видит, как от этой тряски Арсений на переднем пассажирском закрывает глаза и обхватывает голову руками.              А следующее, что он видит, как в отражении зеркала заднего вида на пороге дома всё же появляется капитан Козлов. Но почему-то он не бросается вслед за покидающим его транспортным средством, а только стоит, скрестив руки на груди, с каким-то холодным фатализмом.              Стас вжимает педаль газа в пол, и они несутся вперёд, подпрыгивая на каждой кочке и молясь чтобы этот драндулет не развалился в полёте.              — Какого хуя, блядь? — внезапно оживает молчавший до этого момента Арсений. — Ты угнал ментовскую тачку?!              — Мы угнали! — поправляет Стас.              — Мы же сядем! — продолжает давить Арсений.              — Лучше я сяду в Москве, чем сдохну в этом Подзалупинске! — мотает головой Стас. — И потом, если деньги есть и дело не политическое — не сядешь.              — Ефремов сел, — зачем-то информирует Серёжа на автомате.              Арсений закрывает глаза, массируя виски:              — Да ну, за любой другой угон тебя отмажут, но у мусора, блядь! У мусора тачку угнать! У него же тоже связи есть!              — Были бы у него связи, он бы в этих Топях не сидел, — отзывается Позов. — Его сюда явно сослали за то, что он не угодил кому-то.              Ну, явно-неявно, а смысл в его словах как будто есть. Почему-то в этих условиях угон уже кажется не ужасным уголовно наказуемым деянием, а естественной мерой, на которую им пришлось пойти, потому что… Потому что что? Они же даже не были в прямой опасности и капитана не попробовали уломать их отвезти. Он, конечно, нёс всякий бред, отказывался принимать заявление, явно ждал от них взятку… но какой полицейский так не делает? Это только у них в сценках бывают добрые и справедливые дяди Стёпы, в реальности всё куда прозаичнее.              Рациональная часть мозга Серёже говорит, что они совершенно съехали с катушек и действуют неоправданно, в то время как иррациональная часть с самого утра вопит о том, что из этого места нужно убираться, если они хотят выжить сами, не то что спасти Оксанку.              С самого утра.              С самого кладбища.              Дома и деревья за окном мелькают с бешеной скоростью, как будто за ними погоня, как будто Стас надеется, что, поторопись они, ещё можно успеть спасти архангельский концерт.              Рядом Антон вцепляется в телефон, как поп в икону — и смотрит на него примерно с той же надеждой. Но, судя по растущему отчаянию в его глазах, сеть всё не появляется. У Серёжи и самого нет заветных палочек. Но где-то же они должны появиться?              Стас силится разглядеть дорожные указатели, но то ли, сориентироваться не может, то ли пропускает поворот, и перед ними снова вырастает бабкин (или дедкин?) дом, что стоит на другом конце деревни.              — Блядь, — цедит Стас.              — Кругаля дали, — вздыхает Позов.              Стас хмурится:              — Да поди разберись, куда тут ехать. Без карты-то.              — Давай следить хотя бы, что проезжаем, — вздыхает Антон, напряжённо вглядываясь в окно. — Вот заброшенная школа, указатель… речка… чувак в желтом плаще на речке. Это чё? Кладбище? Оно тут раньше было?              — Было-было, — кивает Серёжа. — Я утром мимо него проходил. Там, кстати, странная штука с ним…              Но Антон отмахивается от него, как от назойливой мухи:              — Подожди, не отвлекай. Доска объявлений, коряга…              Следить тут, если честно, особо не за чем, потому что дорога, по которой прыгает уазик, идёт через лес. Что тут запоминать? Сосна, сосна, сосна…              — Какого… — бормочет себе под нос Стас, когда сосны сменяются домами. Но домами им уже знакомыми.              По правому борту мелькает капитан Козлов, всё так же терпеливо сложивший руки на груди. Серёжа смотрит, как фигура полицейского растворяется в клубах пыли в зеркале заднего вида. Шеминов мотает головой:              — Да я прямо ехал, как я мог круг сделать?!              — Попробуй в этот раз свернуть, — раздражённо рычит Арсений, руками обхвативший голову так, словно боится, что она от такой поездки отвалится.              — Школа, — начинает заново напряжённо считать Шастун. — Указатель, речка, хуй в жёлтом плаще…              Стас делает резкий поворот влево, и знакомый пейзаж наконец-то меняется, теперь они едут не через лес, а вдоль его кромки.              — Так вот, насчёт кладбища… — снова пытается рассказать Матвиенко, но и в этот раз не получается, потому что теперь его перебивает Позов:              — Да подожди ты, давай будем страшилки травить, когда выберемся.              Звучит самонадеянно, потому что дорога снова ныряет в лес, и Антон расстроенно констатирует:              — Доска объявлений… коряга…              Капитан Козлов качает головой, когда они снова проезжают мимо него.              — Да он издевается?! — от Димкиного ора закладывает уши.              — Что за хуета… — вторит ему Антон.              — Я. Нихуя. Не. Понимаю, — в голосе Стаса слышатся одновременно злость и паника.              А Серёжа вот прекрасно всё понимает — они во сне. Ну а как ещё всю эту херобору объяснить? Он осторожно щипает себя за руку, но это ничем не помогает. Что там ещё советуют сделать, чтобы осознать себя во сне? Посмотреть на небо? Попробовать почитать?              Он смотрит на небо через грязное стекло автомобиля — небо смотрит в ответ. Оно не выглядит нарисованным, но и реальным тоже не выглядит: по синей глади плывут кораллово-красные облака, неестественно яркие и не вписывающиеся в общую картину, как будто на идеальный рисунок разлили банку красной краски. Что там записанная в мертвецы бабка говорила? Химкомбинат это у них дымит? Больше похоже, как будто за лесом открылся разлом в ад.              Если, конечно, они ещё не там.              Так, нет, это всё сон, просто дурной сон — Серёжа уснул в машине, и его укачало, поэтому ему снятся кошмары. Но вот он сейчас понял, что он во сне, и теперь сможет проснуться в любой момент. Желательно — сейчас.              Сейчас.              Ну же! Сейчас!              Но он не просыпается.              Рука под пальцами уже синеет от настойчивых щипков.              Сделать сновидение осознанным тоже не получается — Серёжа представляет, как за поворотом оказывается Москва, как Стас превращается в гуся, как лес наполняется воздушными шариками, но окружающие его объекты не считают нужным повиноваться силе воображения.              Реальность вокруг пугающе осязаема.              В машине стоит гвалт — каждый пытается придумать, как вырулить из этого проклятого круга, ребята орут на Стаса, Стас орёт на ребят, и никто, решительно никто не понимает, что здесь, сука, происходит. Дима порывается сам сесть за руль, но Арсений его отговаривает, говорит, это сделает его соучастником угона. Как будто они уже не соучастники.              Козлов машет им рукой, когда они проезжают мимо него в третий раз.              К этому моменту в машине не остаётся никаких звуков, кроме непрерывно звучащего мата.              — Давай дворами!              — Попробуй вдоль речки!              — А если задний ход дать?              Каждое новое предложение кажется тем самым, которое сможет дать им вырваться из этой петли, но раз за разом на горизонте вырастают те самые доска объявлений и коряга, и круг начинается заново.              — Ну чего, ребят, поздравляю, — фыркает Шаст. — Мы в ёбаной симуляции.              — Не-не, — включается в игру Арсений. — Это я ёбнулся головой и в коме лежу.              — По-моему, это какая… ну это… магнитная аномалия, — ворчит Позов. — Как в «Лосте».              Стас на это только усмехается:              — Ага, блядь, мы же по компасу едем.              Серёжа свой вариант оставляет при себе — он пока самый мрачный.              Они сдаются, когда видят капитана раз в шестой или седьмой — Матвиенко сбился со счёта. Стас глушит мотор практически там же, где его завёл, и они вываливаются из машины, как рассыпанные из ящика мандарины.              — Ну как, покатались? — в голосе полицейского почему-то не звучит ни капли агрессии, как будто у него эту машину угоняют каждый день. — За стекло и бензин заплатишь.              Стас хмуро кивает, обходя машину:              — Только налички нет, можно перевести? Сбербанк Онлайн там? Тинькофф?              Капитан в ответ только усмехается:              — У нас эти ваши электронные деньги не работают. Давай бумажками.              Шеминов со вздохом лезет в рюкзак и из какого-то потайного кармашка достаёт бордовую купюру, а затем протягивает её полицейскому. Вот жучара, а говорил, водителю последний нал отдал.              — Что это за хуйня? — не выдерживает Шастун и озвучивает вопрос, который хотят сейчас задать они все.              Козлов равнодушно пожимает плечами:              — Я же сказал, что вы без разрешения никуда отсюда не уедете. Считай, места у нас тут такие, аномальные чутка. Притянуть притягивают, а потом не отпускают. Вы мне можете сколько угодно заливать, что вы тут случайно оказались, но нихрена не случайно же. Чтобы сюда прибежать, нужно от чего-то убежать сначала. Такие дела.              Козлов ходит вокруг уазика, закрывая двери и рассматривая повреждения, а они стоят, как кучка ошарашенных идиотов, и только Стас решается что-то ответить:              — Дядь, ты чего городишь? Чё за мистику тут навёл-то?              Капитан его выпадом не впечатлён:              — А тебе сколько ещё кругов надо сделать, чтобы поверить? Вы тут как рыбки на крючке, ребятки. И ваша свобода ограничена длиной лески.              — А сам-то? — не отступает Шеминов. — Тоже на крючке тут?              — Я? На хозяина работаю, — спокойно отвечает полицейский. — Тут он всё решает, непонятно, что ли?              Стас замолкает только потому, что его Антон с Димой вместе оттаскивают от мента подальше. А то ещё в драку ввяжется, и будет какое-нибудь нападение при исполнении. И так от угона чудом отмазались.              Когда они отходят достаточно далеко, чтобы не быть в зоне слышимости ближайших домов, Шеминов всё ещё продолжает бурчать себе под нос:              — Ебучие алкаши, все до одного тут, до белочки допились…              — Ну стой, подожди, — мотает головой Антон. — Ты же не можешь отрицать, что какая-то мистическая херобора здесь всё-таки происходит?              — Могу! Могу и буду! — топает ногой Стас.              — Думаешь, это программа «Розыгрыш»? — фыркает Арсений. — Сейчас Пельш из кустов со съёмочной группой выпрыгнет?              Дима задумчиво трёт лысину:              — Я скорее готов поверить, что это деревня каннибалов, как в «Фоллауте».              С каждой минутой Матвиенко чувствует себя всё некомфортнее из-за того, что про кладбище раньше не сказал. Сейчас это кажется как будто чем-то важным, а он как будто эту информацию утаивает. Но он же пытался, действительно пытался сказать, ему не давали просто.              — Ребят…              За гомоном разборок и обвинений его даже слышат не сразу, поэтому приходится прочистить горло и крикнуть уже громче:              — Да дайте вы сказать!              Повисает агрессивное молчание, и Серёжа наконец-то может рассказать:              — Кладбище, которое мы проезжали…              — Ну, — кивает Шастун.              — Я был там утром, когда прибежал и сказал, что надо валить. Я тогда не просто так перепугался. В общем, на кладбище, там… Могилы с нашими именами есть. Все пять. Кроме Оксанки.              Четыре пары глаз смотрят на него настороженно.              — Ты стебёшься? — спокойно уточняет Антон.              — Я ёбнутый, что ли, в такой ситуации стебаться? — отвечает вопросом на вопрос Серёжа.              Стас раздражённо трёт переносицу:              — Ты сфоткал хотя бы?              — У меня камера перестала работать, — мямлит Матвиенко, понимая, что это звучит, как отговорка про собаку, съевшую домашнее задание. — После аварии сломалась, наверное…              — И на что ты намекаешь? — уточняет Арсений. — Что мы все умерли и попали в чистилище?              — Точняк «Лост» какой-то… — бубнит Антон, уставившись себе под ноги.              — Там… Там не этим всё закончилось, — негромко поправляет его Дима, но его никто не слушает.              Они буквально стоят у чьего-то курятника и спорят про жизнь и смерть, про чистилище, про такие глубокие темы, и со стороны это, должно быть, выглядит до ужаса нелепо. Но внутри всё переворачивается от мысли, что они действительно влипли в какую-то непонятную сверхъестественную историю, и как-то даже пропажа Оксаны отходит на второй план.              Что, если всё наоборот, и это они пропали, а она… спаслась?              Арсений меряет пространство от дороги до стенки курятника широкими шагами:              — Ну допустим, мы в какой-то временной петле…              — Пространственной, скорее, — подсказывает Дима.              — Да без разницы. Вот мы в каком-то пузыре, из которого не можем выбраться. Что надо сделать-то? Усвоить какой-то урок? Как в «Дне сурка»?              Антон ковыряет землю носком бесповоротно запачканной дорогой кроссовки:              — Мент сказал, мы от чего-то бежим типа.              Это ничего, конечно, не объясняет. Кто бежит? От чего? У них один кармический урок на пятерых или у каждого свой? Или никакого урока и вовсе нет и всё это просто какое-то издевательство над загнанными в ловушку крысами?              — Я не знаю. Я ни от чего не бегу, — ворчит Серёжа.              Он действительно так считает — от чего ему бежать-то? У него всё хорошо, вроде.              Но Арсений в ответ на его реплику язвительно морщится, как бывает всегда, когда он готовится плюнуть в тебя какой-то колкостью:              — Ой, блядь, не начинай, Серёж. Ни от чего он не бежит, ага.              — В смысле? — Матвиенко чувствует, как кровь приливает к лицу.              Арсений отвечает так быстро, как будто только и ждал возможности высказать всё, что думает:              — Да ты, блядь, от всей своей жизни бежишь. Ты как этот, Печорин ёбаный — всё у тебя есть и нихуя тебя не радует. Сам не знаешь, что хочешь.              Ах да, классика! Всё, что вы скажете в личной беседе с Арсением, будет использовано против вас.              Серёжа знает, что вступать в перепалку контрпродуктивно. Как и всегда. Он должен смягчать углы, он должен терпеть, он должен быть выше этого. Он должен быть бампером, молча принимающим на себя любой удар, но никогда не дающим сдачи. Если бы он не был, их дружбы с Арсением давно не было бы, она на Серёжином спокойствии стоит, как на фундаменте.              Но сейчас что-то так и подмывает ответить:              — Это ты у нас главный бегун от себя на длинные дистанции.              — Чего, блядь? — щурится Арсений.              — Того, того, — всё больше заводится Матвиенко. — Кто от камин-аута бегает? Не я же.              — А что я, блядь, должен сделать?! — переходит на крик Арсений. — Похерить карьеру себе и вам заодно? Превратиться в «а вон Арсений Попов, который педик»? Ты, блядь, такой интересный, Серёж, сравнил жопу с пальцем. Где личные загоны, а где вопрос безопасности.              — Родителям рассказать — это тоже вопрос безопасности? — усмехается Серёжа.              — Ой, иди на хуй! — отмахивается Арсений.              Позов, видимо, чувствующий, что так может и до драки дойти, пытается вмешаться в разговор:               — Давайте успокоимся! Личная жизнь — дело каждого, она тут вообще не при…              — Да ты так говоришь, потому что сам от своей личной жизни бежишь! — фыркает Арсений.              Он похож сейчас на разогнавшийся до предела поезд, который уже не остановить, и Серёжа почему-то чувствует, как его под этот поезд затягивает.              — Ни от чего я не бегу, — цедит Дима. — У меня всё замечательно.              Но раз уж пошёл такой парад откровений, Матвиенко не может позволить ему остаться в стороне и затягивает его на рельсы к себе:              — Ой, а не ты ли говорил, что хотел бы перескочить в параллельную вселенную, где не завёл семью?              — Ну и чего, блядь? — возмущается Позов. — И что в этом такого? Я ж в этой вселенной от неё не бегу, просто хотел бы узнать, что было бы, если бы я пошёл по другому пути…              Но Арсений с ним не соглашается:              — Счастливые люди не хотят убежать в таймлайн, где их детей не существует!              Дима поджимает губы, готовясь ответить что-то едкое в ответ, но не успевает.              — Так! — неожиданно рявкает Стас. — А ну угомонитесь!              Ему, наверное, кажется, что его командирский тон всех отрезвит, но вместо этого прицел Димы смещается, и он разворачивается к Шеминову:              — Ой, блядь! Как на пустом месте командовать, так он первый, а как реально от тебя помощь нужна, то ты язык в жопу засунул и ни слуху ни духу.              — Поз, я не понимаю, у тебя какие-то претензии? — по голосу слышно, что Стас из последних сил старается не потерять самообладание.              Но вместо Димы встревает всё ещё злой Арсений:              — У меня какие-то претензии! Ты вечно вклиниваешься туда, где ты нахуй не нужен, потому что никак не можешь принять, что тебе уделяют меньше внимания, чем твоим артистам. Ты бежишь, Стас, от того, что ты реально пятое колесо!              Шеминов захлопывает челюсть с такой силой, что слышно, как его зубы клацают друг об друга. Всё это настолько нелепо, что почти смешно — они стоят здесь, у чужого курятника, орут друг на друга, высказывают какие-то накопившиеся претензии, как будто им это как-то поможет выбраться из этой дыры.              Серёжа задорно, на грани истерики, толкает локтем молчаливо наблюдающего за этим цирком Антона:              — Ну, Шаст? Давай, присоединяйся к нашему «Пусть говорят»? От чего ты бежишь?              Тот только устало вздыхает:              — Я ни от чего не бегу. Я прекрасно себя чувствую. Просто за компанию с вами попал в ад.