After we die

We were too numb to run, too dead to die.*

      — Так и будешь молчать?       Сидя на кровати, шатен ещё больше сгорбился и безучастно пожал плечами. Он разглядывал пыльный пол в комнате, где было так тихо, что Таканори слышал, как с шипением и треском тлеет бумага, когда Аой затягивается сигаретой. Матсумото чувствовал на себе его взгляд. А спина начала болеть от того положения, в котором он сидел уже минут десять, пока Юу стоял напротив, подперев собой стену, и молчаливо курил. Таканори чуть распрямился, размял плечи и прошёлся пальцами по шейным позвонкам. Но, соскользнув, пальцы наткнулись на воспоминания, которые остались горячими, сладко ноющими отметками ближе к ключице. Плечи Таканори дрогнули, когда он понял, что на том месте наверняка виднеются пятна, пусть даже освещение такое тусклое и красноватое. Эта горячая кожа под ладонью предсказывала судьбу: он сгорел, пропал. Рука замерла на шее, и Матсумото поглядел из-под сдвинутых бровей на Аоя, выражение лица которого затерялось где-то в облаке дыма.       В мыслях Таканори возникли те слова, что говорил брюнет. Говорил о нём. Он и представить никогда не мог, что ещё услышит от кого-то что-то подобное. «Ты был тем, кто всегда…»       Помнил ли кто-то ещё, кем он был? Кем он стал? Кто он есть?       Сколько Таканори помнил себя, он всегда видел, как просто люди знакомятся, как просто связываются в узелок две нити. В фильмах парень целовал девушку, они признавались друг другу в любви под медленную музыку, и экран затемнялся. И, будто следуя примеру мелодрам со слезливой концовкой, все вокруг делали то же самое. Это казалось до невозможности простым, обычным и естественным.       Но, только попав сюда, в этот мир, Матсумото понял, что значит завязать с кем-то какие бы то ни было отношения. Все обнажали свои животные инстинкты: жестокость, эгоизм и желание спасти свою шкуру — никто не пытался скрыть это за тривиальными оправданиями, которые все привыкли говорить. Для этого больше не было надобности. И нити постоянно соскальзывали, каждый раз, а ничтожно маленький узелок был таким непрочным, что малейшее движение могло всё разрушить. Таканори не нуждался в семье и ещё чём-то, в чём нуждались те прохожие на улице, поэтому всё, что было у него: нагое желание. Только вот желания не поощрялись теперь, стали бесполезными мыслями, изредка проносящимися среди всех прочих.       У него не было шаблона, по которому нужно построить «счастливые и крепкие отношения» или «верную дружбу». И из тех неровных кусков, оставшихся в памяти, Таканори пытался сложить этот шаблон, но ничего не выходило. Его память стала просто старой свалкой безжалостно сломанного. Ничто нельзя было применить к тем ситуациям, в которые он попадал изо дня в день, а поэтому ему надоело складывать старое. Но новое пугало. Оно было неровным, с торчащими отовсюду гвоздями и как будто незаконченным, нескладным — подлокотники стульев крепились к ножкам, а тумбы валились набок из-за просчётов в размере деталей. Словно эти вещи делал сумасшедший слесарь, забравшийся к нему в голову.       Таканори смотрел на Юу и ждал, что тот скажет. Он и предположить не мог, что всё зайдёт так далеко. Но взгляд Широямы вильнул в сторону, отчего воздух остановился на полпути в лёгкие Матсумото.       — И что… дальше? — просипел Матсумото, нехотя шевеля сухими губами. — Что ты собираешься делать?       — Сначала покурю. А потом посмотрим.       — Я не об этом, и ты знаешь, — настойчиво, но сдержанно повышая тон, сказал Таканори. И, добавляя остроты этой фразе, в гостиной, за стеной, что-то упало, громко лязгнув. Матсумото обратил своё внимание к источнику звука, но это отвлекло его ненадолго. — Хочешь снова валять дурака? — произнёс он, крепче сжимая пальцы на шее. Ему не хотелось, чтобы Аой видел это.       — А чего хочешь ты? — Выбросив сигарету в открытую форточку, Юу обратил свой ответный взгляд к напряжённо застывшим зрачкам Матсумото.       — Так и продолжишь засыпать вопросами на вопросы?       — А нужно?       Таканори недовольно искривил губы в полуулыбке.       — Ты изменился, — плавно рассоединяя молчание, сказал брюнет, и его пальцы погладили край стола, стоящего справа от мужчины. Матсумото почувствовал мелкую покалывающую дрожь, прошедшую по спине: почему-то ему показалось, что этот жест как-то относится к нему, ведь глаза Юу неотрывно смотрели именно на него.       — Я хотел…       — Рано или поздно, — прервал Юу. — Рано или поздно это произойдёт. Я хочу ускорить процесс. — Он снова сунул в рот сигарету, и лицо его осветилось на секунду оранжевым светом.       — Не тошнит?       — Это не то… от чего должно тошнить после стольких лет. Ты понимаешь, — едва улыбнулся брюнет, статично глядя на Таканори. — Как и то, о чём ты спрашиваешь. Ты понимаешь, но упорно не хочешь это принять. Ты понимаешь, кто мы и где мы, в какой ситуации.       — Не уверен.       Юу коротко улыбнулся и внезапно и резко опустился вниз по стене, как будто ноги перестали держать его тело. Садясь прямо на пол, он вздохнул едва слышно и прислонился к стене.       — Все мы жертвы обстоятельств, — сказал он тихо и хрипло. — Но всё же. Кое-что ещё во власти решения. И это моё решение. Не понимаю, чего ты добиваешься. Объясни мне, Таканори. Чего ты добиваешься?       Глаза брюнета были закрыты, а грудь медленно вздымалась в дыхании. Рука с дымящейся сигаретой лежала на коленях согнутых ног.       — Ты понимаешь, но не хочешь принять, — повторил Таканори, нехотя улыбнувшись в пустоту. И Юу будто повторил его мимику, хотя и глаза его были закрыты.       — Неужели гены значат многое? Как ты считаешь? То, что закодировано в ДНК, вся та наследственная информация, она имеет значение?       Таканори молчал: он снова не понимал Юу. Широяма, верно, считал, что та цепочка мыслей у него в голове прослеживается и в его словах. Но Таканори не видел связи в его фразах никогда, а может, её никогда и не было, однако ему нравилось слышать низкий голос, говорящий эти неясные фразы. Матсумото ещё никогда не слышал от Аоя столько, как сегодня.       — Твои глаза не такие, как у него. Всё совершенно иное. Как я должен принять это, Таканори? — Брюнет открыл глаза. — Скажи, что мне делать.       Шатен судорожно вдохнул, и хмурость, исказившая его лицо, растворилась — глаза стали растерянными. Он не понимал Юу. Но те слова, что мужчина произносил, были непереносимо болезненными. Казалось, он шутил, говоря подобное, но выражение его лица сообщало об обратном.       Сигарета понемногу тлела, и скоро пепел упал на пол, но Юу всё ещё молчал и даже не курил. Матсумото не мог поверить, что действительно должен что-то ответить. Это было глупо, по-детски…       — Скажи, что я должен предпринять.       Ещё раз Широяма произнёс это. Таканори приник, молчаливо блуждая глазами по полу; он почувствовал, что эти слова были наполнены чем-то вязким и приторным, с этой сладостью волнение шатена нарастало снова. Ему было страшно, но не так страшно, как бывает, когда ты улепётываешь по ночному лесу от людей, которые собираются тебя убить. Несколько иной страх, который Юу всегда умел пробуждать в нём, ведь брюнет был человеком, кто занимался тем, чем занимался недавно Таканори. Он впервые почувствовал, что значит вести себя непоколебимо в ситуации, которая отнюдь не располагает к этому. А Широяма мог выбирать из тысячи слов нужное, чтобы добиться своего. На один тон выше, на один тон ниже — всё это имело своё значение. Чуть растопить слова или заморозить их и заставить жалить как ледяные осколки. Он умел встревожить Таканори только потому, что хотел сделать это, потому что намеренно показывал трещины в защите, из-за чего Матсумото начинал теряться.       — Для этого я должен знать столько же, сколько и ты, — наконец промолвил шатен.       — Умно, — рассмеялся Юу, смотря на Таканори из-под прикрытых век. — Но тебе нельзя.       — Зачем тогда ты… — Матсумото растерянно метался взглядом по стене, ища там следующие слова, но все фразы смешались в одно. Он чувствовал себя как ребёнок, над которым держат коробку сладостей, то приближая её, то снова поднимая выше. «Нельзя» не значило, что кто-то пострадает, — сейчас «нельзя» означало «я не хочу», и это ясно прослеживалось в улыбающемся лице Юу.       — Тебе будет больно. — Юу сменил тон на предупреждающий и повёл бровью, поднося почти сотлевшую сигарету к губам.       — С каких пор это аргумент?       — И мне тоже.       Хотя шатен смутился, эти слова показались ему более убедительными, чем предыдущие. Но Таканори не мог оставить всё так.       Было что-то вроде связи между ними, Матсумото чувствовал это с самого начала, но связь эта была иной. Юу всегда пытался убедиться в чём-то, когда пристально глядел на Таканори.       — Расскажи мне, — произнёс младший, ныряя в непроглядность глаз брюнета.       Юу затушил сигарету прямо на полу, придавив её ладонью. От неожиданности шатен едва не подорвался с места, но Аой жестом указал ему сидеть на месте, несмотря на то что уголки его улыбающихся губ дрожали. Когда сигарета была затушена, брюнет оторвал трясущуюся от боли руку и сжал её в кулак. То, как ему было больно, невозможно было скрыть.       — Если ты хочешь… — произнёс он тихо, а следом зажмурился и сжал губы в тонкую полоску. Чтобы что-то произнести, сначала нужно было заглушить боль. — Если хочешь, я расскажу.       — Зачем ты делаешь это?!       — Сиди где сидишь, — прошептал Широяма. — Здесь нет медикаментов, успокойся.       — Чёрт бы тебя побрал!       — Я показал тебе цену твоего решения.       — Хочешь сказать, виновен я? — Таканори снова вспылил, едва успел успокоиться, — его ищущие глаза наполнились досадой. — Хочешь сказать, я сказал тебе сделать это?!       — Я должен платить за то, что разглашаю, Таканори. Ты же знаешь, как мне больнее.       — Ты больной, — искренне поразился шатен. Широяма ответил дрожащей улыбкой.       — «Нужно вызвать полицию», — она сказала! — воскликнул Юу, махнув рукой в неопределённом направлении. — «Там какие-то крики, в переулке». Если бы мне не было пятнадцать, может быть, я и смог бы уговорить мать не идти туда. Но мне было пятнадцать, и она сказала мне стоять. Никуда не уходить.       Юу никогда не разговаривал много и не любил снимать с лица улыбку, ведь с ней всё было в разы проще. Он ненавидел выходить из роли. Оставлять себя без пищи притворства. Кто захочет быть в комнате со зверем? А если этот зверь — ты?       — Говорят… — Немного поумерив пыл, брюнет заговорил снова. — Что ты будто бы чувствуешь, если что-то назревает. Я ничего не чувствовал. С тех пор — ничего. Мы оказались в том помещении. И он смотрел на меня, пока полосовал её тело. Ему так нравились эти мои… эмоции на лице. Он питался ужасом. Ты знаешь, как двулики могут быть люди, Таканори? Ты можешь узнать, насколько. Ты уже смог.       — Я? — изумился Матсумото. Ему хотелось казаться меньше под взглядом Юу, который давил на Таканори своей тяжестью, тяжестью застывшей в них трагедии.       — Сострадание сделало это с ней… но не только. Ты можешь легко догадаться, чьи глаза я видел в тот день. Ты видел их тысячи раз.       Осознание проскочило в голове Таканори всего на секунду, но его грудь наполнилась противоречивостью. Он приоткрыл губы, но не мог ничего сказать. Ему лишь хотелось знать, что всё не так, как сложилось в его понимании. Всё должно было быть по-другому.       — Я не хотел напоминать тебе, кем был твой отец. Но ты сам пожелал этого.       — Всё это время… Ты молчал. Всё это время. — Таканори поднялся и подошёл к окну, а затем к двери, потом снова к окну. — Я не имею права даже смотреть тебе в глаза, — прошептал он, схватив пальцами подоконник — единственную оставшуюся сейчас опору. Пейзаж за окном был чужим, всё было чужим. — Что ты собирался делать дальше? Что собираешься?.. Хочешь меня проучить? Нет-нет… Проучить… — словно в бреду, лепетал Таканори.       Он чувствовал опустошение.       — Ты хочешь, чтобы я испытывал то же самое.       Страх зародился в Таканори и здесь, рядом с Юу. Брюнет молчал, сидя на полу и рассматривая ожог на руке; его руки продолжали дрожать на весу.       — Я же сказал, — произнёс брюнет зло. — Ты не тот.       — Не лги. — Таканори обернулся к голосу. — Я ведь часть того, кто… Ты просто должен был меня убить! А не делать это всё!       — На моих руках достаточно крови.       — Прямо сейчас! Тебе ничего не стоит.       Таканори опустился на колени перед Широямой, и Юу отвлёкся от болезненного места, смотря на шатена полыми глазами.       — Если ты не сделал этого тогда. Пожалуйста. Пожалуйста, — дрожащим голосом шептал Матсумото. — Ты хочешь этого, я знаю.       Таканори закусил губу, в блестящих глазах плясало отчаяние. Комната погрузилась в тишину, и лишь сейчас Матсумото не чувствовал, что она лишняя. Он не обращал внимания на неё, потому что внутри него тишины не было. Юу глядел молчаливо, и Таканори осознавал, что брюнет имеет власть над его жизнью.       — Пожалуйста.       Накрытый лавиной порыва, он не ощущал ничего, кроме тянущей ко дну боли. Умолять о гибели — это всё, что он мог сейчас. Смерть коснулась своими охладевшими пальцами последнего — остался лишь он сам. Это не та связь, которой он хотел. Между ними была рубиновая связь самой смерти.       Юу оторвал спину от стены и протянул руку к Матсумото, тотчас же закрывшему глаза.       — Не смей просить об этом.       Таканори почувствовал боль в затылке: пальцы брюнета с остервенением натянули его волосы. Шатен выдохнул жалобно, обессиленно, но ничего не предпринял, он не мог оценить ситуацию адекватно, не мог нацепить на лицо твёрдость. Не мог — не хотел.       — Сейчас ты повторишь за мной.       — Что?.. О чём ты?..       — Я невиновен. — Таканори ощутил, что болеть стало только сильнее.       — Мне… больно, — прошептал он сипло, чувствуя соль на своих губах.       — Ничего, мне тоже. Повтори мои слова.       — Я не стану.       — Повторяй. Я невиновен.       Таканори схватился за запястье брюнета, но его сила не ослабела, даже напротив. Боль стала невыносимой.       — Я не… — Голос шатена дрогнул, а затем продолжил совсем тихо: — …виновен.       — Ещё раз, — не унимался Юу. — Я не верю тебе.       — Я невиновен, — на одном прерывающемся выдохе произнёс Матсумото.       — Ты должен был убеждать меня в этом.       За окном раздались звуки сигнализации, и Таканори вздрогнул, открыв глаза. Он натолкнулся на взгляд Юу, ждущий и ничуть не злой. Отрешённый и опустошённый. И подался ближе: голова опустела от боли, которая волной смела все постройки-мысли. Однако цепкие пальцы его задержали.       — Почему ты невиновен?       — Я невиновен, — произнёс Таканори, не замечая того, что слова Юу стали его собственными. — Ведь я ничего не сделал, — прошептал он, качая головой. — Ничего.       — Ничего, — повторил Юу тихо, его пальцы оставили измятые волосы и осторожно скользнули по контуру подбородка. — Верно.