Облепиховый чай

      Некогда, ещё до того, как произошла «легендарная битва» между Величайшим и Отвергнутым, в результате чего последний оказался «низвергнут», столь жёсткого разделения на «Владык» и «Князей» не было. Все они являлись теми, кто был тщательно обучен Ведающим исполнять свои непосредственные обязанности. Да, они были теми, кого он мог уверенно назвать своими помощниками. Теми, кому он мог без страха передать часть своих ежедневных забот и хлопот.       Все эти титулы появились гораздо позже. Они были придуманы смертными, увидевшими творимые ими «чудеса» и по этой причине избравшими их для своего поклонения. Конечно же, изначально не было «добрых Владык» и «злых Князей», все они считались в народе «грозными, но справедливыми». Титул же даровался в соответствии с тем местом, где те, предположительно, обитали. Тех, кто проживал за Закатной Долиной называли «Князьями», потому как у каждого из них под управлением находилось «маленькое княжество». Те же, кто жил средь мягких облаков в нижнем течении реки Руадх, средь смертных называемом также «верховьем», поскольку оно отрывалось от земли и устремлялось в небеса, называли «Владыками», потому как они как бы «властвовали» над всеми остальными, наблюдая за ними сверху.       С течением времени в умах людей постепенно начала закрадываться мысль, что негоже называть столь могущественных существ по именам. Что означает «Владыка Асклепайос»? «Княжна Пэвэти»? Такие обращения начали казаться им недостаточно уважительными, так что в появившихся к тому времени первых храмах их начали именовать иначе. Не «Княжна Пэвэти», а гордая повелительница морей и океанов, «Княжна Бурь». Не «Владыка Асклепайос», а щедрейший «Владыка Благосостояния и Искусств». К слову о последнем, его титул был основан на соглашении двух храмов, один из которых изначально именовал того «Владыкой Благосостояния», а второй – «Владыкой Искусств». Долго сотрясался мир от их споров, пока не пошли они на уступки, дав ему его нынешний титул.       Конечно же, в те времена не было «Князя Хвори», «Князя Голода», «Князя Жадности» или того же «Князя Лени». В те далёкие времени они носили совершенно другие титулы, не искажавшие донельзя их изначальную цель. Однако в нынешние времена никто, даже они сами, не помнил, что за титулы то были.       После того, как Отвергнутый, по итогу легендарной битвы с Величайшим, оказался заточён по ту сторону врат мироздания, ситуация с титулами средь смертных резко обострилась. Отныне в умах людей Владыки были неотрывно связаны с фигурой Величайшего, безусловного добра, который одержал победу в смертельном противостоянии с охваченным завистью и гордыней Отвергнутым, в то время как Князья, казавшие по духу ближе к павшему, неожиданно стали для всех воплощением зла. Противопоставленные друг другу людской молвой они и сами начали считать друг друга противниками. Влияние Величайшего на их умы ещё больше усугубило ситуацию. Впрочем, всё же не все стремились участвовать в этом странном, ничем не обоснованном противостоянии.       Щедрейший Асклепайос. Владыка Благосостояния и Искусств, который по какому-то удивительному, даже необъяснимому совпадению во все времена был в равной степени почитаем как торговцами, так и художниками с музыкантами. Взращённый средь устремлённых на него восхищённых взглядов он никогда не понимал того, почему мир вокруг него в один день так резко изменился. Почему столь неожиданно от него отдалились люди, которые на протяжении многих лет его окружали? Те, кто прежде был его верными друзьями, неожиданно стали считаться его непримиримыми врагами. Одно мгновение, и мир словно оказался топором разрублен на две части, два противоборствующих лагеря, и его изо всех своих сил пытались утянуть в один из них. Некоторое время противясь этому странному действу, он, в конце концов, позволил другим считать себя «Щедрейшим из Владык», однако сердце его всё ещё продолжало оглядываться в сторону погрузившихся во тьму ночи земель Князей.       Затем все, кто сопровождал его в течение многих лет, начали один за другим уходить. Когда он пытался узнать у них причину их решения, то всегда получал один и тот же ответ. Они говорили ему, что устали, что им больше не под силу исполнять свои обязанности, быть такими, какими их представляют смертные. Окружавшие его Владыки один за одним покидали его, чтобы спустя время вернуться вновь. Однажды Асклепайос, глядя на очередного Владыку Справедливости, поймал себя на неожиданной смелой мысли. Пусть внешность Владык и менялась до неузнаваемости, однако тлеющие в глубине их глаз чувства оставались всё теми же. За молодыми, полными сил лицами скрывалась неподъёмная тяжесть прожитых лет.       Именно в тот момент, когда его начали одолевать сомнения по поводу церемонии передачи титула, ему во снах неожиданно явился тот, имя которого, казалось, было стёрто не только со страниц книг, но и из их умов. Перед ним предстал тот, кого к тому времени уже начали величать не иначе как «Отвергнутый». Однако Асклепайос всё же не смог сдержать радостной улыбки, стоило его взгляду встретиться с хорошо знакомыми зелёными глазами мужчины. Этот взгляд словно развеял лёгкую дымку, что покрывала воспоминания Владыки.       Его неожиданно захлестнули тёплые воспоминания о его детстве: о том, как он в первый раз взял в руки кисть, как делал свой первый мазок, как окончил свою первую картину, нашедшую своё место в кабинете того, кто вложил кисть в его руку и научил ею обращаться. Асклепайоса переполняли чувства, которые тот тут же хотел было излить громкими радостными восклицаниями, однако представший пред ним мужчина, предупреждая все его разрозненные полные волнения вопросы, поднял руку, останавливая его, после чего попросил его о помощи. Щедрейший из Владык не посмел ему отказать.       За время подготовки к странному ритуалу «воскрешения», в котором помимо него также участвовали Амэнтиус, Бадре и Ициар, Асклепайосу довелось узнать, что не только средь Владык, но и средь Князей оказалось достаточно много тех, кто добровольно решился на то, чтобы передать свой титул. Узнав о том, что это так распространено в их рядах, и сам Асклепайос на мгновение задумался о том же. Его и прежде посещали мысли о том, что его работа довольно проста, она не заслуживает столь исступлённого поклонения, коим славились служители его храмов. В его сердце закралось сомнение. Возможно, когда-нибудь даже отыщется «гений» из числа его верных последователей, который справится с его работой ничуть не хуже, а, может, даже немного лучше, чем он сам. Его художники будут писать картины ещё лучше, а его купцы будут ещё богаче. Так, может, и не нужно ему цепляться за этот титул, а дать дорогу молодым, полным амбиций и стремлений людям? Но тогда что он сам? Погрузится в блаженное «ничто»? Но хочет ли он именно этого?       И вот, когда в его сердце дали корни семена сомнений, в его серой, полной сомнений жизни внезапно задребезжал тусклый свет. Асклепайос и до того дня был мельком знаком с Фотисом, Князем Голода. Но в его воспоминаниях то был немногословный долговязый мужчина, к которому обычно никто не решался подойти. Вокруг него всегда витало ощущение опасности, которое трудно было объяснить словами. Владыка Благосостояния, если быть до конца честным, его немного побаивался. Если бы не просьба Сохеля, то он никогда по своей воле не отправился во владения Князя Голода. Однако новоиспеченный Князь Хвори обратился с просьбой к нему. Как тот объяснил, ещё до своей смерти и последующего «перерождения» он оставил у Фотиса очень важную вещь, которую лично забрать из-за своего всё ещё на тот момент времени слабого состояния не мог. В будущем Щедрейший из Владык не раз мысленно сокрушался о том, какую серьёзную ошибку он чуть было не совершил, когда поначалу немного перетрусил и попытался было отказаться в ответ на его просьбу. Ведь тогда в украшенном зеленью зимнем саду он бы не увидел его.       Спроси его, почему в его сердце так глубоко запал именно такой Князь Голода: умазанный весь с кончика носа и до самых пят в грязи и с растрёпанным хвостом волос на голове, Асклепайос сначала задумался, а потом уверенно ответил на этот вопрос. Его покорила слабая полуулыбка Фотиса, что блуждала на его лице, пока сам Князь Хвори своими руками старательно копал землю. Освещённый сиянием несчётного числа маленьких тусклых огоньков, его облик создавал странное, но в тоже время очень тёплое ощущение, в тот же миг в самое сердце поразившее замершего в дверях Асклепайоса. Щедрейший из Владык в первый раз за всю свою долгую жизнь ощутил, что сердце у него, оказывается, тоже способно столь отчаянно биться.       Владыка, положив руку на сердце, смело мог назвать произошедшее с ним в тот день «любовью с первого взгляда», хотя он и не испытывал прежде ничего, что можно было бы назвать «любовью». Просто глядя на того, Асклепайос, не кривя душой, мог поклясться, что он желает сопровождать этого человека до конца своих дней, радоваться вместе с ним, а в моменты его горести всеми силами поддерживать этого человека. Он хотел сделать его счастье ярче, а горе – тусклее. Нет, он хотел, чтобы тот никогда не печалился. Охваченный незнакомым ему прежде возбуждением и странным предвкушением, Владыка Благосостояния и Искусств неожиданно осознал, что он не представляет себе свою дальнейшую жизнь без этого человека.       Расспросив подробнее о нраве и привычках Князя Голода, Асклепайос с неприятным удивлением узнал, что Фотис был закрыт для знакомств, с подозрением относясь к новым людям в своём окружении. В связи с этим Владыка Благосостояния всерьёз начал опасаться того, что своим напором он может ненароком испугать того. Стремясь избежать этого, он для начала решил попытаться хотя бы завести с тем дружбу. Однако встретил с его стороны неожиданно жёсткое сопротивление.       Уже в то время в сердце прошедшего через церемонию передачи титула Фотиса поселилась твёрдая уверенность в том, что между Владыками и Князьями никакой дружбы быть не может. Разве всем не ясно, что их удел слишком различается? У них нет и быть не может общих тем для разговора, они вообще не могут иметь ничего общего, ни одной точки соприкосновения. Для их же мирного сосуществование им следовало встречаться друг с другом как можно реже, в ином случае этот могло окончиться в лучшем случае руганью, а в худшем – серьёзной битвой. По этой причине каждый раз, когда Асклепайос наведывался к нему во дворец, с донельзя дружелюбным видом пытаясь наладить с ним отношения, Владыка был вынужден биться лбом о крепко запертую дверь. Владыке Благосостояния в то время действительно было очень тяжело, у него буквально опускались руки. Он не понимал, почему из-за подобного рода глупых предрассудков, в которых не было ни единого зерна здравого смысла, тот отвечает ему отказом? Не будь он Щедрейшим из Владык, для их отношений преград бы не существовало?       И в тот момент, когда эта мысль занозой засела глубоко в его раненном сердце, неожиданно произошли события, скрывшиеся от взора простых смертных, да и из числа бессмертных об этом знали лишь четверо, не считая Асклепайоса. Нейрин, Князь Жадности, был убит, а его душа - запечатана для предупреждения возможности её дальнейшего перерождения.       Когда Владыка Благосостояния услышал эту новость из уст спокойно сидевшего напротив него Сохеля, попивавшего свой любимый облепиховый чай, Щедрейший искренне не знал, как ему на это отреагировать. Они с Нейрином никогда не были близкими друзьями, даже назвать их «знакомцами» означало преувеличить близость их отношений, поэтому Асклепайос не ощутил ни чувства потери, ни печали, когда он услышал эту новость. Он лишь чуть приподнял в удивлении светлые брови, после чего задал Князю Хвори два вопроса: кто это сделал и почему. Исходя из ответов на них, можно было предположить их будущие действия. Впрочем, отчего-то он сильно сомневался в том, что тот будет отомщён. - Кто это сделал? - оторвался от своего чая Сохель, некоторое время молча посмотрев на подрагивающую водную гладь, после чего поднял взгляд на своего собеседника. – Это был я.       Асклепайос не мог не поразиться странному ощущению, охватившему его в момент, когда их взгляды встретились. Хотя черты этого лица совсем не походили на черты лица того, кого все называли Отвергнутым, однако ни у кого при взгляде на этого человека в то мгновение не возникло бы сомнения, что перед ними находился то самое низвергнутое божество. Его задумчивый взгляд был вроде бы и направлен прямо на Владыку Благосостояния, но в то же время смотрел куда-то ему за спину, и Асклепайос знал, что за его собственной спиной в этот миг открывался вид на мир, который ему никогда не удастся увидеть своими собственными глазами. - Говоря о причинах этого… Не только я обучаю вас, но и вы учите меня чему-то новому. Например, тому, что нельзя второй раз поворачиваться спиной к человеку, который уже раз нанёс по ней удар ножом. Всепрощение прекрасно, но только в том случае, если виновный раскаивается, но не тогда, когда человек смотрит тебе в глаза и говорит, что обязательно ударит тебя снова и что будет бить тебя до тех пор, пока ему не прикажут остановиться, - после этих слов Сохель прикрыл глаза, в глубине которых бушевало зелёное пламя, и отпил ещё немного чая. - Что-то мне подсказывает, что если я продолжу тебя расспрашивать об этом, то случайно забреду на территорию, на которую даже мне лучше не забредать, и узнаю то, чего знать мне для собственного же спокойствия не следует, - со вздохом произнёс Асклепайос, после чего замолк.       Взяв нож для фруктов в одну руку и большое красное яблоко прямиком из садов Феты – в другую, Владыка Благосостояния плавно увёл их разговор в сторону от Нейрина, в привычной для себя непринуждённой манере начав болтать о менее значимых и неоднозначных вещах. В шутливой форме разбалтывая услышанные им прежде сплетни, он краем глаза внимательно следил за настроением мужчины, с мысленным довольным вздохом отмечая, что тягостное ощущение, возникающее при одном только взгляде на него, наконец-то отступило, и вот перед ним уже сидит довольно-таки дружелюбный Князь Хвори, от вида которого не начинает тут же бросать в дрожь от страха. Впрочем, в скором времени Асклепайоса начали в большей мере волновать свои собственные мысли, а не собеседник.       Владыка Благосостояния и Искусств был первым, кто осторожно заговорил с ним о том, что они будут делать в том случае, если отсутствие Нейрина заметят. Сохель тут же поднял на него взгляд и слабо нахмурился. Продолжая пристально смотреть на того, Князь Хвори начал терпеливо объяснять, что Нейрин по своей сути был закрытым человеком, одиночкой, который «с излишним трепетом» относился к «своим» драгоценным сокровищам.       За этой вскользь брошенной фразой скрывалось со временем поутихшее недовольство Сохеля тем фактом, что Князь Жадности, в обязанности которого изначально входило хранения культурного наследия, с течением времени решил, что всё, что было вверено ему другими, по прошествии всех этих лет вполне можно считать принадлежащим одному только ему. Голос разума постепенно был вытеснен блеском золота, лишь которое тот и желал видеть. С этим было связано и то, что наполненный людскими голосами дворец Нейрина начал постепенно пустеть. Князь Жадности самолично выгнал почти всех своих слуг, опасаясь того, что «эти наглые людишки» могут посметь украсть принадлежавшие ему «сокровища». Эти «чистки» продолжались до тех пор, пока во дворце не остался жить один лишь Нейрин. Немногим оставшимся было строго запрещено приближаться ко дворцу, поэтому отсутствие Князя если и будет обнаружено, что уже было маловероятно, то совсем не скоро. - Или ты хочешь… Заняться этим вопросом лично? – в глазах Сохеля промелькнула смутная тень осознания. По реакции другой стороны поняв, что его догадки верны, Князь Хвори тяжело вздохнул и поставил опустевшую кружку на чайный столик. – …Ты понимаешь, что это обман? Если Фотис когда-нибудь узнает об этом… Ты идёшь на крайние меры, которые в одно прекрасное мгновение могут утащить тебя прямиком на дно бездны. Тогда ты лишишься абсолютно всего, тебе это разве не ясно?.. Небеса, только не говори мне потом, что я тебя об этом не предупреждал.       Так, незаметно для других на свет появился новый «Князь Жадности», не терпящий безвкусные нагромождения пылящегося антиквариата и искренне вкладывающий всю свою душу в готовку, потому что «приготовление пищи – тоже в каком-то роде искусство». Немногословность, впрочем, будто никуда и не делась, он всё также редко разговаривал с другими Князьями. Одно-единственно исключение составлял лишь неприметный тихий Князь Голода, ставший его «самым близким другом». Сохель со стороны наблюдал за влюблённым глупым взглядом Асклепайоса и, тяжело вздыхая, качал головой.       В каком-то смысле Фотис был всего лишь наивным ребёнком, руки которого были крепко связаны негласными запретами. Как только самый главный запрет в лице титула «Владыки» спал, он тут же, словно мотылёк на яркое пламя свечи, устремился навстречу Щедрейшему из Владык. Он, смущаясь, принимал заботу скрывавшегося за личиной Нейрина Асклепайоса, изо всех своих сил стараясь отдавать ему в ответ ничуть не меньше, а порой даже и больше. Это было состояние хрупкого мира, который в любой момент времени мог оказаться разрушен. И вот этот день, наступление которого некогда предсказывал Князь Хвори, наконец-то наступил. То, чего в своей душе так сильно опасался Сохель, всё-таки произошло. Каким-то образом об их обмане всё-таки смогли прознать.       Князь Хвори почувствовал, как оказываемое на его плечи давление медленно спало, эти странные объятия всё же окончились. Говорившая с ним чернильная фигура плавно перетекла на лист бумаги, после чего перед глазами Сохеля предстало самое обыкновенное письмо. Глядя на него, он усмехнулся. А ведь ему и правда оставили скромное приглашение, которое предлагало ему совершить небольшое путешествие через границу жизни и смерти, чтобы в необозначенный час посетить зал Истины.       Взяв в руки письмо, Сохель медленно разорвал пополам лист бумаги, после чего развернул его перпендикулярно и порвал вновь. В погрузившемся в тишину кабинете в течение некоторого времени раздавался лишь звук разрывания бумаги. И в этом полнейшем безмолвии, сам кабинет, казалось, погрузился в хаос. Совершенно беззвучно все нагромождённые друг на друга статуэтки начали сминаться, а потом таять, словно восковая свеча. Не проходило и мгновения, как они вновь возвращались к своему изначальному великолепному, хоть и пыльному облику, чтобы в следующий миг словно хрупкий хрусталь рассыпаться на крупные осколки. В отражении их сколов было видно, как сами по себе возгораются полотна картин, чтобы уже в следующий миг оказаться покрытыми толстым слоем белил. Пространство беспорядочно сминалось и искривлялось, вызывая у любого, кто находился там в тот момент, неконтролируемый страх. Пожалуй, самым пугающим были то и дело меняющиеся выражения на лице у статуи Феты: то это была влюблённая улыбка, то выражение неистовой ярости, то холодное отчуждение.       Всё это продолжалось до тех пор, пока оставленное ему письмо не оказалось разорвано на множество мелких кусочков. Тогда Сохель аккуратно сложил все кусочки в небольшую кучку и, подперев голову рукой, задумчиво посмотрел на них. В следующий миг они ярко вспыхнули и загорелись, в скором времени оставив от себя лишь пепел. Князь Хвори ещё пару мгновений наблюдал за оставшейся горкой, после чего поднял взгляд перед собой. Пропитавшийся пылью кабинет изменил свой внешний вид. Груды антиквариата исчезли, словно их никогда и не было. Пропала и статуя Феты, «радующая взгляд» каждого, кто сидел за столом. Множество свечей вновь осветило просторный кабинет, в котором теперь стало можно сделать глубокий вдох, не боясь в следующий миг зайтись в тяжёлом кашле.       Сохель так и сделал, вздохнул, после чего вновь перевёл взгляд на письменный стол. Перед его глазами плавно опустился чистый лист бумаги, на котором постепенно начали отражаться изящные ряды букв. И всё-таки подделывать письма – очень тяжёлое и крайне неблагодарное занятие, которым он теперь обязан был себя озаботить. Асклепайос… К сожалению, эта тайна не принадлежала одному лишь Князю Хвори, по этой причине он не мог всё открыто рассказать Фотису. Владыка Благосостояния и Искусств, светлый лик которого освещал храмы, находящиеся буквально в каждом городе, обязан был сам сделать это. А для того, чтобы он собрал все свои силы в кулак и сделал это, Князь Хвори должен был спасти его светлоголовую голову от преждевременного отсечения. Сохель не сдержался и снова вздохнул. Это действительно было легче сказать, чем сделать, и сам он, вероятнее всего, в одиночку с этим не справится. Попросить кого-то о помощи? Идея по своей сути не такая уж и плохая, но кого? Кому можно довериться с этим?       Мужчина аккуратно сложил исписанный лист пополам и встал из-за стола, обернувшись и посмотрев в окно. Холодное сияние луны осветило его застывшее в задумчивом выражении лицо, которое спустя мгновение неожиданно прояснилось, после чего вновь потемнело. В его голову прокралась прекрасная мысль – почему бы ему не обратиться за помощью к Ициару, Владыке Ремесла? Попробовать действовать через него – не такая уж и провальная идея. Однако тут же перед ним возникла непредвиденная сложность. Ициар в течение уже довольно-таки длительного времени совсем не выходил с ним на связь, что наталкивало Сохеля на не самые радостные мысли. О его состоянии также было бы неплохо узнать.       Всё ещё пребывая в задумчивости, Сохель прислонился бедром к письменному столу, опустив взгляд на лист бумаги в своих руках. На его лице медленно расцвела довольная улыбка. Услуга за услугу, что может быть лучше? У Владыки Целительства есть к нему какая-то очень важная просьба, ради исполнения которой он даже вылечил его от прежде считавшей неизлечимой болезни. Да, так и есть. Вероятно, это действительно что-то очень важное. Поэтому грех будет не попытаться сыграть на этом. Князь Хвори с преувеличенным сожалением в голосе вздохнул, продолжая при этом довольно улыбаться. Да, он собирался поступить с тем не самым лучшим образом, но, во-первых, он Князь, а от Князей уже стало принято не ждать ничего хорошего. Во-вторых, итог исполнения просьбы Сохеля затронет не одну и не две, а целое множество жизней. Иасон же Милосерднейший, да? Сохель делает это не для себя, так что тот должен будет его понять. Понять и по возможности простить.       Оттолкнувшись от стола, Сохель обошёл его и, продолжая обдумывать свой следующий шаг, двинулся к выходу из кабинета. Пора проведать заснувших юношей. Успели ли они хотя бы немного отдохнуть за это время? В их возрасте… Он резко мотнул головой. И вот он опять забыл, что Иасон старше, чем это может показаться. Когда тот уже перестанет мелькать перед его глазами в образе ребёнка? Владыка сам будет виноват в этом, если он вновь назовёт его «ребёнком».       Князь Хвори убрал руки за спину, проходя через открывшуюся перед ним дверь. В тот же миг сбоку от него беззвучно появилась фигура, плотно обёрнутая в нескончаемое количество чёрных тряпок, покрытых белыми узорами. Фигура склонила голову, после чего, отстав ровно на три шага, двинулась вслед за ним. - Юноши, которые прибыли со мной, уже очнулись? – бросив короткий взгляд в её сторону, спросил Сохель, продолжая идти по длинному коридору.       В коридоре дворца куда заметнее наблюдалась «рука» предыдущего владельца. Если кабинет, в котором чаще всего и пребывал Асклепайос, был постепенно подстроен под него, то коридоры посещались им куда реже, поэтому в них то тут, то там часто встречались вещицы, которые иначе, как аляповатыми, назвать было нельзя. Даже Сохель, «умение» которого обставлять комнаты ярко демонстрировал его собственный дом, понимал, что у Нейрина вкуса не было совершенно. - Не так давно. Они оба заволновались, когда не увидели вас. С вашего позволения мы сообщили им о том, что вы пребывает в здравии, однако встретиться с ними в данный момент не можете, - раздался за его спиной несильно громкий, но и не сказать, чтобы тихий голос. - Вы правильно поступили, - кивнул он, после чего остановился и повернулся лицом к фигуре, которая в тот же миг ещё ниже склонила свою голову. – Сопроводите их до внутренней гостиной. Скажите, что я буду их там ждать. Ступайте, - не задавая вопросов, фигура в тот же миг растворилась в воздухе.       Сохель ещё несколько мгновений смотрел на то место, на котором та стояла, после чего спокойным шагом двинулся дальше. То, что они очнулись, одновременно радовало и слегка огорчало его. С одной стороны, это означало, что влияние сущностей на них наконец-то ослабло. И раз они первым делом заметили его отсутствие, а не начали без раздумий биться головой о стену, то это подразумевало, что разум этих двоих не пострадал. С другой же стороны, если бы они всё ещё спали, то он смог без труда перекинуть их через дверь обратно в Закатную Долину и не тратить время на обдумывание пути возвращения их домой. Теперь же к его и без того длинному списку проблем добавлялась ещё одна, небольшая, но всё ещё неприятная.       Внутренняя гостиная, в которую Сохель пригласил Иасона и Фотиса, была небольшой, но довольно-таки уютной комнаткой, в которой, на удивление, все драгоценные вещи находились на своих местах, не нагружая обстановку излишествами, вместо этого выгодно дополняя её. Сохель задумчиво подошёл к комоду и протёр большим пальцем от пыли голову небольшой статуэтки девушки, стоявшей, прислонившись спиной к балюстраде. На её лице отражалась возвышенная грусть, будто печалило её не собственное горе, а нечто далёкое, в каком-то смысле недостижимое. Словно на её плечах тяжёлым грузом лежала вся печаль этого мира. - Они всё ещё продолжают считать тебя печальной девой, - еле слышно пробормотал Князь Хвори, покачав головой. В следующее мгновение появившийся в комнате сквозняк обдал статуэтку, смахнув с неё всю оставшуюся пыль. – Так-то лучше.       После того, как он с честью исполнил свой долг «лучшего в мире дяди», Сохель уселся на мягкий диван и, удобно откинувшись на спинку, принялся терпеливо дожидаться прихода юношей. Однако время шло, а их фигуры всё так и не появились на пороге внутренней гостиной. Князь Хвори лениво приоткрыл один глаз, невольно принявшись прожигать в двери дыру. Пусть он изначально и находился к внутренней гостиной ближе, чем те, но того времени, что он провёл в комнате, должно было хватить, чтобы пройтись туда и обратно несколько раз. Волнение отразилось хмуростью на его лице. Он резко топнул ногой. Не прошло и мгновения, как возле него вновь появилась та же обмотанная в куски ткани фигура. - Чем я могу помочь вам? – раздался голос склонившей голову фигуры. - Где они? – лишь спросил тот, слегка приподняв брови. Фигура, услышав его вопрос, тут же склонила голову ещё немного ниже. Ему показалось, или в её движениях проглядывалось выражение вины за что-то? – Что-то произошло? – ещё до того, как на его вопрос ответили, задал он следующий.       Взгляд Князя Хвори потемнел, вперившись в фигуру и неподъёмной тяжестью опустившись на её плечи. Он задумался. Ведь не могли же они попасть в какую-то историю, будучи под охраной стражи Нейрина? Впрочем, после случившегося в кабинете у него не было ни единой причины быть уверенным в обратном. Притопнув, он поторопил замолкнувшую в страхе фигуру. - Прошу извинить, это всё наша вина, - под взглядом мужчины, голос фигуры чуть дрогнул. – Как вы и приказали, мы поспешили провести их во внутреннюю гостиную. Для этого мы избрали наиболее короткий путь. Понимаете, этот путь пролегал через… Пустующую галерею, - в первое мгновение на лице Сохеля отразилось лёгкое удивление, после чего он, нахмурившись, подался к фигуре. - Вы решили провести их через тот… Через «тот», - намеренно выделил он слово, - коридор? – будто боясь произнести эти слова вслух, фигура слабо кивнула головой. Князь Хвори, прикрыв глаза, вздохнул, после чего вновь обратился к ней, - И что? Что дальше? – с нетерпением в голосе произнёс тот. - Их весьма заинтересовали картины, которые они там увидели, и нам… Мы несколько раз напомнили им, что вы всё ещё ожидаете их во внутренней гостиной, но они оказались слишком сильно охвачены увиденным и мало обратили внимания на наши слова, - поспешно начала объяснять фигура, невольно отшатнувшись в сторону, когда тот неожиданно поднялся на ноги. – Князь, чего вы изволите желать? – пробормотала фигура, снова склонив голову. - Продолжайте сопровождать их. Я постараюсь как можно скорее присоединиться к ним… Да, сообщите им, чтобы они никуда не торопились и что я сам подойду к ним.       Отдав приказ, он тут же двинулся в сторону галереи. Намеренно решив передвигаться пешком, тот изо всех сил оттягивал момент, когда он окажется в галерее. Сохель не мог сказать точно, как давно он в последний раз любовался теми портретами, вышедшими из-под кисти лучшего в мире художника, Владыки Благосостояния и Искусств.       Князь Хвори прекрасно помнил, как незадолго до того, как произошла первая трагедия в Сует, Асклепайос неожиданно проявил инициативу сделать портреты каждого из членов их «семьи», после чего разместить их в галерее «главного хранителя» всех ценностей, Нейрина, чтобы многие столетия позже «вспоминать какими прежде молодыми и прекрасными они были». Пожалуй, на тот момент эти портреты были единственными достоверными изображениями всех Владык и Князей. Конечно, к настоящему времени все эти портреты безнадёжно устарели, потому как почти каждый из них тем или иным образом, но прошёл через «церемонию передачи титула», уступив своё место «следующему поколению».       Впрочем, Сохель не мог отказать себе в том, чтобы, глядя на их лица, почувствовать кисло-сладкое ощущение ностальгии в душе. С течением времени даже камень обращается в пыль, и даже из его прекрасной памяти понемногу начали стираться некоторые их черты.       До Князя Хвори донеслись звуки увлечённой беседы задолго до того, как он оказался в самой галерее. И это было вовсе не из-за того, что переговаривающиеся меж собой юноши кричали во весь голос, вовсе нет. Всё из-за того, что в просторной галерее не находилось ничего, кроме этих картин. Просторная, но пустовавшая, она создавала удручающее настроение.       Галерея представляла собой недлинный коридор, по одну сторону которого находилась стена, а по другую – длинное панорамное окно, из которого открывался прекрасный вид на всё тот же еловый лес. На стене весело множество самых разных портретов, которые будто звёзды луну окружали две более крупных относительно них картины.       Слева был размещён портрет мужчины, глядя на которого невольно возникала мысль о тёплом весеннем солнце. Он был облачён в светлые просторные одежды, ворот и рукава которых были украшены сложным узором, вышитым золотой нитью. Его светлые волосы были собраны в аккуратный высокий хвост так, что ни единая волосинка не выбивалась из него. Чуть прищуренные тёмно-серые глаза с дружелюбием и даже почти лаской смотрели перед собой, однако художник смог мастерски отразить тёмное грозовое облако, которое пряталось за этим мнимым ощущением дружелюбия. Да и улыбка на его лице, хотя и выглядела мягкой, но вкупе со взглядом она приобретала немного зловещее настроение. Мужчина на портрете был невероятно красив, но его красотой не следовало обманываться. Потому что иначе… Иначе однажды очень сильно пожалеешь из-за этого.       Сохель остановился не так далеко от переговаривающихся меж собой юношей и посмотрел на левый портрет. На его лице отразилась слабая, полная светлых, но в то же время печальных воспоминаний полуулыбка. Стоило ему взглядом коснуться этих мягких черт лица, как перед его глазами тут же предстала картина прошлого.       Изображённый на портрете человек, увидев результат работы Асклепайоса в первый раз, вмиг нахмурил светлые брови и первым делом бросил полный недовольства взгляд на Владыку Благосостояния, после чего растерянно посмотрел уже на него, явно намереваясь искать у него заступничества. «Скажи, неужели я и правда выгляжу настолько зловещим?» «Нет, у меня более мягкий взгляд, подтверди же!» Тот, кого нынче величают Величайший, тогда скрестил руки на груди, после чего его взгляд приобрёл испытывающий оттенок. Встретившись с ним взглядом, у него просто не было иного выбора, кроме как вздохнуть и согласиться. Сразу после этого светловолосый мужчина резко развернулся лицом к Асклепайосу и потребовал у него немедленно переделать портрет, на что получил категорический отказ. - Так и знайте, что художник видит сердцем, а не глазами. Чувства, а не разум, направляют мою руку, - глубокомысленно изрёк тогда Асклепайос, вызвав у нынешнего Величайшего ещё одну волну негодования. Тот спор был долгим, но победа Владыки Благосостояния и Искусств в нём была поистине блестящей.       Прикрыв глаза, Князь Хвори еле слышно хмыкнул. Отчего-то почти все последние годы вплоть до первой трагедии в Сует казались ему необычайно светлыми и радостными. Никаких проблем будто никогда и не существовало. Его окружали послушные дети, которые с честью выполняли поставленные перед ними цели. В этом многострадальном мире будто наконец-то воцарилась самая настоящая идиллия. Так в какой же миг всё так резко изменилось? В какой момент те, кому он больше всего доверял, отвернулись от него? Как много во всём этом было его собственной вины? - …И всё равно мне кажется это немного странным, - продолжал негромко размышлять Фотис, стоя перед вторым большим портретом, что находился справа от портрета Величайшего. – Посмотри на него, - кивнул он на левый портрет, на котором был изображён Величайший, - а теперь посмотри на него. - И что ты хочешь этим сказать? – осторожно поинтересовался у него Иасон.       Сохель немного удивлённо посмотрел на них. Мало того, что они с таким серьёзным выражением на лицах обсуждали его портрет, что вызывало у него невольный интерес, так ещё, как оказалось, они за время его отсутствия успели довольно близко подружиться. Для Фотиса, для которого нехарактерно было так свободно общаться с малознакомыми людьми, это означало, что он смог перебороть свою скромность и сделать первый шаг к их будущей дружбе.       Князь Хвори поднял взгляд на портрет. Изображённый на нём мужчина мало чем отличался от голема, которого он прежде сотворил на глазах у изменивших свою внешность Владык. Разве что след усталости на его лице казался менее явным. Длинные прямые чёрные волосы были кое-как собраны в пучок на голове, но несколько прядей всё равно выбились и упали на его плечи. С трудом удерживающая волосы чёрная нефритовая заколка из последних сил пыталась справиться со своими обязанностями, однако это, казалось, совсем не волновало позировавшего мужчину. Слегка прищурившись, он взирал на людей с полотна картины, и взгляд его был поистине подавляющим, пригвождающим к месту для осознания того, как ничтожен ты относительно той силы, которой обладал он. В первое мгновение его взгляд действительно мог показаться пугающим, однако если внимательно присмотреться к его глубоким тёмно-зелёным глазам, то можно было заметить небольшие блики, неожиданно придающий его тяжёлому взгляду лёгкий хитрый оттенок. В опустившихся уголках его губ пряталась с трудом сдерживая усмешка. Казалось, будто за внешней серьёзностью и строгостью скрывался искренний смех.       Сохель не знал, нравится ли ему собственный портрет, но остальные отчего-то всегда нахваливали его, говоря, что Асклепайосу удалось ловко ухватить «саму его суть». Но что не так с его сутью? Она довольно проста, чтобы за неё было сложно «ухватиться». Да, насколько он помнил, в те времена редко кому довелось увидеть его улыбку, потому как возложенные на него обязательства были слишком серьёзными, из-за постоянного напряжения у него не хватало сил, чтобы улыбаться. Кроме того, разве фигура наставника не должна быть спокойной, словно водная гладь в безветренный день? Спокойным и надёжным, именно таким он хотел предстать перед остальными.       Вне зависимости от истинной причины, в какой-то момент улыбка стала настолько редким гостем на его лице, что другие, увидев её, тут же невольно начинали переговариваться, мол, это явно предвестник каких-то важных грядущих событий. «Летом неожиданно пойдёт снег? Солнце сегодня сядет на востоке!» Отчего-то после таких слов его изначально приподнятое настроение всегда ухудшалось. - Ваш Величайший, если честно, выглядит так, будто перед позированием он перебирал вещи в своём шкафу на протяжении нескольких часов, пока не нашёл свои самые лучшие одежды, - изрёк тем временем Фотис.       Сохель тут же кивнул, соглашаясь с его предположением. Именно его самого, как раз собиравшегося заняться обучением истинного Князя Хвори, оторвали от важных дел и с жалобным выражением лица долгое время упрашивали помочь подобрать одежду для портрета. - А наш выглядит так, будто его разбудили незадолго до того, как он пришёл позировать.       Услышав замечание Князя Голода, Сохель не выдержал и закашлялся. Юноши, только сейчас заметив его приход, одновременно обернулись и удивлённо посмотрели на него. - Сколько тут пыли, кошмар, - махнул он ладонью перед своим носом, после чего, покачав головой, перевёл взгляд на портрет. – Не надо так. Нужно иметь больше уважения, Фотис, - не строго, но в то же время с лёгким укором в голосе, произнёс Сохель. Князь Голода тут же стыдливо покраснел, опустив голову. – Не стоит делать такое лицо, я ведь не собираюсь отчитывать тебя. В конце концов ты старше меня, - невольно тут же пошёл на попятную он. – Хотя он и правда на портрете выглядит до неприличия растрёпанным. Знаете, почему? – намекая на интересную историю, спросил он. - Почему же? – пока Фотис продолжал стыдиться, явно мысленно ругая свой собственный чересчур длинный язык, заговорил Иасон, сделав полушаг по направлению к нему. - А вот почему. Видите средь его волос заколку из чёрного нефрита? Как вы можете наблюдать, вещь эта крайне дрянная. Свою работу практически не выполняет, волосы из причёски то и дело выскальзывают. Сколько ни пытайся их убрать, всё равно только время зря потратишь, - встретившись взглядом с Владыкой Целительства, он кивнул в сторону портрета, после чего тот перевёл взгляд. – Потому что на самом деле это вовсе никакая не заколка. Это его легендарное копьё. - Копьё? – тут же удивлённо переспросил Иасон, его взгляд вновь метнулся от портрета к Сохелю. - Да, то самое копьё. Одно из четырёх легендарных оружий, которое способно «одним ударом перерубить горизонт, объединив землю и небо».       От вида столь внимательно смотревшего на него юноши, Сохелю отчего-то захотелось рассмеяться. Почти в привычном жесте его рука дёрнулась в сторону светлых волос, с явным намерением растрепать их, но практически сразу остановилась. Мысль о том, что это был не ребёнок, а Владыка Целительства, всё же удержала его от этого. - Столь могущественное оружие нельзя оставить лежать без присмотра, поэтому ему приходилось всегда носить его с собой. Впрочем, копьё – не меч, с ним гораздо труднее передвигаться, поэтому тот, кого нынче принято величать Отвергнутым, уменьшал его и складывал в карманы своей мантии. И всё было бы хорошо, но однажды копьё по случайности выпало. Благо, он довольно скоро смог это заметить и понять, где это могло произойти. Когда же он прибыл на то место, где, предположительно, должно было находиться его потерянное копьё, то… Он увидел, как самые обыкновенные дети ковыряли им в земле, используя вместо палки. Ха, - не выдержал и усмехнулся Сохель.       Необычайно насыщенное, яркое воспоминание неожиданно посетило его, на миг окунув Сохеля в ту растерянность, что охватила его в то мгновение. Он будто в живую видел тех детей, что копались в сухой земле, используя оружие, которое с лёгкостью могло перерубить линию горизонта. - Пусть они и не могли воспользоваться копьём, но это всё ещё было слишком опасно. Не желая, чтобы подобное когда-нибудь повторилось, он всерьёз задумался над тем, как это можно предупредить. Думал-думал, и вот, что придумал. Изначально у него были короткие волосы, но после этого случая он начал их понемногу отращивать, а копьё использовать вместо заколки. Так, если бы оно потерялось, то он сразу бы заметил его отсутствие, - поделился с ними Сохель одним своим маленьким секретом, после чего, глядя на их удивлённые лица, не сдержался и всё-таки рассмеялся. – Раз мы всё равно здесь, то почему бы мне вам ещё чего-нибудь интересного не рассказать? – задумчиво разглядывая портреты поменьше, пробормотал он.