пару дней назад:
Первое, что Ханна увидела после того, как проснулась посреди тёмной ночи от негромкого стука в оконное стекло со стороны улицы — улыбающиеся лицо Юнги, изуродованное шрамами, и три ало-красные розы. — Я не мог побороть желание прийти. И да, думаю, эти жалкие бутоны тебя не достойны, но всё же прими их. Мне кажется, им будет приятно постепенно терять свой былой вид в твоей комнате. Он утаил, что потратил на цветы последние деньги, отводимые на ещё как минимум недельное существование. Впрочем, неделя без еды звучала куда привлекательнее, чем неделя без её улыбки... И когда, чёрт возьми, он стал таким отъятым романтиком? Подростки обнимались, лёжа на относительно твёрдой кровати и прячась от холода и в целом от всего мира под старым колючим пледом. Юнги пытался шутить, лишь бы уйти от разговора о его драке, а Ханна, и не думая докучать расспросами, подремывала в тёплых объятиях, самой себе обещая, что как только Юнги заснёт, она как можно незаметнее сразу же обработает его руки, несмотря на то, что Мин ей запретил это делать. «Шрамы – моё второе я» — говорил он, прижимая податливое тело девушки ближе к сердцу. За окном замерла жизнь, а в комнате страдалицы Ли, не желающей покончить с собой, но всё же думающей о смерти, кипела юношеская любовь, впитываясь нестираемыми чернилами в грязные стены... Теперь, смерть ещё больше чем обычно казалась самым страшным выходом из лабиринта муки и боли, в который Ханна попала, кажется, целую жизнь назад... Она запрещала себе даже думать о том, что и это тоже может закончиться — жизнь, обузданная горечью утрат, но, при всём при этом, содержащая в себе последний луч надежды — их с Юнги привязанность к друг другу. Как многим известно, звёзды часто становятся свидетелями внутренних разговоров о чем-то крайне сокровенном. В ту ночь это не послужило исключением. Заглядывая в комнату, свет далёкой луны и белёсые огоньки ярких точек звёзд словно пели колыбельную, заслоняя собой трепещущие сердца от невидимых страхов. — Я всё ещё думаю о твоём предложении... — проглатывая жгучий ком, шептала сухими губами девушка. — И о каком же? — Всё бросить и сбежать. Только я, ты, дешёвые закуски и ночи на бескрайнем побережье в обнимку. Юнги смеялся хрипло и точно на всю комнату, вспоминая тот вечер в заброшенном парке на скрипучих качелях. Нежно, совсем неощутимо поглаживал девичьи плечи, произнося: — Мы обязательно уедем отсюда. — Хотелось бы не в землю. — Что за дурные мысли в твоей голове? И оба понимали, что дай им Господь вечность — всё равно будет чертовски мало. Чувства живут в иных параллелях, и, уедь они даже в прохладный чернозём, то и там будут обречены на то, чтобы скитаться в поисках душ друг друга... — Знаешь, — оставляя невесомые поцелуи на волосах Ханны, говорил полушёпотом Мин, — мой разум уже давно был отравлен сигаретным дымом и ещё другой разной дрянью. Я бы никогда бы не подумал, что его окончательно погубишь именно ты, выместив из моей дурной бошки абсолютно всё, полностью там поселившись... ...погубила, всё ещё держа на плаву.... — Если эта ночь откровений, то и я скажу: я всегда на твоей стороне. Я не оставлю тебя ни при каких обстоятельствах, мой милый кот, которого хочется сберечь от жестоких лап этого грёбаного мира. — О да! Прошу тебя, Щенок. Сберегай и не отпускай! Это будет наилучшим исходом. — Только если ты пообещаешь сделать то же. Ночь выдавалась как всегда кромешно тихой и безжизненной. Мир за окном вымер, а в комнате страдалицы Ли кипела юношеская любовь, впитываясь нестираемыми чернилами в грязные стены... пока Ханна изо всех сил старалась не заснуть, Юнги, в свою очередь, перебирал вслух всё, что вспоминал из своей жизни. Невольно вспомненный отрывок из сонаты Шекспира вырвался с его губ, разбавляя хрипотцой прокуренного голоса тёмную спальню:«Пусть нас в любви одна связует нить, Но в жизни горечь разная у нас. Она любовь не может изменить, Но у любви крадет за часом час...»
***
Еле как избавившись от расспросов ребят о своём самочувствии, Юнги, не видя перед собой абсолютно ничего, на ватных, подобно воздушным шарикам ногах отправился до дома, через густоту тёмного соснового леса. Голова отказывалась работать от слова совсем. На все попытки парня сообразить, из-за чего и что именно с ним происходит, он просто отключался, уходил из реальности, еле удерживаясь на ногах, чтобы не потерять сознание и не свалиться в какую-нибудь зловонную яму. С каждым новым шагом Юнги всё глубже и глубже проникал в самую чащу соснового бора. И вот, не понимая, как именно он добрёл до самой глубины ухабов, уже стоял прямо в самом сердце темного леса, окруженного высокими, мрачными деревьями. Их ветви переплетались, создавая густую тень, которая пугала его. Воздух был пропитан запахом гниющих листьев и влажности. Вдалеке слышался призрачный вой ветра, который усиливал неприятное ощущение страха. Вскоре, Юнги заметил, что могущественные сосны вокруг него начали искажаться и принимать устрашающие формы. Они стали приобретать отвратительные лица и вытянутые конечности, словно пытаясь схватить его. Страх охватил парня целиком, и он, не долго думая, начал бежать, но путь к выходу постоянно менялся, будто лес сам предотвращал его побег. Вскоре, Юнги заметил, что за ним тянется серая, плотная дымка, которая напугала его еще больше. Дымка казалась живой, будто меняя форму и дыша на его шею. Он услышал странные шорохи и понял, что это что-то или кто-то преследует его в лесу. Перед ним вдруг возникли две нечётких фигуры, расплываясь в тёмно-сером дыме — два призрачных далёких облика. Вглядевшись в лица духов, Юнги вдруг с ужасом осознал, что эти призраки — его... умершие родители... Распознав их черты лица, Юнги начал ощущать удушье, словно его душили те самые мучительные воспоминания, отдающиеся болью в самой сердцевине души. Воспоминания о времени, проведенном с наркоманкой-матерью и отцом, не сумевшим спасти и спастись, растворялись во тьме, но их боль и печаль оставались неизменными. Юнги слышал их голоса, крики, призывающие его сказать последнее слово прощания, но его рот замер, мешая выразить свои эмоции. Каждый шаг становился все сложнее, а его сердце билось так быстро, что казалось, оно сорвется с места. Наконец, Юнги выбежал на открытое пространство, где стояли старые дома развалюхи, и упал на землю, исчерпанный и испуганный. Темный сосновый лес исчез, оставив его с неясными воспоминаниями о кошмаре, который он только что пережил. Дыхание Юна было тяжелым, а сердце все еще билось сумасшедшим ритмом.***
— Ты же понимаешь, что если с ним произойдёт что-то реально серьёзное, я не стану молчать. Я сдам и тебя копам тоже. Джису, словно напуганный котёнок, сбрасывала в чемоданы вещи, не переставая трястись, как осиновый лист. Её начало трясти, кажется, ещё с их последней ночи с Намджуном, когда тот сильно напугал её своим странным поведением и своим жутким рассказом о его прошлой жизни. Да, Ким действительно вляпалась. Вляпалась сама и ввязала в это Тэхёна, который сам был напуган не меньше девушки. По всей видимости, осознание содеянного наконец полностью обрушилось на него с головой. Осознание того, что никто не знает, что же теперь будет дальше... — Тебя никто не просил этого делать... — выпалила Джису, складывая помятое платье в дорожную сумку, — но ты сделал, Тэхён. Тем более... разве наркотики в организме твоего дружка — это что-то крайне необычное и инородное? Он гнался за ними с младенчества. Разве никто не сочтёт его смерть, как обыкновенный несчастный случай? У Тэхёна глаза из орбит повылазили. Он резко вскочил с подоконника, на который забрался минут пятнадцать назад прямиком с улицы, и подлетел к бледной девушке, хватаясь пальцами за её плечи, вжимаясь ногтями в тонкую кожу. — Ты чего, блять, такое несёшь, дура!? Какая смерть!? Чего там твой милый намешал такого, что Юнги может умереть!? Вы оба совсем ёбнулись? Тэхён кричал настолько громко и истерично, что Джису не выдержала и начала плакать, вжимаясь в угол комнаты. Юноша даже чуть не замахнулся, желая ударить эту больную идиотку, которая посмела заикнуться о таких ужасных вещах. И плевать Ким хотел, что, если мыслить разумно (что просто невозможно для данной ситуации) он виноват сильнее всех в том, что напоил друга неизвестной дрянью. ему не избежать последствий. он это прекрасно осознавал. — Если бы ты действительно был таким благородным, то уже побежал бы спасать его, разве нет? — сквозь шумные вопли проскулила старшеклассница, избавляясь от кимовой хватки и намереваясь вновь взяться за прежнее дело. — Но ты его не спасаешь, Тэхён. Движет ли тобой вся та же злоба, которая двигала ранее, или же тобой движет трусость, я не знаю. Плевать. Всё равно меня уже завтра не будет в этой чёртовой стране. — Сбегать собираешься? Со своим пареньком-уголовником? Джису лишь закатила глаза, сбрасывая горку из однотонных водолазок в раскрытый чемодан. — Отец давно мне предлагал учёбу в Англии. Я почему-то всегда отказывалась, но только вчера наконец осознала, что это отличная возможность. — Возможность сбежать от последствий? — выгнул брови Тэхён. — Именно, Ким. — Согласно кивнула девушка, переводя взгляд на покрасневшее от злости лицо одноклассника. — Мой тебе совет: ты тоже долго не задерживайся.***
Юнги был готов поклясться: он впервые настолько сильно желал умереть. Внутри себя он на постоянной основе находился в погоне за спасением от этого пугающего кошмара. Он боролся, пытался справиться с этими откровенным ужасом под проклятым названием «жизнь», но, при этом, он и не подозревал, что каждая попытка убежать от реальности, оказывается, лишь впитывалась каждой новой каплей токсичности, которые окутывали его разум и душу. Всё это, думается, накапливалось-накапливалось и вот, наконец, вылилось наружу, полностью окрасив сосуд души чёрной едкой смолой. Смолой, от которой никак невозможно отмыться. Она зальёт собой глазные яблоки, ушные раковины, ноздри и горло. А ты будешь тонуть в своих же мечтах и желаниях, которые перестали казаться розовой сахарной ватой с кучей радужных съедобных блёсток. Ты тонешь в смоле. Теперь тебе точно от этого никак не избавиться... Вот Юнги и тонул. Тонул в этой самой смоле и собственных слезах, заперевшись в ледяной ванной комнате, которая уже и забыла, когда последний раз видела новый ремонт. В комнатушке пахло канализацией, а с потолка капали струйки дождевой воды. Юнги был уверен, что потонет ещё и в этих чёртовых каплях, посланных ему с неба. Он ясно ощущал то, как ужасные тени охватывают его разум, когда наркотики, которые он принял, сам того не подозревая, начали проявлять свою новую силу. Галлюцинации охватывали его, словно он попал в запутанный лабиринт своих собственных мыслей, где ложь переплеталась с реальностью. Каждое движение, каждая мысль — все это сопровождалось калейдоскопом забытых образов и изображений, наполненных жуткими демонами, которые вырывали его из реальности. Сердце юного парня лязгало в его груди, словно оно было скованно железными оковами, неся мучительную боль и банальное желание сдохнуть. Чёрные призраки прошлого витали в заплесневевшей реальности, высасывая последние проблески здравого рассудка. Юнги пытался хвататься за голову, оттягивая жёсткие выкрашенные пряди в стороны. пытался кричать до боли в гландах. кусал язык до крови и костяшки до посинения. Ничего не спасало. Из его вен сочилась кровь тонкими струйками, падая на грязный пол и окрашивая его в алый цвет. От попытки порезать руки старой затупившейся бритвой лучше не становилось. К моральной давки добавилась ещё и физическая боль.Неужели смерть совсем неизбежна?
***
Ханна провела весь день в поисках Юнги. При встрече она хотела надавать ему много шутливых подзатыльников, тем самым осудив пропажу и банальное неумение пользоваться телефоном. Ребята тоже не брали трубки. Лишь Тэхён вызвался помочь в поисках, но Ли крайне смущала его неестественная походка и слишком шумное нервное дыхание. — Ты странный, — заметила она, поправляя лямку рюкзака, в котором лежал контейнер с шарлоткой специально приготовленной для Юнги. — У меня дежавю, либо ты, если мне не изменяет память, сказала также в нашу первую встречу. — Значит, подтверждено вдвойне. — Пожала плечами девушка, перескакивая громоздкую лужу. Ханна была крайне взволнована тем, что последнее место, которое они ещё не проверили, оставался дом приёмных родителей Юнги. Ей, вероятно, как и любой другой девушке, было слегка страшно встречаться с хоть и приёмной, но всё-таки семьёй своего парня. Успокаивало лишь то, что их возможно всех просто нет дома, а Юнги отсыпается на диване, забыв зарядить мобильник. Вероятно, она просто пыталась успокоить себя всем этим. Когда Тэхён привёл её к приземистому грязному бараку, Ханна невольно набрала побольше воздуха в лёгкие, сжимая худыми пальцами плотную ткань синих джинс. Над этой старой халупой нависало огромное серое облако, придавая старой бревенчатой постройке ещё больше мрачности, чем любому другому зданию в этом городе. — Ты слышишь? — вдруг осторожно произнесла Ли, дотрагиваясь до холодной руки парня. — Это что, крики? — Блять! — первым рванул в дом Тэхён, выпинывая гнилую дверь одним ударом. Внутри был жуткий вид. Мебель была разбросана, стекла разбиты, а от криков, доносившихся из комнаты, замирало дыхание. Хана застыла на месте, переполняемая страхом и нерешительностью. В углу комнаты стояла старая пухлая женщина с огромными мешками под глазами. На её лице читался дичайший страх. Когда ребята взглянули на сцену перед своими глазами, у них перехватило дух. Юнги стоял над своим приёмным отцом, который, кажется, уже давно потерял сознание. Мин избивал старика безжалостно и чересчур хладнокровно. На костяшках парня виднелась кровь. Глаза его были злыми, а лицо искажено от ненависти и гнева. — Юнги! — вдруг закричал Тэхён, подбегая к другу и оттаскивая его от тела старика-пьяницы, — а ну успокойся, сука! Успокойся, кому говорю! Мина трясло как ненормального. Его бледное лицо, с хорошо выделяющимися синими венами, напугало Ханну ещё больше, чем картина избиения. Она не могла понять, как она может помочь ему. Ей овладел страх, она стояла перед ним со слезами на глазах, не веря, что всё происходящее является реальностью. — Я убью эту тварь! — орал на весь дом Юнги, раздирая связки, в провальных попытках выбраться из хватки Тэхёна. — Убью! Убью! Он говорил гадости про меня и моих близких! Про меня все говорят гадости! Неужели я, сука, реально такой никчёмный? Ханна, с красными от слёз глазами, подошла к Юнги ближе. Она протягивала ему руки, пытаясь остановить необузданную силу, которая разбушевалась в его душе. Но каждое ее прикосновение только усугубляло его угнетённое состояние. Юнги не узнавал свою прекрасную Ханну, а видел перед собой привидение своих же кошмаров. Он вообще никого не узнавал в тот момент. Всё слилось в один сплошной кубарь эмоций и мыслей: крики больной матери о том, как же она не хотела, чтобы Юнги появлялся на этот свет. руки отца, протягивающие крест перед смертью. ледяные стены детского дома. пьяные лица приёмных. дни без еды и нормального сна. слёзы Чеён. первая драка ради наркотиков, от нехватки в организме которых буквально взрывались сосуды в мозге. попытки покончить жизнь самоубийством, чтобы наконец выкарабкаться из этого ада и... появление Ханны в его жизни... Внезапно, не в силах контролировать себя, Юнги набросился на Ханну, его лихая ярость питала его руки, которые с каждым ударом наносили сильные увечья. Он не хотел причинять ей боль, но человеческая оболочка его гнетущего внутреннего мира была настолько ослабленной, что он не мог остановить себя. Не мог остановить его и Тэхён, который пытался оттащить его от неё, но сила Юнги была по-настоящему дьявольской. Удары сыпались один за другим, словно молоток стучал по тонким стенам его разума, разбивая все, что находилось на его пути. Слезы и кровь смешивались на искореженном лице Ханны, ее крики заполняли комнату, но Юнги был зажат в тисках своих собственных демонов. В его одержимых глазах не было остатка того человека, в которого она влюбилась. Наконец, когда Ханна была уже на грани сил, Юнги отпустил ее. Он упал перед ней на колени, но, не успев и опомниться, его тут же оттащили в сторону Тэхён и приёмная мать. Темнота постепенно отступала из его разума, оставляя лишь тихую боль и разбитое сознание. Он тянул свои изрезанные руки к Ханне, взывая к ее прощению, но она уже была слишком далеко. Лишь тихий шорох от его сломленного существа разносился в пустоте комнаты, наполняя воздух ненавистью и горечью...