Несмотря ни на что я буду счастлив

      На следующий день я уже сидел в палате Алика, держа его за руку. Я приехал вместе с Лиром и его мужем. Они как могли успокаивали меня, пока я снова и снова предавался слезам, чуть ли не доходя до истерики. Врачи даже хотели что-то мне вколоть, чтобы я успокоился, но благодаря разговору с омегой и его поддержке никакие уколы не понадобились. Просидели они со мной около часа, потом им нужно было ехать. Всё же малышу нужен уход, он ещё совсем маленький. И как бы грубо это ни звучало, но им сейчас не до Алика, хоть они тоже очень сильно переживали. Я прекрасно их понимал и не держал, благодаря за то, что они находят время приезжать сюда и утешать меня.       Хотя утешение это последнее чего я заслуживаю. Ведь это я виноват в том, что Алик попал сюда! Если бы я только вовремя остановился, если бы послушал свое предчувствие, не обманувшее меня, если бы рискнул и дал шанс нашим отношениям. Я такой трус! А теперь Алик здесь, по моей вине. Неизвестно когда он очнётся и очнётся ли вообще. А если он впадет в кому, то его жизнь будет зависеть от аппарата и денег моих родителей. Почему всё так сложилось? Почему я просто не мог дать шанс нам с Аликом на счастливую жизнь? Только сейчас я, кажется, понял, что с Аликом действительно мог быть счастлив.       Сидя рядом с ним по несколько часов, держа его холодную, мертвенно-бледную и совсем безжизненную руку, с болью смотря на многочисленные трубки, оплетающие всё его тело, я, плача, просил, умолял его вернуться. Говорил, что без него совсем не смогу жить, что он нужен мне, как воздух, что я, кажется, только сейчас понял насколько сильно он мне дорог и, возможно, это даже любовь.       Мысль, что он не очнётся, разрывала моё сердце на мелкие кусочки; резала меня ножом по-живому, оставляя глубокие, свежие раны, напрочь убивающие во мне всякую жизнь. Кажется, я никогда столько не молился, сколько за всё это время, проведённое в больнице.       Поначалу было очень тяжело. Я остался совсем один в нашей квартире. Всё в ней напоминало мне о нём, отчего было невыносимо больно. Я был постоянно в каком-то неживом состоянии, ощущая лишь дикую боль, не дающую мне покоя. Казалось, что я действительно умру, а моё сердце просто не вынесет той боли, что убивала меня с каждым днём всё сильнее.       Сначала я пытался хотя бы ночевать в нашей квартире, но не смог. Хотел казаться сильным перед родителями, но лишь доказал обратное. Я и трёх дней не выдержал. Тишина давила на моё сознание. Всё моё существо кричало как ему плохо и одиноко, как сильно оно стремится к родственной душе, к любимому человеку, оказавшемуся на грани смерти. Эти неполные три дня я по максимуму провёл в больнице и проплакал все слёзы дома ночью в подушку. Невероятно тяжело было без Алика. А ещё было очень больно видеть его почти неживого и думать о том, что я буду делать, если он не очнётся.       Когда я не мог больше находиться в квартире, я поехал к родителям. Мои сынишки очень сильно соскучились по мне, не понимая что происходит и почему на мне лица нет. Я же был просто безумно рад видеть их, не переставая обнимать и отпускать от себя, стараясь держаться и не показывать слёз.       Пытался убедить их, что всё хорошо, а на расспросы о папе ответил, что он временно уехал, но скоро вернётся. Я очень сильно верил в то, что вернётся. Тимофей уже в таком маленьком возрасте имел черты Алика, и я не мог налюбоваться им, с теплом и нежностью вспоминая альфу.       Дети помогали мне отвлечься, старались поднять настроение, показывая новые шажки в развитии. Тимофейка уже много говорил, постоянно болтая. И хотя я не понимал и половины сказанного, сердце всё равно согревалось любовью. Маленький Лёль тоже потихоньку начал говорить всё больше разных слов. Не только па и баба. И я не мог просто нарадоваться. Я так ими гордился!       Но несмотря на приятное времяпровождение большую часть времени я всё равно проводил в больнице рядом с Аликом. Всё также сидел около него, с нежностью смотря на столь знакомые, милые и уже полюбившиеся черты, держал его холодную ладонь в двух своих, пытаясь согреть, тихо плакал, рассказывая как мне плохо без него, что нового произошло, что интересного случилось. И каждый мой разговор заканчивался мольбами вернуться ко мне. Я безумно хотел, чтобы он вернулся, обнял меня, согрев своим теплом, вновь повторил как сильно любит, никуда не отпустит, и мы наконец-то будем счастливы.       Но Алик не просыпался, а я всё больше терзал себя мыслями о худшем. К концу недели врачи сообщили, что он впал в кому. Я тогда громко кричал на них, просил вернуть Алика, даже требовал, плакал навзрыд, обессиленно вися в их руках и дав возможность увести себя. Мне было так плохо! Так больно! Я надеялся, верил, что он придёт в себя, но он не пришёл. Впал в кому. Самые ужасные слова в моей жизни. Когда он очнётся? Сколько будет спать? Придёт ли в себя? Я не знал, но продолжал верить, что он меня не оставит, не бросит с детьми на руках, хоть я и заслужил это. Ведь Алик сильный. Он будет бороться за свою жизнь! Не ради меня, так ради детей. А я сделаю всё возможное, чтобы он дал нашей семье, нашим отношениям, нашей истинности ещё один шанс.       Наступил самый тяжёлый момент в моей жизни. Я не хотел ничего! Полная апатия. Я лежал на кровати в своей бывшей комнате в доме родителей и просто смотрел в потолок, не переставая лить слёзы. Я всё прокручивал в голове всё, что мы пережили. Конечно, в основном это были плохие моменты, от которых мне становилось только хуже. Тяжело, очень тяжело было вспоминать весь наш недолгий путь, то, как я относился к Алику.       Я вспоминал, как он дарил мне подарки и пытался куда-то пригласить, а я лишь нос воротил, говорил, что такой нищеброд и урод мне не нужен. Но он продолжал с таким упорством добиваться меня, что сейчас мне было больно. Больно и стыдно. За себя, за своё отвратительное отношение к нему. Да, поначалу он меня раздражал и до дрожи в руках выводил из себя, а внешность была важнее всего, но спустя три года совместной жизни и целого года спокойной, почти по-настоящему семейной жизни я понял, что неважно какой человек снаружи, важнее что у него внутри. А Алик замечательный человек. Лучше всех, кого я когда-либо знал.       А увидев его прекрасный внутренний мир, я открыл глаза на его красивую внешность. Даже без шикарных шмоток и модной стрижки с этим заметным шероховатым шрамом он был идеален. Ну почему я так поступил? Почему решил, что то, что я делаю — правильно? Почему не остановился, когда понял, что что-то не так, не послушал свое сердце? Я очень сильно жалел и корил себя за это. Лучше бы я дал нам шанс, а не, испугавшись, поступил так подло и мерзко. Самого тошнит от себя.       Мне было настолько плохо, я так сильно не хотел жить, так сильно винил себя во всём, что решил облегчить себе душу и поговорить с мамой, открыться хотя бы ей. Я понял, что один этот непосильный груз больше тянуть не смогу. Хотелось хоть кому-то рассказать, чтобы хотя бы один человек сказал какой же я урод и вместе с тем поддержал меня. ***       — Как ты, милый? — в который раз зашла ко мне мама, чтобы проведать. Она присела на кровать ближе ко мне, аккуратно и нежно касаясь моих волос, почти трепетно перебирая их. Я всё так же лежал на кровати, бесцельно и совершенно равнодушно пялясь в потолок, но внутри была настоящая буря. Буря, которую я хотел вывалить, с которой хотел наконец-то с кем-то поделиться. И я решился.       — Я просто ужасный человек, мама, — издалека начал я, всё ещё не смотря на мать.       — О чём ты?       — Я всё испортил. Испортил свою жизнь, жизнь Алика; загубил всё собственными руками.       — Хочешь поделиться? — сразу поняла она.       — Очень. Держать всё в себе уже невозможно. Мне настолько плохо, что я хочу скинуться с крыши, лишь бы не чувствовать то, что чувствую сейчас.       — Никита... — как-то испуганно протянула она, но я её перебил:       — Это просто мысли, я пока не собираюсь суицидничать. Просто хочу всё рассказать.       — Я тебя слушаю, — она легла рядом со мной на кровать и обняла меня, поддерживая и придавая мне больше сил для разговора.       — Мы с ним познакомились ещё в школе, в новой, куда я перешёл в девятом классе, — начал я, смотря на стену позади мамы и нервно заламывая пальцы. — Я сразу понял, что мы истинные, и он тоже. Но я не хотел быть с ним. Я не хотел вообще с кем-то встречаться или, что хуже, смотреть в будущее и думать о создании семьи. Насмотрелся уже на ваши с отцом отношения, — на этих словах мама тяжело вздохнула, но ничего не сказала, а в глазах стояла грусть. Она всё поняла.       — Да и в прошлой школе, у других омег было всё то же самое. Их бросали истинные. Кто-то совершал суицид от боли, а кто-то становился шлюхой. Так и я, — я видел, как мама сжала пальцы в кулаки, но опять ничего не сказала, больше не смотря на меня, но при этом продолжая внимательно слушать. — А он был настойчив. Очень. И ему было плевать, что мне не нужны отношения, что я живу ради одноразового перепиха. Он продолжал пытаться добиться меня, а я... Я лишь смеялся над ним, говорил, что нищеброд и урод мне не нужен, что он, истинный, мне не нужен. Я говорил много гадких и мерзких вещей, — я почувствовал, как по щекам побежали первые дорожки слёз. Вспоминать всё это было невероятно трудно и очень-очень больно. С каждым словом я говорил всё тише, всё больше и больше всхлипывая.       — Когда мы начали жить вместе, я всё время говорил, как ненавижу его, как сильно хочу, чтобы он сдох. Говорил, что он мне не нужен, что я его не люблю и никогда не полюблю, всегда буду изменять, — я уже не мог больше сдерживаться и просто громко плакал, подвывая. Воспоминания были самой настоящей мукой, терзающей моё и без того шаткое душевное состояние. Без Алика я чувствовал себя мёртвым. Только ради него я хотел жить. Но сам же всё испортил, своими собственными руками.       — Я такой ужасный человек, мама. Он так старался, заботился обо мне, постоянно переживал, поддерживал, несмотря на все грубости в его сторону и моё нежелание знать его. Он даже готовил для меня, не заставлял ничего делать, просто хотел, чтобы я был рядом и дал ему шанс. Всего лишь один шанс. А я так привык к своей свободной жизни и так сильно боялся стать зависимым от него, боялся повторения того, что было у вас с отцом, у моих друзей, что решил держаться от него подальше. Но я сам не заметил, как привык к нему, он стал симпатизировать мне. Слишком поздно я понял это чувство. Первая влюблённость, вот что я ощущал, находясь рядом с ним. Особенно последний год. Это был самый счастливый год в моей жизни. Он мне много раз доказывал свою верность, всё делал для меня, говорил о любви, даже повода не давал подумать иначе. Но я так сильно всего боялся, что принял решение за нас двоих. Я такой эгоист! Я испортил не только свою жизнь, но и жизнь Алика. И я его не заслуживаю. У него должен быть добрый, милый, любящий и очень хозяйственный омега, а не такая ошибка природы, как я. Но он так мне нужен. Так нужен, что я не представляю свою жизнь без него. Если он не очнётся, я не знаю как буду жить дальше. Я не хочу жить без него. Я... Кажется, я люблю его. Почему я понял это так поздно? — сжавшись в комочек, я закрыл лицо ладонями, не переставая плакать.       Мне хотелось всему миру показать насколько мне больно. Все эти воспоминания терзали меня, разрывая душу и не давая жить дальше. А сердце остро болело, вызывая приступы нехватки дыхания. У меня никого нет кроме него, совсем никого. Он первый и единственный: друг, близкий мне человек, любимый. Он заменил мне всех и стал целым миром. Что же я наделал?       Я так погрузился в мысли, что не заметил, как меня сгребли в сильные, тёплые объятия, гладя по голове и что-то шепча. А я всё никак не мог успокоиться, хватаясь за маму и не смея её отпустить.       — Это я во всём виновата, — вдруг заговорила она после того, как я немного успокоился, притихнув в её руках. — Если бы я не зациклилась на твоём отце, если бы дала то, что не смогла, если бы воспитала... Я виновата в том, что ты стал таким, — слышать такие слова было обидно, но я понимал, что это правда. Всё это правда. Я действительно стал самой настоящей мразью, а мог вырасти хорошим, милым пареньком. Но я всё понял и смогу измениться, у меня ещё есть шанс всё исправить.       — Мы все виноваты, — тихо проговорил я, не желая обвинять кого-то одного. В этом был виноват прежде всего отец, начавший свои похождения, потом мать, решившая, что измены и ревность важнее сына, ну а после и я, который вместо того, чтобы думать собственной головой, наслушался много всего от друзей и сделал преждевременные, не основанные ни на чём выводы. — Уже ничего не исправить. Я стал тем, кем стал. Я не могу изменить прошлое, но могу создать своё настоящее. Что мне делать? Как вернуть его? Я же не смогу без него жить. Как мне заслужить прощение?       — Начни думать о нём, — сказала она, поцеловав меня в лоб, мягко перебирая волосы. — И будь собой. Он любит тебя, и я уверена, что простит. Пусть не сразу, но если ты приложишь усилия, если покажешь ему свою любовь, если будешь готов ради него на всё, то он это увидит, оценит и простит. И хоть истинность ни о чём не говорит, но я уверена, что вы будете вместе.       — Правда? — глазами полными надежды взглянул на неё.       — Правда.       И я поверил ей. Поверил в себя, в свои силы. Поверил, что всё ещё можно исправить, что мы можем быть счастливы, можем быть вместе. Я верил, что он очнётся, простит меня, даст мне шанс. Верил, что у нас всё получится, и наша семья будет счастливой. И я приложу все усилия, чтобы он поверил мне и простил, ведь он любит меня, в этом я уверен. А с моей любовью мы оба возродимся и, словно птицы, будем парить в небесах любви. Главное, чтобы он очнулся, пришёл в себя, вышел из комы, а всё остальное уже будет зависеть только от меня.