Бессердечные создания (и их создатели)

Временами Нечаев даже не уверен, что именно он забыл. Такие вещи просто исчезают из сознания. Потом какое-то событие составляет ассоциативный ряд в голове, цепочку инцидентов, и появляются воспоминания. Действия получают отклик, нейронные сети в головном мозге активируется, в голове всплывают картины тех моментов, а привкус сожаления разъедает зубы. Но дело в том, что в этот процесс обработки, и, соответственно, ответного сигнала передачи, работал у майора некорректно. Зарождалось инородное ощущение постоянного дежавю. Он помнил что-то, но он не мог разобрать эти эпизоды внезапного озарения. Бывает, когда слово вертится на кончике языка, и вы просто не можете понять его? Оно там, оно есть, но оно такое расплывчатое, смутное, рассеянное, и этого недостаточно. Тоже самое происходит с Сергеем. Всегда, и не только со словами. В принципе со всем. Кошмары ему снятся стабильно, слова забываются часто, даты неопределённо сбиваются в кучку, имена заплетаются на языке. Это раздражающе противные неудобства — он чувствует себя маленьким ребенком каждый раз, когда говорит и запинается. И всё потому, что забывает, какие слова следуют после. В какой последовательности они ставятся, и какое количество ошибок можно допустить в разговоре, не показавшись умственно неполноценным. Мерзкое напоминание о том, что он ещё не полностью в порядке. Иногда ему кажется, что чувство дежавю у него образовывается не только на основе уже знакомых, существующих воспоминаний, а просто от всего. Одна часть его подсознания уверена, что он знает Захарова. Не месяц, не три, не полгода. Они виделись раньше. И имя хирурга всплывало в голове не в первый раз. Оно было там — ещё на операционном столе, когда он очнулся. Потом было там, когда ему представили врача отдельно. Так, будто Сергей никак не мог его знать. И если Сеченов так подробно рассказал ему о Харитоне, значит, они не были знакомы? Значит, тогда, в больнице, они виделись в первый раз? Как это могло быть правдой? Он не помнил, но знал. В голове мигали красные лампочки, как в сломанном приборе, во время попыток определить хронологию их знакомства. Он забыл имя своей матери, лицо своего отца, а пару раз он не смог вспомнить, кто такая «Катя». Она стала для него безликой «женой» в голове, но ни её голос, ни её характер, ни их совместная жизнь не проявлялась с этой ассоциацией. Но Харитон? Всегда рядом. Константа, общепринятая математическо-физическая формула, которую нельзя изменить. Нечаеву было неловко расспрашивать о прежней жизни: спрашивать у хирурга, были ли они когда-нибудь знакомы раньше? Случайно ли пересекались в «Павлове»; замечал ли он Захарова на встречах с Дмитрием Сергеевичем, видел ли он Харитона в газетах, разговаривали ли они перед тем, как Сергей лёг под скальпель? Сплошной занавес скрытности, недостающей информации, удалённых данных — точное определение их взаимодействий, и это так сильно действовало на нервы. Нечаева раздражало, что хирург так отчаянно пытался сохранить во всём анонимность; уйти и отстранить от себя людей. Стараясь держать всех на расстоянии вытянутой руки, и чем дальше, тем лучше. Харитон прятался в обманчиво спокойном тоне; во скользящем энтузиазме в голосе; в невербальных жестах, указывающих на любую непричастность. Он умел убедить в своей невиновности. Но какую вину он скрывал, и почему говорил со всеми людьми, как с диким зверьём? Он всегда смотрит чуть выше глаз, показывая свою твёрдую позицию, но не позволяет никому доминировать над собой. Он вытягивается во весь рост, твёрдой линией плеч, с обманчиво открытого положения. Харитон держит руки за спиной, не упуская из виду потенциальных хищников. Считает ли он себя человеком, запертым в каменных джунглях, или существом, не созданным для чего-то близкого и человечного? Нет, он не обращался с людьми, как с людьми. Он даже с собой не обращался как с человеком. Человек и не-человек. Захаров либо был между двумя этими понятиями, либо вообще не хотел быть ни тем, ни этим. Обособиться от всего живого, физического и чуждого, потеряться в собственных раздумьях и стать частью своего, другого и отдельного. Да, это своеобразный полевой психоанализ, но, если Харитон подпускает Сергея на расстояние наполовину вытянутой руки, он готов пользоваться этим шансом полностью; всеми привилегиями, и даже оттяпать больше, чем может проглотить. Майор наблюдает, пока за ним наблюдают в ответ; он не полный идиот. Они играют в кошки мышки, хотя пока не понятно, кто — кот, а кто — мышь. (И, кажется, единственное, что по-настоящему эффективно разрушает оборону Захарова — это Алиса. Она буквально растапливала его внутреннюю часть и забиралась под кожу, уютно устроившись где-то у сердца. И нахально наблюдала за отчаянными попытками Сергея подобраться ближе. Это хорошо, что хоть кому-то удалось добиться большего. Это значит, что не всё потеряно. Шанс есть.) Сергей зевнул, разминая плечи. Скоро вечер. С его-то сотрясением и так сложно следить за окружением, а опускаться в тяжелые раздумья насчёт чужих мотивов — такое губительное дело. Оглянувшись вокруг, он замечает ряды протоптанных тропинок, а не вымощенный камень. Наверное они свернули куда-то с дороги. Нечаев узнает запах; не слишком соленой, но грязной воды. Как в озёрах, хотя скорее всего от искусственного водохранилища. Сергей много чего с трудом вспоминает, но как пахнет океан и солёное море, он помнит хорошо. Он не знает, был ли он там в отпуске относительно недавно, или в детстве отец учил его плавать, бросая в воду с тактикой «Говно не тонет». Или «Жить захочешь — поплывёшь». Плавать Сергей научился, но подсознание ему подсказывает, что не благодаря таким урокам. Пахнет болотом, илом и бризом над холодной тёмной водой. Берег очерчен растущими рогозом и длинной некошеной травой. Там, где дорожка кончается крутым склоном, стоят бетонные блоки. Они окружают всю территорию водохранилища, отрезая прямой путь к воде. А за бетонным ограждением — поваленные деревья, в мхе и кувшинках. В некоторых местах нет блоков, но стоит забор, мешающий спуску к землисто-каменному пляжу. Квакающие лягушки перепрыгивают по свалившимся, сгнившим брёвнам. Солнечный свет бликами разбивается о поверхность воды. Вдалеке, где-то слева от них, тянется деревянный старый мост, ведущий на другой конец берега. Там висят замки с именами влюбленных парочек. Неудивительно, почему тут пахнет ржавым металлом, на дне — под толщей воды — наверняка, лежат тонны брошенных ключей. Столбы деревянного моста дырявые, перекошенные не вызывают никакого доверия. Но, видимо, гуляющих это не волновало, потому что, прислонившись к перилам, на мосту стояло с десяток человек. Мышцы ног заныли болью, усталость постепенно давала о себе знать. Вечер опускался на людей вместе с холодным приливом, сбавляя жар. Закат догорает тёплым разливом на горизонте; шорох окружающей природы усыпляет. По инерции Нечаев задумывается о предложении сворачивать всё дело. Пойти поискать Алису с Элеонорой, а потом медленно топать назад в больницу. Очередная волна тоски накатывает, когда он думает, что вновь заснёт в больничной палате, а не в тепле и уюте уже обжитого дома. Заснуть на диване, проснуться от того, что кошка запрыгнула на грудь, а утром — от запаха кофе и готового завтрака. Или самому приготовить завтрак и съесть настоящую еду, помимо больничной каши. Какое счастье, какая обыденность! Он оглядывается по сторонам, через негустую преграду из деревьев, маленьких кустов и людей. Было бы замечательно, если бы они наткнулись на Алису. Нечаев думает о счастливом детском лице; прищуренных глазах, о грязном комбинезоне, в котором девочка ушла. Он думает об умных вопросах, поставленных со взрослой вдумчивой точностью, которые разбавлялись обыкновенным детским противостоянием против взрослых наставлений. У Сергея никогда не было своих детей, поэтому Алиса так быстро заполнила особую нишу в его существовании. С её появлением он сразу почувствовал себя… завершённым, в каком-то смысле. Это звучало ненормально, но у Нечаева было сотрясение мозга и не было левой руки. Такие условия сделали бы любого человека чересчур сентиментальным. Тем более, рассказы о девочке от Харитона не спасали положение. Он умел с такой мягко-пушистой интонацией говорить о ней, что было невозможно не умиляться. Сергей не мог сопротивляться такому шарму! Его сердце плавилось, его злость растворялась, и просыпались острые защитные инстинкты. Он думает о Алисе, о её заразительном оптимизме, о внимательном взгляде. Сергей вздыхает, гуляя взглядом по пешеходам. Когда они подходят достаточно близко к воде, он слышит человеческий изумленный гул, хлопки в ладоши, и приличную толпу, которая окружила кого-то рядом с мостом. Он выгибается в разные стороны, надеясь понять происходящее. Захаров не уводит его, позволяя утащить себя в эпицентр шумного смеха. С такого расстояния Сергею удалось увидеть, как кто-то быстро передвигался на импровизационной сцене. Он не стал противиться любопытству, подходя ближе. Харитон же предпочёл упереться в бетонное ограждение, смотреть на воду и на плавающую живность в этой самой воде. Нечаев встает рядом, но ближе к собравшейся толпе. Он чувствует, как хирург буквально сверлит взглядом его затылок, но игнорирует это. Вскоре толпа расступается с громким эхом, предоставляя кому-то больше пространства. Через образовавшуюся брешь Сергей мог разглядеть виновников веселья. В самом центре танцевала пара из женщины и Терешковой. Танцовщица двигалась под аккомпанемент гитары и скрипки, необычное звучание дополнялось комментариями Терешковой о собственной неуклюжести и отсутствии танцевального опыта. В ответ люди свистели, подбадривая роботизированного гида и крутящуюся девушку. Нечаев слышал звон копеек, падающих на землю, и глухие стуки топающих ног. Он наклонил голову, когда подошёл ближе, даже смог разглядеть лица и происходящее чуть внимательнее. Вся толпа громко подпевала, наслаждаясь зрелищем. Движения женщины, которая вела за собой бедного робота, были сложены из уличного свободного танца и балетных приемов. Экзотическое сочетание двух противоположных направлений забавляло народ, но не унимало их восхищения перед наученной выдержкой выступающей. Женщина потянулась вперед, руками к небу, ногу в сторону, а вторую поставила на самый носок. На её лице промелькнул неуловимый момент слабости, когда боль пронзила все её тело. Всего лишь на секунду светловолосая незнакомка стала знакомой, терпкой и ушедшей Блесной. То, как он встала, а её ноги затряслись, едва не роняя девушку на землю, пробудило привычное впечатления жалости и сочувствия за несчастную. Как она отвернулась в сторону, закрывая глаза, подавляя мгновения слабости. Не позволяя себе упасть перед нетерпеливыми зрителями. Этот вид, эти женщины, встающие на самые носки, ломающие свои пальцы — не диковинный для Нечаева. Сергей клянётся, даже через громко вопящую толпу, он слышал каждый хруст неправильно и неестественно выгибающийся конечности. Нагрузку на кости ног, на раздутые, воспалённые мышцы. А потом голос. Катя, которая вечно жалуется на боль в ногах. На предлоги бросить балет и уехать с ним далеко-далеко, она смеялась и качала головой. Он не понимает, почему от её смеха в груди все сжималось. То ли от счастья, то ли от боли. То ли от всего сразу. Он зависает на месте, прикусывая губу. Его брови сами по себе хмурятся, а в ногах отдаётся слабостью. Мужчина морщится, когда видит очередной акробатическо-балетный «пируэт» от балерины. Ему кажется, что её ноги залиты липкой, багровой кровью вперемешку с вонючим гноем. Плечи внезапно гнутся под грузом всего прошедшего дня. Захаров крепко сжимает его плечо, уводя в сторону бетонного ограждения. Майор благодарно опирается на залитый монолит и вздыхает. — Вы виделись со своей женой? — спрашивает хирург. Он водит абстрактные фигуры по бетону, выкидывает куски отломившейся конструкции и смотрит на расплывающиеся круги на воде. Сергей задыхается от этого вопроса. Задыхается от сказанных слов. От голоса; медленного и тягучего, как деготь. И сладкого, как мёд. Обжигающего, как сухой лёд. И вновь хирург знает, как попасть в самое больное место. Как опять вспороть заживающие шрамы и заставить сердце Сергея изливаться кровью. Он целится, и всегда чётко в середину, ни разу не упустив возможность заставить Нечаева поговорить о неприятном. О том, о чём ему бы лучше не думать. О чём он вообще не хочет думать. Сергей вслушивается в симфонию струнного дуэта и поджимает искусанные губы. Терешкова отходит в сторону и позволяет вниманию всех людей приковаться к танцующей балерине. — М-м-м… — он кивает, отвлекаясь от развернувшегося зрелища. Он не вслушивается в громкий стук своего сердца, не чувствует ноющую боль в груди. — Перед самой выпиской, когда она уходила. Катю выписали три недели спустя от её поступления в «Павлов». У неё не было серьезных ранений; ей сказали, что она не попала в эпицентр происшествия. Этого было достаточно, чтобы сохранить все конечности. Она уверенно шла на поправку, и дополнительных операций ей не требовалось, в отличие от её неудачливого жениха. Дмитрий Сергеевич уже предупреждал Сергея. Сказал ему не встречаться с Катей, пока они не разберутся со всем произошедшим, и он не пойдет на поправку. Академик говорил ему, что негоже видеться с невестой в таком виде. Если бы только Сеченов знал, что они не были ни невестой, ни женихом уже давно. Даже раньше, чем операция провалилась, и он официально стал инвалидом. И Катя слёзно обещала поговорить с ним после Болгарии, после работы, после раздумий. И поговорила. Они жили в одной больнице полмесяца и встретились за это время всего лишь один раз. Один, блядский, раз. Когда она пришла попрощаться с ним, снять кольцо с пальца и извиниться за то, в чём она никогда не была виновата. Никто из них не был виноват. Ему в локоть впиваются камни шероховатой поверхности бетона. Он сглатывает, рассматривая заусенцы у отросших ногтей. Харитон молчит. В воздухе витает недосказанность, и его непоколебимость ломается под тишиной: — Она попрощалась со мной и отдала своё кольцо, — сбивчиво добавляет Сергей. Он трёт лицо правой ладонью и отводит руку в сторону. Его слова звучат как оправдание. Только он не понимает, зачем он оправдывается и перед кем. Он вспоминает, когда очнулся на операционном столе, на его пальце не было обручального подарка. Фантомная боль пронизывает остатки левой руки, и ему кажется, что его собственные холодные, мёртвые пальцы гладят то место, где раньше было кольцо. Он встряхивает правую руку и прячет её в карман, чтобы избавиться от этого призрачного ощущения. — Мне жаль, — сухо отвечает Захаров. Он опускает голову, сверкая линзами своих очков. Сергей невесело усмехается. Балерина кружится среди толпы, а потом заводит к себе молодого человека. Он смущённо мнётся, но быстро подстраивается под её темп и вскоре уже сам ведёт женщину. Толпа свистит, а скрипка поёт слезливый вальс. К ней присоединяется гитара. Люди вокруг начинают втягиваться в живое звучание музыки. — Вам не жаль, — Сергей поднимает голову и смотрит прямо в холодные карие глаза. — Вы её даже не знали. Морозящий ветер забирается под одежду, заставляя кожу покрыться мурашками. Харитон неоднозначно пожимает плечами. Очередная его неопределенность. Он делает вид, что знает немногое или не в курсе происходящего. Он делает вид, что достаточно воспитан, чтобы не рассказать о своём противоречивом мнении собеседнику. Делает, вид что позволяет Сергею самому прийти к собственному решению проблемы, сделать личные доводы. На самом деле? Он давно уже всё решил, он не раздумывает о корне вопроса — Захаров знает ответ, только не хочет делиться с ним. Харитон просто с виду пытается показаться необязанным ни перед кем. Спокойным и рассудительным. Он вежливо уходит от вопросов, а когда его обвиняют во лжи, он долго и внимательно смотрит на собеседников нечитаемым взглядом — не отрицая, и не соглашаясь с их словами. Мимо проходит патрульный наряд в сопровождении Вовчиков. Люди обходят их стороной, не смея задерживать. Совсем юные практиканты, молодые парни в форме, отправленные на предприятие. Они гордо и прямо держат головы и стараются не смотреть по сторонам. — Раз вы виделись с женой, то, наверное, вы бы хотели встретить кого-нибудь из «Аргентума»? — предлагает Захаров, тактично меняя тему. Он не смотрит ему в глаза, но бросает изучающий взгляд на поведение Сергея, отмечает язык тела и сам наклоняет голову на бок. Сейчас «Серебро» звучит как далёкое, кошмарное воспоминание. Он не помнит количество людей в отряде. Тех, с кем он мог предположительно тесно общаться. Он не помнит ни дружных посиделок после заданий, ни утомляющих тренировок. Не помнит даже цель операции в Болгарии. Это его злит. Он скрипит зубами, сковывая челюсти. Его задние зубы врезаются друг от друга, и раздражение разливается горькой слюной между дёсен. Ему остро не хватает понимания происходящего, трезвого, настоящего осознания своей жизни в этом моменте. Он ковыряет пальцем вмятины на ограждении и думает, как оно никого не спасёт от падения в воду. Только если детей. — Почему вы спрашиваете? — Сергей продолжает сверлить взглядом водную гладь. Люди катаются на байдарках. В аренду сдаются лодки и эти огромные пластиковые лебеди на педалях. Утки кружат над водной гладью, сбиваются в маленькие стаи и тревожат воду своим барахтанием. Иногда они с головой ныряют вниз, а потом выплывают, встряхивая влагу с перьев. — Вы многое забыли, товарищ майор, — констатирует факты хирург. — Иногда встреча с кем-то знакомым помогает восстановить утерянные фрагменты, — он профессионально отстранён. Он хирург, учёный. Человек высокой науки. Он холодный, безмятежный и бесконечно далёкий. Майор теперь видит это. Он всегда видит, но предпочитает просто не смотреть. — Мне нельзя, — коротко отрезает Сергей, заглядывая за плечо хирургу. Ему душно и холодно. Нечаев вспоминает прямой приказ академика. Приказ, который был завуалирован под настойчивую просьбу ни с кем не видеться. Остаться в больнице, пока воспоминания сами к нему не вернутся. Потерпеть, хотя бы пока ему не установят новый протез. А потом Сергей вспоминает приемы у психотерапевта: — Дмитрий Сергеевич сказал, что мне не стоит… и мне сказали, что… Ему не дают закончить. Пылкий и разозлённый тон чужого голоса, заставляет Нечаев выгнуть спину в прямую стальную опору: — Вы всегда делаете то, что вам говорят, Сергей Алексеевич? — Если это приказ, — Нечаев прищуривается. Майор не позволяет себе удивиться этой внезапной смене направлении диалога. Его начинает раздражать поведение хирурга. Апатия и тоскливость превратились в неприязнь и желание закончить то, что Захаров пытался начать. Харитон непостоянная стихия. Иногда он мягче меди, бескостный как ртуть и покладистый, как золото. Иногда уступчивый, временами непроходимый. Как металл с самой высокой температурой плавления. Как нержавеющая сталь, как материалы, из которых строят ракеты и глубоководные подлодки. — Вы никогда не задумываетесь о релевантности этих приказов? — его замечания принимают опасную окраску, близкую к необдуманному осуждению. Это последняя точка кипения, которая доводит Сергея до предела. Его челюсти сжимаются еще сильнее. Толпа неподалеку пускается в вальс, к скрипке присоединяются певцы. А в небе гремит гром. Тучи сгущаются над головой и вдалеке, закрывая собой голубой горизонт. Небо темнеет, и с очередной вспышкой молнии, которая не сопровождается ливнем, люди весело вскрикивают и хохочут. Ветер срывает кепки с голов, портит прически и колотится об их спины. Это невыносимо. Это всё до невозможности невыносимо, нестерпимо, неправильно и мучительно противно. — Нет, потому что я военный! — кричит Сергей. Кто-то оборачивается, и он уводит хирурга, пока ясность ума ему позволяет. Нечаев сильно хватает чужое запястье правой рукой, уходя подальше от любопытных взглядов. В его сознании всплывают яркие, удушающие картинки разорванных тел, разлагающихся конечностей. Когда он смотрит под ноги, отвлечённый шевелением, он видит красных муравьев, перебегающих дорогу. Огромные жуки тащат за собой тушу мёртвого паука. Захаров выпутывается из его хвата. Это всё глупо, он идиот. — Солдат, который думает о «релевантности» приказов, вероятнее всего сдохнет в следующий же момент, — уже спокойнее добавляет Сергей. Нечаев делает один глубокий вздох. — Вы не на войне, — говорит Харитон. Врач не выглядит напуганным из-за неожиданной вспышки агрессии. Он даже не называет его майором. Харитон добавляет через секунду, подчеркивая свои слова: — …и вы больше не солдат. В этом он не прав. Нельзя просто прекратить быть солдатом. Эта должность, это звание вплавляется в мозг, оставляя за собой неизгладимый отпечаток. Как хроническое заболевание; такое не лечится и не забывается. Можно оставить половину позади, можно пробовать забыть или закопать секреты. Но это нечто иное. На другом уровне, несравнимое с воспоминаниями о плохом дне или неудачном поступке. Разве Сергей не прямое доказательство этому? Ему отшибло память, все мозги. Он не помнит своих друзей, но помнит, как нечеловечно, отвратительно ему было сидеть в окопах в окружении мёртвых, разорванных тел своих товарищей. Он бы отдал всё на свете, чтобы не забыть, но дышать. Прекратить эти кошмары. И если где-то есть некая потусторонняя, необъятная сила, которая может простить за его поступки — то он будет извиняться, падать на колени и ползать по полу, прося о прощении. Но мир — это не только приказы, неповиновение или мёртвые люди в чужих лабораториях. Иногда милосердная сила, способная отпустить грехи солдата — это сам солдат, который самостоятельно решил нести на себе груз вины. — Скажите, что вам от меня надо? — его гнев сдувается холодным шквалом ветра. Тучи расходятся над головой — видимо, гроза обошла предприятие стороной. — О чем вы, товарищ майор? — Захаров невинно отворачивается, не находя его вопрос достаточно интересным, чтобы удосужить его вниманием. — Если вы что-то хотите сказать мне — говорите, — просит Нечаев. Майору хочется развернуться к нему всем корпусом, взять за руку и заставить смотреть в глаза. Долго, бесконечно искать там ответы, которые мужчина прячет за толщей непробиваемого рационализма. Где-то там есть чувства, эмоции. Там есть что-то, кроме эгоизма, закрытости и самолюбия. Сергей качает головой. — Я не сломаюсь. Тучи расходятся, но он всё ещё слышит раскаты грома.