Бессердечные создания (и их создатели)

Они сидят у фонтана, неловко погрузившись в окружающие их шумы. Без Алисы некогда уютная атмосфера обрушилась и стала какой-то натянутой и напряженной. Захаров разглядывал маленькие группы людей, Сергей пытался понять, на кого тот смотрит, сам периодически бросая неловкие взгляды на задумчивое лицо хирурга. Мужчина сидел нахмурившись; с прямой и жесткой спиной, поднятыми плечами. В один момент он сделал глубокий, усталый вздох, и его плечи опустились. Харитон поймал его взгляд, выжидающе приподняв бровь. Захаров поправляет очки. Нечаев отворачивается, все ещё видя заинтересованное лицо периферийным зрением. В голову сразу приходит аналогия с их первой вылазкой из больницы. Как Сергей ломал голову, ища повод заговорить. А сколько времени прошло с тех пор? Сколько всего он узнал, с кем успел познакомиться. И даже так, он всё равно не знает, как правильно начинать диалоги. Как подойти к человеку, какой наводящий вопрос задать? Майор сглатывает горькую слюну, накопившуюся во рту, поправляет комбинезон. Они дальше неподвижно сидят на фонтане. Холодный камень не становится мягче под ним. Ещё немного, и тут будет невыносимо оставаться. Он себе все яйца отморозит, и все пятые точки отсидит. Он с тоскливым вздохом вспоминает о сигаретах. Некоторое время спустя, помучавшись — Нечаев переминается с места, открывает рот с предложением уйти, куда подальше. Опять… прогуляться? Что ещё можно делать на предприятии, если денег нет? От «Павлова» далеко не уковыляешь, а заниматься чем-то хочется. Он начал мысленно перечислять доступные развлечения. Перечислять было нечего. Можно милостыню просить, а на полученные копейки купить одно эскимо. Можно использовать исключительное право на превышение своих полномочий. Или можно притвориться инвалидом (Сергей вроде бы и так инвалид?) и получить какие-то льготы от прохожих. Ну, льготы — эта скидка, или повезёт, и бесплатно нальют полстакана кваса. Он хмурит брови. Сергей настолько был разозлён своими текущими возможностями, что даже не заметил перемены в чужом положении. Харитон сталкивается с его ногой, когда двигается поближе. Это невидимое действие, аккуратное и лёгкое. Он бы и не заметил всего этого в шуме надвигающихся людей, карнавала весёлых возгласов, из-за собственных мыслей, если бы это не было таким невыносимо отвлекающим. Они сели вплотную, бедро к бедру. Майор мог чувствовать жар чужого тела даже через слои одежды. Через комбинезон, выданный в больнице, потрёпанную ткань, которая раздражает его кожу. Он кусает губу, сдирая засохшую, обветренную мембрану и жует её, крепко сжав челюсти. Он неестественно громко клацает зубами. Нечаев испуганно думает, что все вокруг слышали это; а ещё слышали стук бьющегося сердца, скрип дрожащих ресниц, подбитое порывистое дыхания. Он не может поднять голову и посмотреть в сторону хирурга. Всё завертелось в водовороте, руки подрагивают, и его мозг лихорадочно выбирает варианты исхода событий. Он может придвинуться ближе… А вдруг он не так всё понял? Тогда ему стоит отодвинуться. Но, если он понял всё правильно, и Сергей начнёт отодвигаться — получается, всё? Конец? Стоп. Какой конец? Конец чему? Они вообще что-то начинали, а уже заканчивают? Нечаев не будет отрицать, у него не было времени задумываться об общем направлении их отношений. Все люди, входящие (или входившие?) в его круг общения, делились на «просто знакомых» и «не-просто знакомых». Да, легко и без запара. Есть ещё группа людей, с которыми он разговаривает, потому что должен с ними разговаривать, но это другое. Дмитрий Сергеевич был «не-просто знакомым». Он был другом, он заменил отца, он спас от неминуемой гибели. И не первый раз. Сеченов был человеком, ради чьей гордости Сергей сделал бы многое. С обратной стороны, эти чувства выражаются в нежелании рассказывать о своих недочётах, о промахах или проблемах, которые гложут его душу. Баба Зина однозначно не была «просто знакомой». Она была его тёщей; интересным человеком. Он не расскажет ей обо всем на свете, но придет к ней за помощью, когда впадёт в глубокое отчаяние. И её дочь. Катя… Катя была чем-то между. Он любил её — таких людей любить несложно. Иногда люди даже не задумывается о том, как они влюбляются в таких, это постоянный феномен — константа, неподлежащая изменениям. Бойкая, жизнерадостная, яркая. Она была лучом яркого солнца в его жизни. Она была необратимым явлением, которое направило его жизнь в лучшее русло. Сергей любил Катю. Но уже давно он любит её так, как любят ушедших. Как любят тех, с кем ты попрощался, чьего возвращения не ждёшь годами; чьи звонки не хочешь слышать, чей голос для тебя ничего не значит. Он любил её так ещё до того, как она ушла. И в этом была вся проблема. Сергей умел любить. И часто он влюблялся так, что было страшно думать о завтрашнем дне без своей пассии. Он не помнил большинства имён своих бывших, или почему он любил, но ему казалось, что он обладал особой популярностью в свои более юные годы. Но Харитон? Как Сергей может быть его другом? Захаров заносчив. Он много говорит, он ненавидит людей и никогда не упускает возможности напомнить об этом. Он издевается над своими коллегами, над подопечными медсестрами и лаборантами. Нагружает их сверхурочной работой, даёт непосильные задачи и заставляет переделывать работу по несколько раз. Конечно, Сергей об этом всём знает. Он знает, потому что они жалуются ему, когда хирурга нет рядом. Люди относится с подозрением к его знакомому, а некоторые откровенно говорят ему сторониться Захарова. Он помнит, как практиканты выловили его в коридоре и слезно просили переубедить Захарова. Какая-то заминка с оценками или опозданиями. Нечаев посмотрел на них как на ненормальных. С чего они взяли, что Захаров послушается Нечаева? Послушает сотню людей, умоляющих его быть чуть-чуть спокойнее и милосерднее. Размечтались! Харитон упёртый баран, который не хочет уступать никому. Он доводит до крайностей, пересекая любые лимиты не только человеческого терпения, но и своего тела. Он не спит ночами, он не ест днями. Он пьет кофе, чтобы сбить назойливое ощущение голода, которое так сильно отвлекает хирурга от более насущных дел. Сергея невыносимо бесит его, Харитоново, наплевательское отношение к таким элементарным вещам. И как такой человек. С таким характером может быть терпимым и кому-то нравиться? Это самое ужасное во всем, что перечислил Сергей. Харитон невыносимый, двуличный и явно что-то скрывает от Нечаева. Что-то очень важное и необходимое. Но ради всех богов, которые запрещены на всей территории советского союза, разве Харитон не очаровательный? Разве он не манит своей одержимостью человеческой эволюции? Разве его любовь к Алисе не показывает его с другой стороны: с мягкой, понимающей и любящей? Разве Сергей будет врать, когда скажет, что Харитон его друг, и он рад, что они друзья? Они ведь друзья? Верно? Майор, настолько воодушевлённый внутренним монологом, хочет задать тот же вопрос хирургу, только чтобы убедиться, что они на одной стороне, и все дела… Потом он замечает, как Захаров кивает женщине. Видимо, он уступал ей место. Она благодарит его вслух и начинает рассаживать своих детей на освободившемся пространстве и поучать их чему-то. Какого-то чумазого мальчика она отругала за неряшливость и принялась отмывать его лицо платком. Второй мальчик, помладше, спокойно сидел в стороне, на пробу касаясь натянутой поверхности полимера. Блядь, какой же он идиот. Человек просто двинулся, проявил вежливость, а тут Нечаева чуть ли не стошнило от волнения. Тьфу, нужно вылезать из этой больницы как можно скорее и обратно возвращаться в колею. Он так точно с ума сойдет. Решительно разозлившись на себя, он оборачивается на пол-оборота к Захарову, который неохотно выслушивал жалобы бедной матери. — Может, пойдем… — предлагает Сергей. Его голос хрипло прорезается, и хирург моментально возвращает к нему всё своё внимание. Он поправляет очки и наклоняет голову на бок. Сергей встряхивает плечи, стараясь избавиться от накатившего чувства дежавю. Он добавляет, на всякий случай, уточняя: — Погуляем? Не будем людям мешать…? — Как пожелаете, товарищ майор, — он делает вид, что и сам рад избавиться от незнакомого человека, который настойчиво хотел завязывать диалог между ними. Нечаев, извиняясь, кивает женщине, как бы не имея ввиду ничего плохого. Она принимается отговаривать их, начиная собирать вещи и махать рукой. Мать на секунду отвлекается, шикнув на младшего сына за попытку поймать искусственную рыбку в полимере. Захаров выжидает минуты, слушая бессмысленный обмен извинениями и дёргает за локоть майора, криво улыбнувшись женщине. Она извиняется перед ними в последний раз, когда они уже уходят. Майор поворачивается и извиняется тоже, Харитон сдерживает неестественный порыв хлопнуть мужчину по плечу. Он ограничивается «случайным» щипком, зацепив ногтями кожу сквозь комбинезон. Майор тут же смотрит на него, оскорбленно прошипев тихое «ай». Харитон пожимает плечами, медленно отпуская чужую руку. Возможно, от перегрева на солнце и духоты ему показалось, как хирург нежно провел пальцами по его запястью. Может быть, это правда солнечный удар? Секунда, и он забывает о солнечном ударе, в следующую забывает о том, как его окатило разочарованием после расставания с рукой Харитона, и жар на изгибе локтя от прикосновения - пропадает. Он прищуривается, в какой раз пряча ладонь в карман. Солнечный удар, не иначе. Он смотрит на бордюры впереди и посаженные в рядок деревья. Тени неровными, обрывистыми пятнами ложатся на дорожки. Приятная тревога оседает на дне его живота, скатываясь на кончики пальцев, омывая всё тело с самой головы. Это странное ощущение, ещё более странное сочетание слов. Но разве не это бурлит в крови, каждый раз, когда вы попадаете в скопление людей? Выходите на яркие, освещенные тёплым светом территории, становясь частью общего коллектива? Сергею иногда нравится видеть людей вокруг себя, чувствовать себя не таким одиноким в этом огромном большом мире. Предаваться незначительным, людским вещам. Жадно глядеть на прилавки, маневрировать среди человеческого потока, когда все звуки на заднем плане перебиваются друг от друга, смываясь в один огромный белый шум. И даже если в мире миллиард галактик, миллиарды звёзд, как эта, а может даже миллиард планет как земля, важны ли эти вещи настолько, насколько важно Сергею быть здесь сейчас? Идти под руку (хотя скорее под боком) с раздражающе противным хирургом, в окружении незнакомых, таких незначительных лиц? Ему нравится быть маленьким и незначительным, ему нравится фокусироваться на чём-то приземленным, забывая о грандиозном и великом. Разве это не приятно — видеть людей? Наблюдать за их взаимодействиями, как глупо, как мило и как бессмысленно они себя ведут? Как по-особому они разговаривают, касаются и думают друг о друге? Как они совершают ошибки, извиняются, никогда не прощают и навсегда забывают друг друга. Как они жестоки, при этом безмерно милосердны; как они мыслят о большем, будучи совсем крошечными. Сергей вздыхает, думая о том, как иногда приятно вспомнить что он…человек. Не одинокий человек. Человек, окруженный другими, настоящими, живыми людьми. Человек, умеющий любить и убивать. Он делает ещё один глубокий вздох, побольше вбирая воздуха в лёгкие. Со всех сторон доносится весёлое журчание человеческой жизни, запахи: жареной, парёной и варёной еды наполняют его. Следуя за искусственным, идёт природное — запах посаженных цветов, дикорастущих растений и цветущих деревьев. — Вам здесь нравится? — неожиданно выпаливает Сергей, скучающе оценивая нарисованные мелками картинки на асфальте. Жуки воюют с китами, осьминоги обвивают длинными, извилистыми конечностями кораллы и водоросли, пугая криво нарисованных рыбок. Некоторые из них уже стоптаны. С другой стороны, морские звёзды играли в шахматы с червями. Рисунки местами были с вкраплениями асфальта, выпирающий текстурой неровных камней — от того было сложнее различать настоящее цвета созданий. Где-то они были втерты в поверхность, усилием художника, а может с помощью куска ткани. Может, с помощью собственных пальцев. Сергей морщится, не замечая ощущений содранной кожи и фантомного касание боли. — Подобные места с… — он не говорит «человеческими скоплениями», но Сергей заканчивает за него у себя в голове. Хирург молчит, думая, как лучше выразиться. Он сдается, вскидывая рукой в сторону. — …с такими видами для меня одинаковы. Я не вижу в них никаких различий, товарищ майор. — Почему не видите? Нет желания или не можете? — Нечаев пропускает престарелую парочку, отходя в сторону. Захаров идёт за ним, заложив ладони за спину. Они останавливаются перед рисунком зайца, которого душит змея. Прорисованные чешуйки ярко блестят под солнцем, экспрессия бедной жертвы вводит шокирующий ужас. Нечаев представляет, как нарисованный осьминог спасает зайца от хвата рептилии. Становится лучше, но не настолько. Со стороны они, наверное, выглядят глупо. Два взрослых лба ходят кругами и таращатся на детские шедевры. — Я не знаю, товарищ майор, — он покачал головой еще тише добавив: — Я не знаю. — А в чём вы видите различия? Захаров жмёт плечами. Теперь они смотрят на очень подробно нарисованную жабу, которая везёт через асфальтированную реку скорпиона. Скорпион ещё не ужалил своего перевозчика, но был готов к удару. Он приютился у самой спины, устремив в сторону шеи свое острое жало. Сергей сомневается, что осьминог может помочь в такой ситуации… — В архитектуре, в человеческой деятельности, — Харитон, уходит от иллюстрации притчи, даже не бросив на неё взгляда. Нечаев идёт за ним, провожая глазами цветные пятна на асфальте, которые искажаются под другим ракурсом и растворяются. Они отходят достаточно далеко от людей, чтобы их разговоры или поведение не обращало на себя чужое внимание. По дороге попадаются ещё рисунки. С меньшим смыслом и меньшим мастерством. Ветер журчит, сметая листья над головами. Нечаев чувствует, как общая температура опускается ниже, теряя остатки своей знойности. Захаров добавляет уже тише, неохотно решаясь рассказать об этом. — В искусстве. Это заявление сразу привлекает майора, он бросает попытки разглядеть с такого расстояние картинки на асфальте и смотрит на Захарова. Скорпион и жаба отпечатывается в его сознании вместе с кроликом и удавом. Какая-то очень интересная экскурсия тут проходила. Хирург мнётся, как будто жалея, что он сказал лишнее или личное. Может, всё сразу. Майор отвечает, после молчания: — Вы не похожи на человека, которому нравятся картины, — он может, безусловно, представить как какой-нибудь интеллигент, вроде Харитона, спокойно разгуливает среди музейных экспонатов, внимательно читает информацию под выставочными объектами и бродит бесцельно, из одного зала в другой. При этом он не может представить этого; Сергей может представить хирурга с позиции экскурсовода, серьёзного и начитанного. Такого, который знает все необходимые скучные даты; который видит «футуризм» и экспрессию «романтизма». Но не больше. Он может рассказать наизусть заученные рецензии других критиков, но никогда не вложит часть собственного мнения в чужое. Он будет видеть перед собой завершённый результат; он не будет видеть ни разочарования от расставания двух любовников, ни неприятный укол предательства, отраженного на лице скорбящего, ни милосердное прощение, принесенное в жертву слепому. — Искусство — это не только картины, — поправляет его хирург, пока Сергей отпинывает камень, чтобы получить лучший ракурс на кривое русалочье лицо. Милое, но пугающе смазливое. По нему точно протоптались с особым чувством ненависти. — Наука тоже часть искусства. Любая гипотеза, как и шедевр живописи или оперы, является продуктом одного явления. Сергей смотрит на него, выжидая конечный ответ. — Воображения, товарищ майор, — сокрушенно подсказывает мужчина. — Тоже двигатель прогресса, хотя в меньшей степени, чем людская лень. Нечаев жмет плечами, игнорируя последнюю часть, которую выдали с критичным недовольством. Что было весьма типично для Харитона.