After we die

      Сидя на давно знакомой кровати, Таканори смотрел на дверь и будто ждал, что кто-то войдёт. Помочь, сказать, что делать. Странное чувство готовности к любому захватывало рядом с Такашимой ещё больше, чем раньше.       — …и траектория кривая, — звучал размеренный голос в комнате. — Рулетка, — сделал вывод Масаши и поднялся с коротким выдохом.       — Я не проигрываю, — подал слабый голос Такашима, лицевые мышцы едва смогли изобразить дрожащую улыбку.       — Вот сейчас тебе бы точно промолчать, — наставительно уверил хирург, засовывая руки в карманы потрёпанных джинсов, криво рваных на коленях.       — Пустяки, — произнёс брюнет со смехом. Тон его и фразы будто и не изменились — только голос послабел.       Таканори посмотрел на выглядывающие из-под одеяла плечи брюнета, на одном из которых начинался ярко зияющий белёсый шрам. Вспухшая и мёртвая кожа. Начинаясь на лопатке, он спускался вертикальной полоской по груди, почти прижимаясь к бинту, что надёжно охватывал рану в плече, и терялся под покрывалом.       Таканори отвлёкся от шрама только тогда, когда почувствовал, что Уруха смотрит на него. Матсумото бросил ответный взгляд, но Такашима почему-то не нашёл никаких слов.       — Ключица вдребезги. Пришлось использовать титановую пластину, — сказал Масаши, прерывая тишину на полуслове. — То же и с ногой.       — Металла хоть убавляй, — усмехнулся Кою побледневшими губами. — Терминатор позавидовал бы.       — Смотри, как бы на куски не раскрошился, терминатор, — хохотнул Ито и направился к двери, ведущей к остальным комнатам квартиры. Псевдокухня, небольшая комната и кабинет. Матсумото поспешил за ним: нахождение рядом с Такашимой в одной комнате странно пристыжало его. Возможно, потому лишь, что тот больше не мог бегать повсюду с зажатой во рту сигаретой и бросать реплики, за которые его захотелось бы ударить.       — Удивляюсь каждый раз, — пожал плечами врач и положил руку на стопку книг, которая находилась на краю рабочего стола. Невзрачные толстые тома: фармакология, анатомия?.. Таканори стоял в дверном проёме, ожидая следующих слов. — Каждый раз приползал… вот так. И оставался жив.       — Удача? — вяло улыбнулся Таканори, прислоняясь головой к дверному косяку.       — И не знаю, — неопределённо ответил Ито и пожал плечами вновь. Он сел за стол, и Таканори наконец смог созерцать его лицо, усталое после выхаживания внезапно заявившегося «пациента».       — Дьявол боится конкуренции. — Продолжая безотчётно улыбаться, Таканори прикрыл глаза.       — А?..       — Ничего.       Всё же Матсумото удалось принять вертикальное положение и подойти ближе к Масаши, сидящему за столом и молча наблюдающему. Таканори положил ладони на холодную поверхность стола.       — Я пойду, — сказал он неуверенно: и сам не знал, что лучше сделать. — Когда он придёт в чувства?       — Не могу сказать точно. — Масаши покачал головой, сцепил руки в замок и коротко вздохнул. — Месяц… два? Но разве будет он столько лежать тут? Ты же знаешь его. Раньше он не раз получал повторные переломы ещё не сросшихся костей.       — Понятно, — кивнул Матсумото, поджимая губы.       — А ты? — сказал наконец Ито то, что сидело в его взгляде на протяжении вот уже нескольких минут. — Выглядишь совсем нездорово. Усталость, слабость? Сонливость?       — Бывает, — отмахнулся шатен.       — Ничего не значащие симптомы приводят к значительным болезням, — сообщил Масаши, незаинтересованно смотря в сторону.       — О чём ты? — ухмыльнулся Таканори безразлично. — Пустая трата времени. Хорошо мне или плохо… — Матсумото размял рукой ноющую шею, так и не договорив. Он смотрел в пол, на свои пыльные ботинки, на поцарапанный низ стола.       — Нарколепсия имеет место быть, но… Один мой знакомый говорил, что усталость не болезнь. Тогда я ещё только поступал. Он тоже со мной собирался в институт, да только не успел. СПИД. Недомогание, усталость, потом лихорадка пару месяцев такая, что и в страшном сне не приснится.       — Со мной всё в порядке, серьёзно. — Таканори вскинул брови, моментально преображаясь, как это бывает, когда люди пытаются неискусно солгать. Масаши недоверчиво улыбнулся в ответ. — Призраки прошлого? Не стоит проецировать это на меня.       — Оценивай по самочувствию, Т… Таканори. — Хирург попытался вспомнить имя стоящего напротив, и это у него получилось. — Не пренебрегай мелочами.       — Я не смог бы, — задавленно глядя исподлобья, промолвил младший с такой же напряжённой улыбкой, как будто натянутой на губы с помощью незаметных ниточек, вшитых прямо в кожу.       Три дня, четыре дня… Заданий не было, Урухи не было. Ничего не было. Ходить по пустующему помещению, споря самому с собой, — единственное, что оставалось Таканори, оставленному на произвол судьбы. Акира не хотел ему доверять, и теперь Таканори понимал почему. Покинутый, апатичный, он брёл по тротуару, пока пасмурный день ненавистно бил ему в лицо ветром. Эти вечера — прекрасно печальные. Неясно, темнеет ли, собирается ли дождь, и всё небо грязно-голубое и такое несчастное, готовящееся расплакаться. Слабое небо, которое вот-вот упадёт, разольётся по дорогам. Такое небо часто бывало раньше, когда собиралась страшная гроза и все продолжали боязливо сновать по улице, провоцируя тучи спугнуть их, прогнать. И Таканори был с ними, со всеми остальными людьми. Когда-то он не брёл в одиночку, шаркая ботинками по асфальту, как школьник, который получил плохую оценку и боится возвратиться домой, чтобы не быть наказанным. Когда печаль охватывает собой всё, что только есть, эгоизм приходит на замену всем прочим чувствам. Неважно, как громок смех прохожих, как ярок закат — тебе больно. Снова и снова. Тебе больно. И всё другое отходит на задний план, только щемление в груди строит фундамент. Кладёт кирпич за кирпичом — становится всё тяжелее. Кому нужны эти здания принципов? Кому нужны эти постройки мнений? Кому нужен ты?       Воздух был тёплым и душным, и лишь когда ветер вступал в силу, Таканори передёргивал плечами. Матсумото шёл и думал о том, что скажет ему, когда они обменяются неясными взглядами.       «Привет, я пришёл снова».       «Привет, я зря пришёл, да?»       «Привет».       Да, просто «привет» сойдёт. Он поймёт всё, что ни говори.       Только дрожащие пальцы потянулись к кнопкам домофона, как железная дверь с пугающим пищанием отворилась. Таканори посмотрел на вышедшего мужчину и спрятал руку за спину.       — Его нет, — ломано и невнятно произнёс бритый. Как же его звали?       — Нет? — переспросил шатен, чувствуя себя немного идиотом. Совсем малость полным идиотом. — А когда?..       — Понятия не имею, где твой любовничек. Я ему не мамаша. — Нервозным мимическим жестом бритый прикусил губу, исполосованную красной потрескавшейся кожей, и, не глянув на Таканори, — намеренно или нет — спустился по лестнице.       — Он мне не… — запоздало среагировал Матсумото, но умолк. Этому человеку точно не было дела, кто такой Аой и кто есть Таканори. Понятно как дважды два — четыре. «Любовничек», вероятно, было бы последним словом, которое пришло бы на ум Таканори, глянь он на Юу. А ещё вероятнее, что и вовсе бы не пришло. Ни одного слова.       Таканори огляделся: темнеющее небо, будто утреннее, но на самом деле искажённо-вечернее; его загораживали многоэтажные дома. Несколько человек, каких-то вялых, измождённых, шли через дорогу. Или ему просто стало казаться, что они такие. Матсумото сел на холодную ступеньку — что ещё оставалось делать? Ледяная штукатурка под щекой и вновь наваливающийся сон. Кто он? Верный пёс, чтобы выжидать хозяина под домом? Как низко. И будто осталось ещё что-то, помимо «низко». Конечно же, нет.       Матсумото открыл глаза, слабо и лениво пытаясь моргать; режущая боль в не давала открыть веки полностью, но небо, на которое теперь был надет предельно тёмный чехол, заботилось об этом и не мешало глазам привыкнуть к тому, что они видели. В темноте медленно тлел оранжевый огонёк, бросая лучевидные отблески из-за влаги, скопившейся в глазах шатена. Таканори сощурился, пытаясь понять, что же такое светится прямо у него перед носом, и силуэт стал понемногу вырисовываться, а тлеющая сигарета потеряла внимание Матсумото.       Глаза смотрели на него так же прямо, как и всегда. Голова так же, как и его голова, была чуть склонена в сторону.       — Что ты тут делаешь? — небывало шершаво сказал тёмный силуэт с тлеющей сигаретой в пальцах и глазами, внимательно наблюдающими за Таканори. — Устал? — последовал ещё один вопрос, и Матсумото почувствовал, как тают его тревоги, растекаясь по телу бесформенной жижей. Это чувство было слишком горячим, чтобы связать его с человеком напротив. Таканори вытянул руку к сигарете, которую брюнет держал осторожно, но прочно. Полные губы улыбнулись, и пальцы без вопросов отпустили сигарету со смятым фильтром. Таканори не хотелось курить, нет, но другого способа дышать тем же воздухом, что и Юу, не было. Он втянул этот горький дым, все его яды, по секундам приближающие смерть.       — Таканори, уходи, — произнёс голос, но глаза утонули где-то в темноте, уходя от прямого контакта.       — Я не уйду, — выговорил Таканори, срываясь на хрип после недолгого, но всё же сна.       — Ты приходишь сюда и становишься на край вырытой для тебя могилы. Однажды земля обвалится. Ты топчешься у самого края.       — А где был ты? — проигнорировал шатен.       — Пойдём. — Широяма поднялся с корточек и всё, что увидел Таканори, — скользнувшую перед ним полу плаща.       Матсумото всё ещё не понимал, что реально, а что — нет. То, что он шёл, было реальным точно: он чувствовал тяжесть своего тела и дрожь в мышцах. Но было ли реальным что-то, помимо него, Таканори едва ли мог бы сказать. Щелчок замка вывел его из неопределённости, и цвета немного обрели яркость. Голова яростно болела, давление на неё накатывало волнами.       — Почему молчишь? — поинтересовался Таканори, смотря на брюнета, который выглядел почему-то не так, как всегда. Небольшая трещина где-то глубоко, и она была заметна шатену так отчётливо. Но Юу молчал, стоя у противоположной стены в прихожей, где не было даже света. Только полутьма и слабая улыбка на губах Широямы, которая никак не желала сойти. — Где ты был? — Таканори ощущал нечто нечистое.       Наконец рука брюнета потянулась к пуговицам плаща, он расстегнул их медленно, не спеша, а затем достал пистолет, отливающий серебром в темноте.       — Ты снова?.. — Таканори шептал, будто кто-то мог их тут услышать. — Снова вмешиваешься?..       Шатен сделал несколько шагов ближе, он готов был наброситься на брюнета и трясти его до тех пор, пока не вытрясет из него всю эту сумасшедшую дурь, такую неприсущую «взрослому и разумному человеку».       — Что за фокусы? Я думал, ты перестал! — воскликнул Таканори, прекращая своё движение в шаге от цели. Юу улыбнулся.       — Уходи, — сказал он тоном, что был с трудом понятен Матсумото. Он словно бы предлагал.       — Нет, — среагировал шатен в секунду.       — Ты думал, он думал… — произнёс Юу совсем тихо, проскальзывая сквозь определённость. — Если хочешь поговорить об этом, то выходи за дверь.       Вот так, бескомпромиссно и с улыбкой. А в голове Таканори разразилась буря. Кулаки чесались, но он больше не хотел ударить кого-то — он хотел сбить свои руки в кровь, чтобы перестать быть таким ведомым. Это был ультиматум, едва заметный, но точно он. Таканори сделал шаг вперёд.       — Ты не должен, — проговорил он, глядя в чёрную водолазку на груди брюнета. Аой сливался с всеобщей тьмой.       — Ключ у меня в кармане, — сказал Широяма, приподнимая руки и позволяя Таканори забрать его. Матсумото захотелось топнуть ногой и закричать, настолько нахальным был Юу.       — Да послушай же!..       — Ш-ш! Ни шагу ближе, — Рука с пистолетом прильнула к груди Таканори, оставляя его на месте. Шатен чувствовал холод сквозь тонкую рубашку. — Так решения не принимаются.       — Аой?.. — Таканори едва понимал, что хочет услышать брюнет; досада и злоба слилась в нём с дрожью и сладостью сродни двум полюсам, противостоящим друг другу, но в то же время являющимся одним целым. Как Инь и Ян. — О чём ты? Какие решения? — поостыл Матсумото.       — Молчать и остаться или не молчать и не остаться, — выговорил Аой одной фразой.       — Молчать? — поразился шатен. — Как я должен молчать, когда это?.. — Раздражение стало перевешивать, и Таканори едва сдерживался от гневного выпада, но всё ещё сдерживался. Аой посмотрел убедительно и кивнул — он не шутил.       — Рабство было давно запрещено, — сказал Юу спокойно, удерживая маску уравновешенности на лице. — Я делаю то, что считаю нужным, верно? У нас ведь свобода. Демократия, знаешь, и всё такое.       — В основы демократии не входит одобрение убийства. И самоубийства тоже. — Таканори снова попытался приблизиться и снова был остановлен. Его зрачки подогревались, как две маленькие чёрные конфорки.       — Это другая демократия, Таканори.       — Я не… — Растерянно Матсумото пытался подобрать новые аргументы, но не мог больше. Он был зол, и его желание подойти ближе возросло в раз двести.       — Немного успокойся. — Вторая рука брюнета мягко легла на плечо, и Таканори встрепенулся и отступил назад. Как он мог разговаривать так спокойно и с этой… издевательской кротостью в голосе? Шатен вцепился пальцами в собственные волосы на затылке, глядя по сторонам и отыскивая, что бы найти такое, что оказало бы силу поразрушительней. Ему нужно было остановить Юу, остановить его попытки подогреть злобу Рейты.       Аой наблюдал за шатеном с лёгкой насмешкой: он не собирался менять своё мнение, что бы ни произошло. И он был уверен, что Таканори не уйдёт — согласится молчать.       — Что я должен сделать, чтобы это больше не произошло? Что на этот раз?! О чём мне завтра расскажет наш чёртов босс?!       — Моё терпение истекает, Таканори.       Матсумото обессиленно опустил плечи, часто дыша, сжимая пальцы в кулаки, а затем снова превращая оружие в беззащитную небольшую ладонь. Его взгляд не мог ничего изменить, его слова не могли ничего изменить, он ничего не мог сделать.       В детстве мама часто говорила: «Если ты заплачешь, ситуация не пойдёт к лучшему. Если заплачешь, нам всё равно не хватит денег на эту игрушку».       Эта адская игрушка с сердцем из камня. Чёрные глаза-пуговицы и пришитая улыбка. Сколько же она стоит? Почему же дети никогда не смотрят на цену?       — Хочешь издеваться? — усмехнулся Таканори, лихорадочно дёрнув уголком губ, но всё же снова подошёл ближе. — Ну давай, развлекайся.       — Некоторые вещи не могут измениться, — сказал Аой, чем и заставил яркую обиду Таканори немного потускнеть. — Не стоит драмы.       — Ты не хочешь изменить их. То, что Уруха сейчас дырявый, как дуршлаг, — вот этого не изменить. Ты можешь просто сказать…       Да, конечно, это было точно не о нём, Аой не мог «просто сказать».       Брюнет скользнул ладонью по плечу Таканори: такой жест обычно означает что-то вроде… поддержки? Но Матсумото только насторожился и напрягся. Его собирался поддержать человек, который не желал его слушать; который не хотел рассказывать, где был; который держал в руках свой Кольт. Смех и только.       — Сегодня Масаши решил диагностировать у меня СПИД, — произнёс зачем-то шатен, глядя в пол, — по усталости, — прибавил он, улыбнувшись. Юу молчал, его пальцы задержались чуть выше локтя — на руке Таканори. Даже сквозь несколько слоёв ткани он чувствовал эти касания и ёжился. — Что думаешь об этом?       «Сдался. Слабак. Ты слабак», — звучало в мыслях Таканори, как тысячи голосов митингующих, которые пришли к одному.       — Никогда не любил врачей.