After we die

      С кончиков пальцев, посиневших от холода, скатывались багровые капли крови. Таканори казалось, она не смоется больше никогда. Он всё совал руки под ледяную струю воды, а вода всё не становилась прозрачной. Кровь текла и текла в сток, словно ей не было конца и края, как будто каждая пора пропиталась эритроцитами.       Он сбежал. Сбежал. И сердце колотилось как в первый раз, тогда, в подвале, когда Аой приставил к его виску гладкий ствол пистолета.       Таканори не понимал, почему так холодно здесь, в этой душной комнате, пропитанной дымом и гнилью отсыревших обоев. Он бежал, и всю грудь затопило тепло, сглотнуть пересохшим горлом казалось невозможным, но кончики пальцев заледенели. И шатен стоял, прижимая локти к себе, будто хотел сжать собственную грудную клетку до боли и хруста, а затем захлебнуться кровавым месивом внутри. Трясущиеся руки он подсовывал под воду на пару секунд, а затем опять отодвигал ладони в сторону: вода была такой холодной, словно шла из самых недр земли, но этот ржавый запах никак не мог принадлежать подземному источнику. Откуда бы ему взяться здесь.       Всё, что только попадалось Таканори на глаза, сейчас же отражалось в его мыслях. Этот поток мыслей был похож на воду, льющуюся из крана под сильным напором и брызгающую на столешницу полукровавыми пятнами, когда шатен позволял ей коснуться своих ярко-красных пальцев. Можно закрутить вентиль, но дрожащими руками ничего не поделаешь. Вода, родник, кровь, сток, холод… Что это? Синяки. Синий, красный — полиция…       — Шевелись.       Рука легла на плечо, и цепочка оборвалась. Гремя, разорвалась и полетела в черноту, которая заменила эти звенья, никак между собой не связанные.       — Я оставил… его, — прохрипел Таканори и закашлялся, опираясь о металлические края обеими руками, начавшими со скрипучим звуком скользить по поверхности. Лишь одно воспоминание — и позывы к рвоте гарантированы. Он втянул грязный воздух лёгкими с хрипящим звуком, но не почувствовал себя легче. — Оставил там! — Парень ударил рукой по столешнице, размазывая по ней порозовевшую кровь.       — Это уже не имеет значения, — произнёс тихий бас, пробившийся через кашель и неразмеренный глухой стук по пробковой поверхности кухонной тумбочки. Аой схватился за плечи шатена, захлебнувшегося в истерике, и встряхнул его изо всех сил, на что разъярённый Таканори не мог не ответить. Он вцепился пальцами в руки брюнета в попытке оттолкнуть его от себя, но Широяма и не думал сдаваться — оглушил звонкой пощёчиной, вырвав одну руку на свободу.       — Я не собираюсь продолжать, слышишь? Спусти свой адреналин в другое русло.       Ладони Аоя были совсем иными: не мокрыми, скользящими и цепляющимися, как у Таканори, а сухими и холодными. Но его хватка, как и всегда, напоминала хватку бойцовской собаки. Если схватит, то не разожмёт челюсть, пока не оторвёт от тебя кусок.       — В какое? — Таканори едва шевелил губами, когда его челюсть была схвачена шершавыми пальцами. Его глаза блестели от возбуждения и шока, всё ещё блестели вызовом, не успев привыкнуть к новой обстановке. Ему всё ещё казалось, что повсюду кровавые брызги и бледная девичья кожа сверкает яркими пятнами и порезами. А он должен защищаться. Ото всего.       — Ш-ш, — подобно гремучей змее, прошипел Юу, и почему-то именно сейчас Таканори почувствовал, как тумба больно впивается в кожу на пояснице. Широяма повернул его голову сначала в одну, затем в другую сторону, осматривая на предмет ран, но, кроме красного отпечатка от пощёчины, ничего не обнаружил. Матсумото дёрнулся — только Юу придавил его своим весом, лишая способности двигаться.       — Ты как домашнее животное, которое впервые выпустили на свободу, — произнёс Широяма вкрадчивым полушёпотом.       Таканори закрыл глаза, глубоко втягивая в себя воздух. Пальцы брюнета больше не касались его лица, начав исследовать его руки, все предплечья которых были покрыты грязно-серыми ссадинами.       Матсумото не пытался сопротивляться ещё раз и держал руки на весу, не зная, куда их девать, когда брюнет стоит к нему вплотную и его пальцы касаются повсюду. На самом деле Юу всего лишь рассматривал руки, но Таканори хватило этого, чтобы задержать дыхание.       — Он… — Таканори облизнул пересохшие губы. — Он их изрезал, как…       Матсумото покачал головой, не в силах подобрать слова, и сильнее сжал веки, чтобы не дать картинкам просочиться на сетчатку глаза. Как жаль, что и без этого они не исчезали.       — Как что? — спокойно и тихо поинтересовался Юу, его ладони вновь застыли на руках Матсумото чуть выше локтя, но в этот раз не стискивали их. Интересом, конечно, это назвать было сложно. Брюнет хотел, чтобы Таканори говорил.       — Как… — Матсумото осторожно коснулся холодными пальцами ткани на груди мужчины, а затем невесомо опустилась и остальная часть ладони. — Как бумагу. Белую и тонкую. — Всё ещё не глядя, Таканори склонился ближе, надеясь только на то, что не сделает ничего ненужного. Майка брюнета пахла сигаретами и ничем больше — насквозь пропиталась табаком. — Как будто кожа была маслом, она расползалась и… — Таканори чувствовал это. Его сердце больше не билось — оно замирало, и с каждым вдохом становилось только хуже. Он боялся сделать что-то неправильное. Но ведь всё, всё вокруг уже давно превратилось в концентрированную смесь грехов человечества, собранных в одном-единственном жалком тельце.       — Они кричали… — Таканори подавился вдохом и прислонил щёку к тёплой коже шеи; пульс у него в голове стучал теперь вразнобой: его и чужой. — Представляешь, как больно, когда нож всаживают по самую кость? Только… только не надо… — Ладони Матсумото увереннее надавили на мерно вздымающуюся грудь. — Меня оставлять. Я не виноват, правда.       Таканори говорил быстро и взволнованно, с перебоями; его лицо горело, и Юу чувствовал это своей собственной кожей. Он был живым, по-настоящему живым. И его осторожное дыхание, и волосы, прилипшие между щекой Таканори и шеей Юу.       — Не надо, — прошептал шатен, цепляясь за майку обеими руками, усеянными ссадинами, но оттого не ставшими слабее. — Я знаю, что ты оставишь меня. И ты должен мне солгать.       Аой молчал, и от этого молчания Таканори не становилось спокойней. Он повернул голову и ткнулся в мокрую от собственных слёз кожу. Сейчас, сейчас руки брюнета впечатают его в тумбу так, что потом останутся огромные продольные синие полоски. Но пальцы мужчины только сильнее сдавили его руки.       Веки брюнета опускались медленно и не открывались полностью, он смотрел на плитку с почерневшей клеящей смесью между и не двигался. Это всё, на что способны дикие животные.       Простояв в этом положении неопределённое время, Матсумото осторожно отстранился. Он пришёл в себя. Наконец. В голове гудело от напряжения и бессонницы, Таканори понял, что едва держится на ногах. Не поднимая глаз, он попытался попятиться, но пятиться было некуда. Юу сделал несколько шагов назад.       Решившись поднять взгляд, шатен увидел, что вся белая майка Широямы усеяна красными разводами, и это вызвало у него смятение.       — Извини, — сказал он, глядя в пол. Голос его изменился с последней фразы и погрубел, слова стали осмысленными. — За это, — шатен неловко махнул рукой в сторону Юу.       «Помнёшь», — промелькнула холодная фраза в мыслях Таканори, и неумолимый толчок… Прочь, убирайся! Он бы сказал себе это сам.       — Кровь хорошо отстирывается, если знать как, — отозвался Широяма сухо.       Таканори улыбнулся, хотя уголки его губ упрямо тянулись вниз. Внутри действительно загорелась тусклая лампочка, которая прогрела всё его нутро так, что захотелось разрыдаться. Словно маленький мальчик. Потому что каждая зажёгшаяся лампа была лишней и неуместной. Ему было так приятно, что она зажглась, но Таканори знал: её нужно будет разбить уже через несколько секунд, разбрасывая осколки, которые начнут скрестись о рёбра. Это было второй стороной медали. Оборотной. Той, о которой забывают все остальные, но они с Аоем не в силах забыть.       — Вымой руки, — бросил Юу и направился в ванную комнату, чтобы переодеться.       — Что?! — воскликнул Таканори, приподнявшись с места. Измотавшиеся мышцы рук дрожали, когда ладони парня опирались о столешницу.       Аой снова был в чёрном. И всё курил, курил… А ещё был поразительно терпеливым, разговаривая с Таканори на темы, которые разглашать нельзя. Но ведь какая разница тому, кто одной ногой в могиле? На оставшейся ноге и не походишь-то толком.       — Человеческая плоть крайне уязвима, — сказал Аой. — Но ещё уязвимей то, что здесь. — И он коснулся двумя пальцами, в которых дымилась сигарета, виска.       — Но я думал…       — Я понимаю, — усмехнулся брюнет и втянул дым. — Ты думал, что все идеальны. Ты думал, Ютака — ангел. Ты думаешь, Уруха — сама храбрость. Ты считаешь, я…       — Знаю, знал. — Таканори описал ладонью полукруг, как бы откладывая последующие слова Аоя на потом, куда-нибудь подальше. — Понимаю, но не хочу принять, — коротко ухмыльнулся шатен, разглядывая царапины на эмалевой поверхности стола.       — Он неустойчив. Таканори. Он неидеален. Вот. Это его гложет. — Между фразами из губ брюнета вылетал извивающийся и тающий клубок дыма.       — Как думаешь… он жив?       — Живучий как собака. Никогда он не разляжется посреди комнаты умирать.       — Я видел многое… Но это не было работой. Я будто… проник в логово маньяка, который пытает своих жертв, понемногу выпуская из них всю кровь.       — И долго это продолжалось? — безучастно спросил Юу, задымливая помещение.       — Не знаю… То есть, знаю, наверное. Но мне казалось, так долго... Когда та девчонка наставила на него пистолет, он озверел. Она не смогла стрелять. А вот он… лучше бы стрелял. Нам пообещали кучу денег за это. Но разве это волновало когда-то Уруху? И он вышел из себя, стал полосовать её этим треклятым ножом с таким усилием — я едва решился подойти. Одно дело, когда это приказ, а совсем другое… вот это. Он сказал мне не мешать. А вторая выхватила пистолет на полу, и тогда всё окунулось в хаос. Поэтому он начал её?..       — Мне всё равно, — отозвался Юу. — Возможно.       — Возможно? — Таканори дёрнул бровью, прислоняясь плечом к стене рядом.       Устало вздохнув, брюнет пояснил:       — У каждого есть свои трещины. Если вода туда хлынет — пиши пропало. Может быть, эта волна была его волной. Тот тип бил подростков, издевался над их едва окрепшим телом. А одна из них вызвалась на защиту своего мучителя.       — Он не смог смириться, что есть другой выход?..       — Ведь он сбежал. Он ненавидел. А она любила. Так нельзя.       — Я тоже не могу понять её, честно говоря. Мы бы не причинили им никакого вреда, если бы не это.       — Не можешь понять?       Матсумото пожал плечами.       Широяма опирался о холодильник, пускал дым в потолок и позволял шатену самому додумывать содержание его фраз. Острые уголки его полных губ поползли вверх. Он снова выдохнул дым, изображая на лице крайнюю степень сомнения, и отнял спину от прохладной поверхности, положил локоть на стол, внимательно смотря на Таканори.       — Разве сейчас ты не делаешь то же самое? Некоторых тянет к разрушению, тебе ли не знать.       — То же самое? — переспросил Таканори, но быстро замолчал, когда пристальный взгляд подсказал ему ответ. — Не то же самое, — произнёс он тише, опустив взгляд к своим рукам с отметинами от пальцев там и тут.       — Ты пришёл ко мне в дом, Таканори. А ты помнишь, что мы условились о последней встрече.       — Мне некуда было идти, — пробормотал Матсумото, прикладывая ладонь к горячему лбу и тем самым отгораживаясь от слов брюнета.       — Нам всем некуда идти. — Ещё бы, у Широямы всегда найдётся ответ. — Но ты пришёл именно сюда.       — Я был весь в крови. Куда бы я пошёл ещё?       — Вы останавливались где-то, верно?       — Да, — сквозь зубы выдавил Таканори.       — Я не хочу чего-то добиться, Таканори, — отступил внезапно брюнет. — И не время для этого. Именно поэтому я говорю об этом всём. Потому что не время.       — Я тоже не хочу чего-то добиться, — произнёс Матсумото и глянул брюнету в глаза.       — И поэтому ты решил просить меня…       — Это было не на свежую голову, — прервал Таканори, сжимая пальцы в кулак от досады. Если Широяма не ударил сразу, это не значит, что он не ударит позже. Как же можно было забыть об этом.       Эта фраза остановила Аоя, но всего на несколько секунд.       — Тебе не кажется, что то, чем ты занимаешься сейчас, — идиотизм, — сказал он в секунду погрубевшим голосом. — Раньше ты не пытался отрицать. Но теперь ты понимаешь, в чём дело. Это то, что тебе нужно похоронить, с этим нельзя возиться в этом мире. Ты знаешь это. Отпустить себя с поводка может только такой, как Уруха. Но иногда и это выливается в подобное. Если ты отпустишь себя с поводка, ты умрёшь, Таканори.       — Все мы умрём, рано или поздно. Это твои слова, — произнёс шатен, в голосе его появилась убедительность. — Ты сам мне ослабил ошейник, а теперь вопишь. Чего ты хотел… я не могу понять. Я не могу! Когда не разнёс мою чёртову голову на кусочки, чего ты хотел добиться?       — Это тебя не касается. — Вернулись с того, с чего и начинали. Безразличие — безупречная защита, лучшей ещё не придумал никто. Прочнее хитина, железа, титана.       — Моя жизнь касается меня в первую очередь.       — Ты мог понять меня, — глядя в сторону, на перепачканную и старую газовую плиту, выговорил брюнет. — Если бы ты остался жив, ты мог бы понять меня. Может быть, это тебе нужно было? Или что-то ещё? — Брюнет глянул на Таканори с размытой злостью — не твёрдой, а мечущейся по зрачку в агонии. Матсумото сглотнул вязкую слюну, и злоба схлынула — смотреть в глаза стало снова невыносимо.       На этой тихой кухне со старым гарнитуром не было даже часов, а из открытой фрамуги — ни звука. Свет тусклый и изредка мигающий из-за перебоев в проводке.       — Почему тогда нельзя? Ты сам хотел этого, — едва шевеля губами, сказал Таканори.       — Не говори «хотел», — вмешался Широяма, ударяя на последнее слово.       Брюнет выбросил очередную сигарету куда-то в сторону, не заботясь о её судьбе, и подвинул стул ближе, заставляя Таканори напрячься.       — Хотел. Но не этого. — Холодные пальцы коснулись едва видимых желтоватых точек в низу шеи Матсумото, и тот вздрогнул, прикладывая свою ладонь сверху. — Это слишком.       — Я всё ещё могу понять тебя? — Таканори сжал холодные пальцы в своих, не особо отличающихся теплотой. Возможно, они были даже холоднее, потому что холода рук брюнета Матсумото ими не чувствовал.       — Ты лжёшь, Таканори, — улыбнулся Широяма невесело, и его рука выскользнула. — Ты добиваешься. Хочешь, чтобы я тоже спустил себя с поводка.       Матсумото действительно хотел этого. Втайне и даже сам того не понимая; не понимая того, что дикие звери без поводка опасны.