Бессердечные создания (и их создатели)

Но это суждение такое хорошее; оно приятно тает на задворках его подсознательных снов. Оно плавится под жарким изумлённым взглядом его совести и затапливает его с ног до головы. Человеку всегда лучше от обладания неким тесным и фундаментально бессмертным явлением как любовь. Её палящее ощущение физически отражается на состояние всей видимой части его тела. И Сергею нравится быть влюбленным; любить и быть любимым в ответ. Такое опрометчивое чувство позволяет ему забывать о том, что он потерянное создание. Лишённое прерогативы знать свое прошлое, часть себя и своё место в этом мире. Это желание влюбляться остаётся под рёбрами горячим ощущением близости. Остаётся призрачными скольжением чужого взгляда по его лицу. Оно остается в воздухе глубокими вздохами, искусанными губами с привкусом железа на языке. И пульсирующими дёснами, в челюсти, где-то под зубами. Закладывается в мясистое основание, прячется в конструкции крепких костей и сплетением полосок вен на склере глаза. Люди невольно влюбляются в моменты высокого эмоционального давления. Наверное поэтому, после окончания войны, общий коэффициент рождаемости по всей стране так сильно подскочил. Они думают, что погибают. Уровень гормонов в их крови даёт сбой, и стресс переваливает за допустимую черту возможности. И в этом нет вины ни человека, ни ситуации. Природа заставляет их найти способ продолжить род до того, как всё пойдет крахом. Звучит, безусловно, пошло. Природа всегда была скупа на невинные бескорыстные мотивы. С этим ничего нельзя сделать. Нечаев думает о Кате, закрывая уставшие глаза. О том, как они оба стали жертвами гормонов и страха умереть в одиночестве. Истечь кровью среди пустых, безразличных трупов и мечтать о жизни. Удивительно, что они позволили своему инстинкту помыкать собой целых пять лет, прежде чем сдаться и разойтись в разные стороны. Они застряли между желанием выжить, аномально высоким выбросом эндорфинов и отчаянным инстинктом оставить после себя потомство. Или хотя бы воспоминания. Твердая скамейка под ним нагревается от тепла его тела. Ему страшно думать, что всё, о чём он думает — ненастоящие мысли. Результат травмы, ранения; его мозг находится в постоянном критически стрессовым состоянии. Мировоззрение искаженное под призмой прошедших событий. Нечаев поджимает губы и вздыхает. Всё всегда должно быть сложным. Его глаза поднимаются выше, и он задумывается между затянувшимися паузами их скудного диалога. Он мнётся на своем месте, внимательно разглядывая сосредоточенное лицо хирурга. Интересно, он когда-нибудь высыпается? Пропадают ли мешки под глазами, а неизменно хмурые брови — расправляются. Смотрят ли карие глаза с нежным раздражением, когда не спрятаны под тонкой тёмной оправой очков; за линзами, отражающими приглушенный свет. При этом Нечаев знает, на кого смотрят эти полные, неподвластные любви глаза. В чью сторону они обращены, для кого примеряют форму взрослого, заботливого укора. Без злобной жестокости, всего лишь с кротким пониманием. С игривым весельем. Алиса заслужила его любовь. Она выглядела счастливой, и Сергей не мог не признаться, что в этом свою роль играло и присутствие Захарова. Может, хирург брюзга и язвительный мудак временами. А может, он просто очень хороший опекун. Может, даже отец. В тех местах, в которых никогда не было Сергея; в те моменты, которые он не помнит. В них Алиса засыпала на руках Харитона. Она пряталась в его шкафу, окруженная знакомым запахом родного человека, прыгала на его заправленной кровати. Без отвращения она касалась «перешитой» Муси, разглаживая её белоснежную шерсть, и вслушивалась причитания хриплого голоса. Слушала жалобы на пациентов и Дмитрия Сергеевича. Она не боялась его, и Харитон для неё не был непостижимой вершиной. Бесчувственной и завлекающей, неприступной и молчаливо далекой. Он не смотрел на неё с холодным безразличием. Он не отстранялся от девочки, когда она тянулась в его сторону. Харитон раскрывал руки для объятий самостоятельно, оставлял поцелуи на лбу сухими, потрескавшимися губами. Захаров обрабатывал её разбитые колени, содранную кожу и дул на свежие ранки. Алиса не видела в нём простого хирурга или расплывчатый силуэт безразличного человека. Харитон не видел в ней безымянную девочку. И Сергей знал, что они научились быть рядом ни с первого момента их встречи (или её рождения?). Они работали над этим долго, упорно, и за это время было закопано много конфликтов, о которых Захаров никогда не расскажет майору. Это не дар и не воля случая — это непрекращающеюся борьба, которая окупилась в постоянную привычку любить без слов и слышать без звуков. Он не может завидовать их отдельной особой связи. Они построили свой собственный мир из секретов, обоюдных соглашений и уступков. Нечаев боится, что ему там не место. Что независимое государство не желает впускать свой союз посторонних созданий. Даже если бы ему позволили ступить на их границу, какую роль он бы занимал? Сергей откидывается на спинку скамейки, и они погружаются в ворчащую тишину. Тучи сгущаются над головой, звенит гром в молчаливом небе, и музыканты уже давно собрали свои инструменты и исчезли с толпой. Несмотря на то, что сюда не тянулись звуки человеческих голосов, Сергей мог видеть пару прохожих вдалеке. Уже готовые, те прятались под сенью деревьев, в любой момент ожидая развержение мощного ливня. Майор думает о том, как будет пахнуть всё предприятия после дождя, и как дела на «Челомее». Как дела у Дмитрия Сергеевича, и чем занята Катя. Нечаев не разбирается в любви, но он никогда не был напуган этим явлением. Жизнь казалась ему простым феноменом, до тех пор, пока он мог смеяться, улыбаться и двигаться дальше. Он был оптимистичным человеком, которого заставляли окунуться по самый локоть в дерьмовые случаи. В события, в которых он бы не хотел участвовать, но обязан. Нечаев не может избавиться от ощущения, что в этом виновато какое-то вмешательство извне. Быть может, это последствие его собственных воспоминаний. Иногда у людей такое происходило. Сознательная и бессознательная части головного мозга теряли связь при ранении, повреждении. Иногда человек может потерять память и не помнить ничего конкретного, осознанного о ком-то, но бессознательно ощущать их прошлую близость. На том же принципе строится и эффект дежавю; Сергею просто нужно было дождаться, когда всё придет в норму. Он не станет врать — ему страшно. Страшно думать, что вся эта созависимость — губительная отрава. Он знает, что так и есть; но ему не хочется, чтобы так было. Иногда всё запретное — такое удивительное, такое желанное, что этим вещам сложно сопротивляться. Если только Захаров просто признается в правде, успокоит его оголенные нервы; Сергей мог бы позволить себе не бояться этого. Он мог бы позволить своей умершей памяти никогда не возрождаться и быть счастливым. Но какая разница, когда сердце бьётся быстрее, а беспокойная совесть закопана под счастливым неведением. Сергей не знает, какие потусторонние мотивы преследует хирург. Чего он на самом деле добивается, оставаясь подоль раненого, искалеченного солдата. Может быть, это все одна большая шутка, издевательство над ним. Расплата за его поступки. Карма, которая догнала его ещё с войны. И чем дольше эта долгая шутка продолжается, тем больше Сергей готов поверить в её искренность и сдаться. — У вас не осталось выбора? — он смеется над ним, хирург невесело улыбается майору. Следовало ожидать такой реакции от человека, который не ведет себя как человек. Что-то вложенное в его поведение с самого зарождения всех этих отношений. Харитон внимательно относился ко всему своему окружению, Сергей знал это. Он видел. Как мужчина с безусловной осторожностью не подпускает людей к себе близко, как он предпочитает одиночество. Это не секрет, Захаров не старается скрыть неприязнь к односторонним отношениям. Конечно, если в выгодном положении не находится он сам. Такой навык объяснимо хорош в большом мире, где ценят эффективность выполненной работы. Но не ценят смысл, вложенный в эту работу. Где все отношения только те, что построенные на выгоде. Сотрясение мозга действительно смягчило отдельные части характера Сергея. А может, это просто обстоятельства. Может, все моменты, проведенные вместе, влияют на химию его организма, и он не может устоять перед раненным тоном Харитона. Пугающая вещь. Ценить человека и ранить его. Поэтому он тактично решает выдать все свои козыри. Пока один из них прячется, они никогда не придут к соглашениям. К великому ужасу, так и работают отношения во взрослом мире. — Вы мой друг. Он хочет вложить больше в эти слова. Сергей хочет, чтобы Захаров видел его глаза, и как много отчаянной правды было в его голосе. Майор рассчитывает только на харитонову проницательность, внимательность и слабость. К близким; к людям, которые знают больше, чем газеты, бульварные журналы и больше, чем мог бы узнать рядовой коллега хирурга. Нечаев хочет быть таким человеком, даже если это звучит эгоистично. Хочет знать, хочет обладать. Хочет ощущать. Ему не стыдно за такие намерения. Только страшно, чем это может кончиться и к чему приведёт. Если приводить в пример очень плохую метафору, он бы сравнил Харитона с противным котом. Высокомерным и кусачим, никого не подпускающим к себе. — Вы думаете, что мы друзья? Он смотрит на Сергея не удивленно, а напугано. Захаров часто моргает, делает глубокий вздох и бегает глазами в стороны. Он изучает потускневшее лицо Нечаева. Чего он ждёт? Несправедливо то, как на улице теплеет. Как гроза перестает быть угрозой над головой и становится просто частью всего остального. Частью большого, важного и одновременно неразборчиво бессмысленного. Сергей не верит в космические силы, он верит в силу случая и в силу воли людей вокруг себя. Он верит в детскую, юношескую любовь, и её ужасающе ранящие последствия. И даже если то, что он чувствует — это изощренный защитный механизм. Ему всё равно. Всё придет со временем, даже если это опасно нездорово — пускать подобные проблемы на самотёк. Решения на всплывающий вопрос не приходят на первый день, и даже не на второй. Холод тает солнечными лучами у него на плечах, журчание водохранилища вводит в транс. А тишина наполняется отзвуком бьющегося сердца, и скольжением пота по оставшейся руки майора. Это глупо. Что с ним становится, в кого он превращается? Захаров, тем не менее, ищет ложь в его словах, знака о его неправдивости. Это смешно. Два взрослых человека удивляются, когда один называет другого своим другом. — Да, я считаю вас своим другом, — Майор смущённо склоняет голову. Ему срочно нужна дистанция между ними. Несколько метров непробиваемой стены. Уйти далеко, утопиться где-нибудь. Исключительно чтобы успокоиться и обдумать, верны ли его решения. Сергею хочется спрятаться среди толпы, встретить тёмную копну непослушных волос. Бороться с желанием вспомнить о ней больше, коснуться её плеч и поднять на руки. Каждый раз, когда он смотрел на Алису, он вспоминал. Что-то проклёвывалось в его голове неуверенными ростками понимания. Чьё-то родное, женское имя вертелось на языке, но он не мог его вспомнить. Ему всё норовилось назвать девочку не Алисой, а как-то по-другому. И её другое имя было таким же родным. Но мёртвым. Он качает головой, и, видимо, Харитон расценивает этот жест как продолжение его реплики. — Я не желаю вам зла, товарищ майор. Я хочу, чтобы вы вспомнили, — Захаров в ответ опускает голову. Со своей стороны, он все равно видит серёжино лицо. Запечатлённое затяжным, пробивающимся конфликтом. Он устал от этих погонь и каруселей. Сначала ему жаль хирурга, потом он хочет ударить мужчину, а потом он хочет попросить остаться поближе и сесть с ним рядом. Всего, чего же он хочет сейчас — это прекратить играть в догонялки. Он вертится ужом в руках, ходит вокруг да около, и всякий раз, стоит мужчине якобы «раскрыться», после остаётся только больше вопросов. Сергей бывает терпеливым человеком, но предпочитает не терпеть вообще. — Блядь, тогда помогите мне, — он сжимает ладонь в кулак и двигается с места, ближе к Захарову. Майор клянётся, еще одна просьба вспомнить что-нибудь, и он специально врежется пару раз об стену, чтобы точно никогда ничего не вспомнить. Он упорно подавляет желание схватиться за халат хирурга. — Дайте наводку, намёк. Что угодно. Я попробую, если вы поможете мне. Вот, этот зуд, который сменяется с постоянным устойчивым диапазоном. Его нервные привычки с удовольствием расцветают под кожей, и будь у него обе руки, он бы щёлкал костяшками пальцев и грыз бы ногти. Ему понадобится больше одного психотерапевта. Целая контрольная группа. Сергей сжимает большой палец в ладони, но не давит достаточно, чтобы тот издал характерный ломаный звук. Не хочет нарушить тишину или прервать ход чужих мыслей. Такое ощущение, что любое неуверенное колебание вызовет замешательство у врача. Любая возможность позволит ему сбежать от Нечаева. — Что же с вами будет, когда вы все вспомните, — шепчет Харитон больше про себя, чем для окружения. Тем не менее Сергей слышит. Возможно, на это и рассчитывал хирург. Он хотел быть услышанным. Звук звенящим колебанием отскакивает от его ушей. Нечаев невольно хмурится, сглатывая горькую слюну. — Я вас знал, — говорит Сергей, прекрасно осознавая намёк Харитона. Но его голос дрожит и ломается, и будь он в своем уме, не настолько увлечен в этом ужасающем открытие, он непременно бы смутился. Позже он добавляет вслух только для того, чтобы закрепить самому себе. Чтобы дать понять Захарову, что понимает свое положение: — Мы знакомы не три месяца. И не пять. Он мог слышать жужжание стрекоз, пролетающих мимо. Он мог чувствовать, как язык скомкано прижался к его нёбу. Ветер переменно двигался с одной стороны на другую. И несмотря на то, как далеко осталось водохранилище за спиной Сергея, он слышал прибой волн. Движения воды. Человеческие голоса замолкли, тихой музыкой превратились в фоновый шум. Иногда осознание чего-то подобного похоже на треснувший лёд. На дрожащие ноги, которыми ступали по тонкой, застывшей оболочке воды. Им кажется, что лёд не сломится под ними, поэтому неуверенные шаги ступали дальше, в середины мёрзлого озера. Иногда такое осознание приходит с громким визгом раскрытого тёмного неба. Оно взрывается продолжительной вспышкой молнии. Пугающим крещендо разносится над всем миром, заставляя ком в горле застыть и сердце замереть в унисон с тишиной. У Сергея не остановилось сердце, не сломались кости и не ослепли глаза. Его плечи опустились. Это осознание больше было похоже на разбитый стакан в руках. Простая, видимая случайность. Или намеренное действие. Но совершенно не из страха, ужаса или гнева. Даже не от шока. Возможно, этот стакан уже давно был разбит, и только сейчас он решился подобрать осколки. Сейчас он просто сжимал ладонь в кулак, позволяя разбитому стеклу сильнее впиваться острыми краями в его кожу. Рвать изнутри его вены и разрывать въевшиеся раны. Нестись горячей крови вниз по старым шрамам, капать на грязный пол, заливая кухню не оттираемыми пятнами. — Прогресс на лицо, — ему отвечают безвкусно очевидным сарказмом. Потом слова приобретают тревожную лёгкость: — Может, вам и не нужна никакая помощь. Нечаев делает обеспокоенный вздох, разглядывая развернувшийся пейзаж, словно он видел его впервые. Весь мир окутала синева, вековая пелена затяжного тумана. Механический скрежет наполненный целью и выполнением команды. Скольжение прямого тонкого мотива сквозь его спинной мозг. Фантомная боль отгрызает левую руку, ноющая неприязнь опаляет нервы. Сергей выдвигается вперёд и хватается за колено, чтобы оказаться ближе. Хирург неуверенно мнётся: одна его нога отодвигается назад, как будто готовая отступить в любой момент. Но майор не позволит ему этого сделать. — Нужна, — с надеждой просит Нечаев. — Пожалуйста. Харитон хмурится, бессильно раскидывая руки. — Если говорить буду я, это окажется неправдой, — у Захарова такой тон голоса, словно это было очевидно. Словно Сергей должен был знать, почему хирург не может рассказать ему обо всем. Нечаев нахмурился и невербально потребовал объяснений. — Меня одолеет искушение соврать вам. — Соврать? — Да, исказить правду, товарищ майор. Недоговорить, изменить настоящий смысл, — мужчина пожимает плечами. — Называйте, как хотите. — Ебучие пироги, — шепчет Нечаев. — Вы уже просто издеваетесь надо мной. От него исходит тихий, неразличимый звук. Обрывистый смех, с долей подлинного веселья и чувственности. — Тем более, будь я вами, не доверял людям вокруг, — он нагибает голову на бок, прищурив глаза. Бывший запал их разговора пропал, и они общались больше с вялой угрозой, чем с настоящей злостью. — С вашей-то амнезией. — И чего? Мне теперь всех во всем плохом подозревать? Он бы сложил руки в замок, если бы у него были обе руки. — Ну, необязательно всех. И не подозревать, а скорее задумываться о своих чувствах насчёт этих людей, — он делает непонятный жест рукой, разминая кисть в разные стороны. Манжета его рукава закатывается, и Нечаев получает лучший доступ к скрытому шраму. Так же быстро весь участок открытой кожи пропадает под белой тканью: — Прислушиваться к вашему внутреннему чутью, если вам угодно. Эти слова напоминают ему о том, что есть много вещей, о которых Сергею не суждено узнать. Затопленные глубокими водами, в пустых гробах. Он сверлит взглядом правую руку. Мысленно он представляет себе инцидент, который оставил на Харитоне такой тяжёлый отпечаток. — Вас мне тоже подозревать? — взгляд Сергея вновь поднимается. Медленно фокусируясь на глазах напротив. Захаров промолчал. Но это молчание было громче любого ответа. Нечаев всё также сидит на скамье, устало оперившись на спинку. У него всё затекло, но майор даже не пытается шевельнуться. Все опустилось на его плечи тяжёлым грузом. Он даже не уверен, сможет ли повернуть свою голову в нужную сторону. Сергей просто смотрит вперед Немигающим взглядом разглядывает листья на тропинке и вслушивается в пение птиц. Холодный ветер усиливается, сминая одежду и срывая шляпы с голов. Воздух рядом с ним двигается, и кто-то садится рядом. Нечаев делает глубокий вздох и вымученно улыбается: — А если я думаю, что вы мне нравитесь — это будет заблуждением? — шепчет Сергей. Над головой гремит гром. Но дождя до сих пор нет. На него стыдливо накатывается непонятное осознание сказанного, когда он видит лицо Захарова. — Блядь, ну... Я имею ввиду, что я считаю вас своим другом. Короче, вы поняли. — Может быть, — хирург улыбается, но уже по-доброму. Сергей неосознанно копирует его улыбку. Харитон отворачивается в сторону, и в профиле его лица Сергей может видеть нахмуренный взгляд. — Я так изменился с нашей последней встречи. — В какую сторону? — дразнит майор. — В лучшую. Для вас, по крайне мере, — Захаров недовольно прерывает неудачную шутку Нечаева. Ему известно, ради кого он изменился в лучшую сторону. Ради чего он стал другим человеком. Вырос, поменял взгляд на жизнь, или хотя бы убавил предыдущий пыл. Сергей поджимает губы и чешет левую бровь. Он хотел бы сказать на прямую об этом Харитону. Рассказать, как это удивительна его связь, крепкая и нерушимая, с непоседливой девочкой. Немногие люди способны на такое. Это такая редкость — любовь родителей к своим детям, не разрушающая всё изнутри. — Я стал добрее, мягче. — заканчивает Харитон через минуты. Его голос хриплым баритоном раздаётся у Сергея в голове. — Если вы это сейчас добрый, мне страшно думать, что было раньше, — Сергей играючи толкает его в плечо, врезаясь в бок. Мужчина качает головой, и они опять замолкают. Молнии играют вспышками света. Солнце постепенно падает за горизонт, знойный жар спадает, и почти ничто не напоминает о жарком утре. Вялые цветы раскрываются, впитывая ощущение предстоящей грозы. — Всё равно, даже если вы врёте мне, — Сергей нагибается в сторону Харитона, чтобы всем корпусом оказаться ближе. Прижаться плотнее. Удобно устраивает голову на чужом плече. На следующем выдохе он шепчет; спокойным голосом, разглядывая тучи в небе: — У вас хорошо получается. Я очарован, Харитон. Хирург хмыкает, закатывая глаза, но не отвечает. Когда коты умирают и знают, что скоро погибнут — они уходят. Если у них есть возможность спрятаться и умереть в одиночестве, то скорее всего они так и сделают. Им страшно, и они ищут возможность спрятаться от непрерывной боли. Не желая стать обузой, они исчезают, не оставляя после себя никаких следов. На грани между небытием и бессознательным разложением — все кажутся неизменными врагами, всё становится очевидной угрозой для их шаткого благополучия. Каждый угол превращается в возможность. В страх того, что их смерть ускорится. Что она придёт раньше, чем они успеют убежать от них. Сергей всегда считал этот факт безумно печальным, одиноким. Животное, даже если ты посвятил ему всю свою жизнь, в любом случае попытается сбежать. Как бы сильно ты не любил в ответ, инстинкты превозмогают над сознанием кота, заставляя их уйти. Они забиваются в безопасный, тихий угол и умирает без комфорта дома. Пока их сердце не остановится, как ржавеющая сталь сломанных часов. Тиканье, неизбежно, прекращается и существо остынет. Больше не будет терпения. Соглашений с хозяевами и драк. Они никогда не заснут на крыльце под лучами майского солнца, удобно растянувшись под ногами. Они умрут, и никто не успеет их остановить, чтобы сказать, как много они значили для кого-то. Оставят гадать своих хозяев, куда они подевались. Заставлять думать, что те сбежали, и никогда не появятся у порога. Или позволить им лелеять надежду на их возвращение. Оставить в напрасных догадках о том, где находится их питомец. Тепло чужого плеча возвращает его в этот момент. Сергею кажется, что эти мысли не впервые посетили его. Не впервые он думает о котах, сбегающих из-за своей скорой кончины. Он думает о том, успеет ли он поймать Харитона прежде, чем тот убежит и разрешит себе умереть в одиночестве. Успеет ли он рассказать хирургу всё, о чём так хочет, пока может. Успеет ли он поймать и внушить ему идею остаться рядом. Сергей не хочет, чтобы он уходил. Сергей хочет, чтобы он остался. Он должен.