Бессердечные создания (и их создатели)

      День выдался необычно теплым, даже слишком для поздней весны. Солнечный свет заливал верхушки деревьев, каменные дорожки и макушки зевак; холодный ветер оттенял палящие лучи, цветы продолжали неуверенно распускаться. Окна в больницах не держали открытыми, взамен раскрывая шторы, чтобы нагреть комнаты и порадовать глаз. Одни жаловались на духоту, а другие на сквозняк. Никому не угодишь. Его пугали предстоящей операцией — установкой нового протеза. Строго следили за выписанной диетой, отказывались выпускать его на улицу одного. Отбирали сигареты. Количество физических нагрузок в расписании Сергея увеличилось втрое. Легкий шок для тела, учитывая, что до этого нагрузок вообще не было. От крайности в крайности; сначала заставляют откисать на койках, а потом таскать гантели и пробегать на тренажерах по несколько километров. Еще и Захаров частенько приходил над ним издеваться. Стоял в стороне и смеялся: «О, товарищ майор, вы хватку теряете! А я думал, что 3 километра для вас легкая прогулка», «Кажется в прошлый раз у вас результаты были лучше?» и «Не устали, товарищ майор? Уже задыхаетесь, а пробежали всего половину пути…» Пропади он пропадом, сам-то и двух метров не сможет на таких скоростях выдержать! Бесячий черт! Майор недовольно фыркнул, одеваясь в чистый комплект одежды. Пару минут назад он неловко отказался от помощи медсестры, а теперь стоял и мучился. Не мог залезть в больничную футболку. Он со сморщенным лицом потрогал левый обрубок, принимаясь за вторую попытку. Она оказалась удачнее прошлой. Вздохнув, Нечаев кое-как справился с одеждой. Не без потерь, надорвал воротник. Сзади, очень незаметно. Он надеется, что незаметно… Технически майор только что освободился от тренировок, поэтому следующую половину дня он мог разгуливать по больнице практически без ограничений. На этот раз никаких хирургов он не застал; с одной стороны — хорошо, а с другой стороны — где он был? Сергей хотел пригласить его на прогулку, после того как над ним перестанут издеваться на этих тренажёрах. Так, повод похвастаться своей выносливостью; не только целых два часа обливался потом, но и пол леса обойти сможет. Тем более такое времяпровождение за пределами больницы шло на пользу. Сергей после них отрубался без сновидений. Хорошая компания и язвительные колкости с каким-то особым взглядом на жизнь. А взамен гарантированная доза хорошего здорового сна и новых интересных историй от врача. Признаться, это было легче, чем думал Сергей. Захаров не был каменной стеной, он постепенно открывался. Может, иногда проговаривался, иногда его заносило не в те степи. Харитона нельзя было назвать примерным гражданином СССР. Безусловно, он был начитанным образованным человеком. Но не был божьим одуванчиком. Он просто умел держать себя в высоком обществе, наученный этому навыку с рождения. В его мнении пряталась надменность, отстраненность и высокомерие. Он за словом в карман не лез, это точно. Ему было не стыдно оскорбить человека за его поведение, назвать кого-нибудь идиотом, придурковатым хамлом или необразованным ослом. Харитон умел хвалить людей, но делал это с меньшей охотой. Он ценил своих коллег, которые не тратили времени на «ерунду». Тех, кто вкладывался в свои исследования, отдавался без остатка. Он сказал, что это единственное в чем они схожи с Дмитрием Сергеевичем. Пару раз он даже отмечал достоинства своих бедных практикантов. Захаров никогда не признает сквозящую гордость, когда они впервые обсуждали Филатову. Он назвал ее амбициозной и сообразительной девушкой. Говорил, что ее ждет светлое будущее; что она многого добьется, если будет чуточку внимательнее. Но когда он злился или оскорблял людей, то не точечно. Он ругал всех одновременно. И всегда за одно и то же. За слабость перед «телесными» недостатками, за поклонение животным инстинктам и соблазнам. Сергей не особо понимал его, но редко осмеливался перебивать озлобленные речи врача. ( —Тело — это не наша сущность, оно не существует без нашего сознания и не принимает за нас решения. Мы не должны потакать плотским слабостям, — говорил хирург, когда они шли по маленькой алее. Они разговорились и ушли дальше в глубину парка, выходя на какой-то пролесок. Деревьев стало больше, людей стало меньше. За все время ни один прохожий не попался им на глаза. Сергей начал замечать все чаще, что вежливая и учтивая маска сползала с лица Захарова, когда вокруг никого не было. Он словно боялся открыться людям, держался по-другому перед незнакомыми массами. Харитон не раз говорил, как его убивают общественные предрассудки, как он не умеет терпеть многолюдные мероприятия. Майору тоже не особо нравились скопление людей. Душновато, тесно и никогда не знаешь, что ждать от людей. Он чувствовал себя в ловушке среди незнакомых лиц. Небезопасно. Неуютно. Его… подсознание помнило причину из-за которой все тело Сергея должно быть напряжено. Должно быть готово отбиваться и драться не на жизнь, а на смерть. — Физические потребности останавливают прогресс, они мешают науке. Они мешают людям раскрывать свой умственный потенциал — с пылом закончил хирург, обратно привлекая внимание майора. Сергей заметил, как ногти мужчины оставили красные следы на коже. Как он вжал их в свое запястье, сильнее вдавливая их внутрь. — Будь моя воля, я бы избавился от этих потребностей, — они двинулись в какую-то запретную территорию, меняя значение прошлого обсуждения. Нечаев не уверен, насколько сильно хочет ввязываться в это. Майор хочет указать на руки хирурга, хочет убрать их оттуда. Мимо пробегает бродячая кошка, долгий собачий лай приводит их в чувства. Вечереет, нужно возвращаться назад. — Ну, иметь тело не настолько плохо… — пробормотал Нечаев, желая разрядить напряженную обстановку. Это отвлекло Захарова, его руки немного расслабились. — Приятно, например, обнять близкого человека или животину какую-нибудь погладить. Они двигались в сторону ухоженных тропинок, но людей не становилось больше. По домам разбежались. — Или, когда общаешься с кем-то… Когда кто-то рядом, и ты слышишь их голос и можешь прикоснуться, если захочешь… — его голос опустился до шепота. Они оба замерли. Сердце в его груди колотилось об ребра, с желанием сломать их и раскрошить в порошок. Его лицо налилось кровью, все покраснело до самой груди. Ужас какой. Блядь, что за бред он несет? Нужно срочно что-то сказать! Что-то такое простое, отвлекающие, какое-нибудь… — И… Э… — очень красноречиво. — А-Алиса! — Алиса? — Куда же она без вас?! В-вы для нее опора, верно? Нужно жить ради… неё. Хирург внезапно двинулся, спрятав лицо в ладонях. Сергей испугался. Точно ляпнул не к месту, долбоеб! Вечно нужно лезть туда куда не надо! Нечаев уже хотел развернуться и от стыда наконец-то сбежать куда подальше. Его остановил звук тихого хихиканье. — Вы идиот, товарищ майор, — руки Харитона соскользнули вниз, а за ладонями пряталась улыбка. — Но вы правы. Дальше они шли молча, но с приподнятым настроением.) Тема «Алисы» поднималось не раз, но часто вскользь. Харитон имел привычку упоминать ее и всегда с нежной любовью. Это шло в контраст со всем, что он говорил до этого. И только, когда она становилась предметом обсуждения, вся эта надменность растворялась, преобразовалась и становилась трепетной теплотой. Даже когда он говорил, насколько невыносимой бывает девочка, насколько она невозможна, насколько скверен ее характер. Во всех этих причитаниях пряталось бесконечное терпение, готовность выносить невыносимое и делать невозможное возможным. Насколько бы секретным ни было ее существование, любовь к ней была однозначной и очевидной. Прогулки продолжались, времени на общение становилось больше, темы для разговоров не кончались. Через эти маленькие рассказы он начинал узнавать разное, местами пугающе, местами очаровательное. Сергей верил его словам, он не задавался вопросом, мог ли он ему врать. Нечаев не подвергал всю предоставленную информацию сомнению. Почему-то он не успевал засомневаться, что-то в голосе мужчины заставляло его поверить. Что-то очень странное и очень знакомое. Некоторые вещи нельзя выдумать, о некоторых вещах незачем врать. Он верит тому, что у Захарова в живых остался только отец, который не ищет встречи с сыном. Верит, что тот похоронил свою мать. И верит, что оставшийся в живых родитель был полным мудаком. (- Он не хочет видеть меня, — пожал плечами врач. Его голос не звучал сломлено или расстроенно, ему было все равно. Значит был повод. — Чего это? Чем-то не угодили? — у Сергея в живых не было ни одного родственника. Родители погибли из-за войны, а близкие друзья из-за коричневой чумы. Он был практически белым листом, без прошлого и будущего. Он задумывается, не это ли причина по который его так охотно приняли в «Аргентум»? В любом случае уже не важно. Сейчас он действительно без прошлого. Все будто кануло в лету. С одной стороны, Нечаеву хотелось бы вспомнить все что он мог, а с другой стороны ему не хотелось. Страшно ворошить закрытое прошлое, открыть ящик Пандоры, наслать на себя чуму и вскрыть уже зажившие шрамы. И смех, и грех. Хирург смотрел на него какое-то время. Наверное, Нечаев на месте застыл, задумался и привлек внимание Харитона. Как жутко он иногда мог уставиться в ответ, словно мысли читать умел. Захаров не прокомментировал его колебание, а просто продолжил: — Я не пришел на похороны матери, может быть поэтому, — Сергей не успел вставить сожалеющие извинение, которое принято говорить в таких случаях. Он просто понимающе кивнул. Есть множество причин, из-за которых можно пропустить или не прийти на чужие похороны. Наверное, и у хирурга были такие. А иногда причины не нужны. Иногда люди, которых мы должны любить, не любят нас в ответ. Иногда, не все родители достойны внимания и понимания своих детей. Иногда, просто извинений недостаточно. — Может, я ему никогда и не нравился, — позже добавил Харитон. Его голос звучал странно, как-то… Необычно, как будто это предложение действительно задело что-то в нем. — Не всегда родители заслуживают своих детей… — задумчиво говорит Нечаев. Они сделали очередной круг по парку, медленно возвращаясь назад к больнице. На улице собирался дождь, холодный шквальный ветер хлестал по спине. — Очень красноречиво, товарищ майор, — хирург качает головой, и Нечаев позволяет себе стукнуться плечом об чужое. Захаров улыбнулся ему, закатив глаза) Еще Сергей узнал, что в его доме две кошки. Одна из которых была экспериментом из лаборатории. С белой мягкой шерстью — Муся. А полосатая серая кошка — Дуся. Мусю уже вряд ли можно было назвать кошкой, Харитон говорил, что она умирала от болезни. Что ее тело разрушалось; медленно и мучительно сгнивая изнутри от неизлечимой болезни. Поэтому он не нашел другого способа, кроме как перешить ее. Буквально, уложив кошку на свой операционный стол. И благодаря чрезмерному количеству полимера и потраченного времени он создал «новую ступень эволюции». Этакий совершенный гибрид. Он охарактеризовал совершённое, простым и пугающим: «неплохая практика». (— Это живодерство, Харитон Радеонович. Не стыдно? — с ужасом пробормотал Нечаев, когда ему поведали эту историю. О безмордых котах, о том, как они теперь питаются и какую функцию выполняют. Да, легко забыть о своеобразной жестокости научных деятелей. — Она уже умирала, хуже ей бы не стало, — простодушно отвечает хирург, обходя стороной скопление детей перед дорогой. Сергей следует за ним. — Я просто нашел другой способ продлить ее жизнь. Сделал её лучше, если вам так угодно, товарищ майор. Мужчина звучит мрачно, неуместно. Его голос ровный, глубокий и угрожающий. Все это так идет в разрез хорошему весеннему дню, что спина Сергея покрывается мурашками. Очередной раз напоминает о том, что не все как оно есть. Что люди могут казаться дружелюбными и располагающими, а на деле оказаться жуткими созданиями. Он не называл Харитона абсолютным злом, но и не считал его святым. У всех свои скелеты в шкафах. Нечаев тоже не просто так умеет стрелять из оружия и знает убийственные приемы. Не просто так просыпается от кошмаров по ночам. — Учёные хреновы, никогда вас не поймешь, — фыркает мужчина, в шутку отодвигаясь от Захарова подальше. — Ну-ну, товарищ майор. Я вас тоже с трудом понимаю, — закатывает глаза Харитон.) Вторая кошка — Дуся. Бедная и несчастная, поплелась за ним после работы, и Алиса заставила оставить ее. В отличие от Муси, та не ложилась на операционный стол. К большему счастью, она была вполне себе простым, очаровательным питомцем. Слишком ласковой, но упертой и независимой. Как Алиса. Когда Нечаев сравнил Мусю с Харитоном, а Алису с Дусей хирург оскорблено отмахнулся от него. (— Она мне истерику закатила, паразитка, — жаловался Захаров после истории о появлении кошки в его жизни. Сергей заметил, что Захаров называл Алису «паразиткой», но исключительно в любовном ключе. Всегда с сознательной нежностью в голосе. Нечаев не заострял на этом внимание, только улыбался, продолжая слушать хирурга. Иначе он смутится; скажет, что ее существование это «секретная информация», а потом замолчит как мертвец. — Все упрашивала оставить ее, — он складывает руки в замок и продолжает идти. На улице вечерело, потому Сергей уверял себя в том, что именно поэтому он так близко к Захарову. А не по какой-то другой причине. Ну да, ему тут хорошо. С такого расстояния и опереться на чужое плечо можно, а можно дышать примесью антибиотиков и мужского одеколона. Ближе слышать чужой голос, представлять тепло мозолистых рук на плечах и… Стоп, о чем это он? В любом случае только от одного тона и этой темы все нутро Нечаева согревалось. Алиса творила чудеса с хирургом, неоспоримый факт. — Оставили же, — подразнил он. — Оставил… — смущенно пробормотал Харитон.) Такие мелочи, совсем маленькие и глупые. Не имели значения и одновременно значили так много для Сергея, что он даже не понимал почему. Просто от одних мыслей об этом у него теплело на груди. За последние несколько месяцев ничего интересного не происходило. Он начинал привыкать к больнице и персоналу. Люди делились с ним чем-то новым, пациенты в соседних палатах не шарахались от него, как ужаленные. Тут стало терпимее. Намного. И все благодаря хирургам, кареглазым и противным врачам. С приятным голосом и раздражающим лицом. Блядь. Нечаеву уже не помочь. Он попал. Может прогуляться по больнице? Заодно поискать этого самого врача… Или нет, не стоит. Просто прогуляется. Все!