After we die

Ashtar Command — Deadman's Gun

      Ненадолго выбираясь из дрёмы, Таканори улавливал прошмыгивающие мимо огни и слова на вывесках, которые скоро перешли в очертания домов, почти лишённых яркости. Блёклые уличные фонари, чёрно-серые силуэты; ночь. Укутывающая, бережная темнота и шум дороги. Сквозь сон шатен едва различал, как начинает болеть голова, но он слишком устал, чтобы обращать на это внимание. Всё казалось таким вязким, тёплым и прочным: ворсистая ткань сиденья, горький запах салона, пластик дверцы под плечом. Несмотря на холод снаружи, что не могло не отразиться на температуре в автомобиле, Матсумото чувствовал: кожа на лбу и шее, под волосами, покрылась испариной. Дыхание было горячим, а веки тяжёлыми, но изредка внутрь пробирался мороз, начинавший покалывать кожу своими крошечными укусами. Алкоголь пошагово оставлял разум Таканори, но за собой покидал череду симптомов вроде озноба и тяжёлого дыхания.       Спать в автомобиле было сложно, и шатен открывал заспанные глаза с каждой остановкой или поворотом, внезапной встряской. Он ни за что бы не уснул так при других обстоятельствах.       Сквозь пелену, как гром, зазвучал громкий хлопок, и Таканори очнулся окончательно, вздрагивая и принимаясь оглядываться по сторонам. В руках оказалось что-то тёплое, что парень едва удержал, будучи в непонятках. Руки недоверчиво отдёрнулись, но чужая ладонь снова прижала их к скрипящей поверхности пенопласта, защищающей кожу от ожога.       — Поешь.       На колени Матсумото был положен коричнево-серый пакет, и шатен поглядел вниз. Пахло приятно, особенно для того, кто не особо часто баловал себя едой. Таканори моргнул, ещё раз поглядел на свои руки и светлую жидкость в пенопластовом стаканчике, но понял, что здесь есть ещё кое-что, что следовало бы отметить. И Матсумото глянул влево, на водительское сидение.       Брюнет смотрел на дорогу, его пальцы неслышно барабанили по рулю. Ощутив на себе взгляд, мужчина посмотрел в ответ — не поворачивая головы, одними глазами. Взгляд был нетерпеливым и ожидающим, пальцы продолжали поочерёдно опускаться на руль. Спустя несколько секунд обоюдного молчания Таканори всё-таки вернул свой взгляд на собственные колени и произнёс хриплым после сна голосом:       — Спасибо, но я… — Шатен кашлянул, прижимая руку костяшками пальцев к губам.       — Поешь, и не будет тошнить, — уже догадываясь о следующих словах, заверил Широяма.       Откашлявшись, Таканори потупился и замолчал, продолжая мять гнущийся стаканчик в пальцах. Стало так тихо, что шатен наконец-таки смог услышать мягкие удары подушечек пальцев по поверхности руля, но от этого точно не стало легче. Он не знал ни где находится, ни который час, а уж что говорить о чём-нибудь более глобальном.       Если бы только стереотип о том, что, напившись до розовых слоников, всегда теряешь всякие воспоминания, был правдой. Но Таканори всё помнил почти досконально, кроме, разве что, последних моментов. Всё время, проведённое в клубе, казалось несобранной мозаикой, но эмоциональный стресс запоминается куда лучше. И без того часто бьющееся сердце скакало бешено, стоило только шатену вспомнить очередную деталь. Он вёл себя как идиот, опозорился — безусловно. Однако те самые «последние моменты» только и впивались в голову. Мокрые поцелуи, холодная стена под вспотевшей кожей. Он был пьян, но не они оба.       Матсумото не отпил ни глотка из стакана, всё это волновало его меньше всего сейчас. Но начать разговор он не решался: казалось, Аой по уши сыт его словами. Ему всегда легко быть таким, не начинать никаких тем и бросаться тривиальностями. «Поешь, заткнись, приди, уйди». Как только Таканори угораздило связаться с этим человеком?       — Мы в Токио. Полтретьего.       Матсумото посмотрел на брюнета ничуть не изменившимся, непонятливым взглядом, исследуя его профиль.       — Ты, возможно, хотел знать, — пояснил брюнет, на этот раз настойчиво игнорируя взгляд в свою сторону. Он был спокоен. Практически, не считая непрекращающегося стука о руль. Но чересчур неподвижен: сейчас его плечи были напряжёнными, а спина — прямой.       Таканори почувствовал почву под ногами, когда понял, что далеко они не уехали и прошло не так много времени, с тех пор как он уснул.       — Тебя будут искать? — последовал ещё один вопрос от Широямы. Выглядел он так, будто хотел говорить, но что-то сдерживало его.       — Может быть. — Удивление проскользнуло в голосе Таканори, он глянул на Аоя искоса. Он не смог бы точно ответить на этот вопрос, да и не пытался: смысла-то не было. Широяме до этого не должно быть никакого дела. Он — враг. Им нельзя быть вдвоём на территории, как минимум, в пятьсот квадратных метров.       Конечно, Таканори понимал, что это в какой-то степени ложь. Но ведь он, правда, старался изо всех сих, чтобы избавиться от лишнего. Все обстоятельства говорили о том, что первым в этом списке, безусловно, должен быть Широяма. Всё, что связывает их двоих, — всё это сводится к кровопролитию. Всё это испачкано чьей-то кровью.       — Может быть? — вздёрнулся Юу, голос его был пропитан претензией. Словно ответ обязан быть точным, будто это было прописано в какой-то недавней поправке к конституции. Таканори так не считал.       — Объяснись, — сказал он тихо и уткнулся взглядом в свой чай. Широяма явно не был готов к темам подобного толка, поэтому продолжал молчать.       — Что значит «объяснись»? — выждав немного времени, спросил брюнет насмешливо.       — Пришло твоё время объясниться. — Таканори вздёрнул брови и осмелился посмотреть на Юу, который уже буравил его раздражённым взглядом. — Не я сунулся к тебе в жизнь в этот раз. Я вообще… — запнулся шатен, заметив, как рука Аоя крепко сжалась на руле, и испытав призрачный страх перед этим движением, — вообще не хотел этого.       — Не хотел чего? — почти перебил мужчина.       — Видеть тебя, — ответил Таканори негромко, но без заминки, и снова метнулся взглядом в сторону.       — Понятно, — усмехнулся Юу и отвернулся, чтобы снова наблюдать ночной пейзаж спального района за лобовым стеклом. Его руки сжали руль сильнее, затем разжали, следом снова сжали. Глаза неотрывно смотрели куда-то, словно стеклянные.       Таканори не хотел признавать этого, но уже сожалел о своей лжи. Ведь это он был виновен во всём, навязываясь, а теперь смог так нагло выплюнуть эти слова в лицо другому?       Аой, похоже, был зол, и в Таканори с каждой секундой зарождалось сомнение, что он здесь в безопасности. Немного остыв, брюнет посмотрел на Матсумото, молчаливо держащего свой чай, не зная, куда его деть. Шатен напрягся и вжался в сидение. Возможно, Юу был последним, кто мог причинить Таканори ощутимый вред, а если даже и так, Матсумото знал все слабые места брюнета. И невзирая на это, он чувствовал, как холод добирается от плеча до пальцев, когда Широяма смотрел на него с такой концентрированной серьёзностью.       Уруху действительно стоило опасаться, и Таканори знал, что он в любой момент способен подставить подножку, и не знал ни одной бреши, чтобы в случае чего остановить его. Но если Такашима бил его, он бил в ответ. Если грубил — грубил в ответ. Таканори не боялся его.       То, что таилось в глазах сидящего рядом, — тот сумбур. Его стоило бояться, Матсумото знал. Человек всегда дрожит перед неизвестным, перед темнотой. Он не опасался боли, не опасался ругательств — он опасался того, что может быть погребено внутри.       Даже самый опасный в мире человек смог бы сделать так, чтобы люди улыбались ему при встрече. Когда же такой человек, как Широяма, появляется в поле видимости, начинаешь невольно чувствовать себя меньше. Не потому, что он причинит тебе боль, а потому, что его осторожность порождает ответную осторожность, и Таканори выбирал слова, прежде чем озвучить их. А возможно, он просто хотел поддаться этому страху? Поддаться брюнету?       — Ты заслужил, — произнёс Широяма, разбавляя наконец тишину, — но я не ударил в ответ. — Он склонился ближе к пассажирскому сидению и забрал стаканчик, начавший остывать, из рук Таканори. Поставив его в нишу между сидениями, брюнет не принял прежнее положение. Таканори ощутил прикосновения руки к своей щеке и смотрел широко раскрытыми глазами в лицо брюнета, ожидая подвоха. Пальцы погладили скулу, спустились к контуру подбородка, а затем пробрались на шею. Рука Таканори сейчас же поднялась с колен, чтобы остановить брюнета, но так и застыла в невесомости. Он силился не закрыть глаза, и веки стали подрагивать.       — Зачем лжёшь? — с очередной порцией раздражения сорвалось с губ брюнета, а пальцы натянули волосы Матсумото, и тот зашипел. Стоянку освещало несколько фонарей, но этого всё равно было недостаточно — так посчитал Таканори. Он не мог разобрать выражения лица Широямы досконально. — Не хотел. Лжёшь. Думаешь, я куплюсь, — шептал он едва слышно — так, будто в этой машине вот-вот будет спланирован политический заговор.       Таканори вытянулся и сел ровно, но это не помогло бы избавиться от отголосков боли. Голова раскалывалась после «весёлой» ночи, поэтому болезненность удваивалась, но Матсумото ничего не мог поделать со зверскими повадками брюнета. Руки, убивавшие так много, способны только на жестокость. Таканори и сам сомневался, что ему, уже посекундно умирающему, нужны ласка и утешение. Ему, видевшему так много того, чего человек не привык видеть, были чужды тёплые слова. Они будто и не воспринимались как слова — бесполезные звуки.       Искажённое восприятие не нормализовать. «Люблю» прозвучало бы как «убью». В данных обстоятельствах эти слова казались синонимичными, но первого не существовало больше в лексиконе ни Таканори, ни кого-то из тех, кого он узнал за эти три года.       Отношения хищников строятся по принципу иерархии: кто-то главенствует, остальные подчиняются. Но Аой был отшельником. Если стая узнает, что Таканори ошивается рядом с чужаком, — растерзает их обоих.       — Знаешь, Таканори, — произнёс брюнет и сократил расстояние между их лицами до десятка сантиметров, — я не позволю тебе поступать так. Уйти ты не сможешь.       — Ты что, — усмехнулся Матсумото нервно и прищурил один глаз от боли, — решил и меня за собой потащить в суицидальники? Всё мало?       Широяма нахмурился.       — Поговаривают тут кое о чём, — проигнорировал очередное оскорбление он. — Рейта почти потерял ещё одного из верхов.       — Пусть поговаривают.       Таканори дёрнулся, чтобы уйти от руки брюнета, но сделал себе только больнее.       — Что это?       — Прекрати, — зашипел Матсумото нетерпеливо, — обращаться со мной, как с…       — Посмотри на меня, — перебил Широяма. — Что это? Прогнозы?       Шатен прикрыл глаза и тихо выдохнул, передёрнул плечами от дискомфорта. Откуда он мог знать об этом? Таканори не желал лишний раз вспоминать, но убежать не получится. Поэтому если хочет — пусть получит. И отвяжется. Здесь больше нет места для игр.       — Миелолейкоз. Хронический.       — Прогнозы?       — Тебе зачем? — огрызнулся Матсумото, впиваясь взглядом в глаза напротив, такие же пустые, как и всегда. Аой молчал, и это, вероятно, было его самым действенным оружием. Таканори терпеть не мог этого удушающего молчания в совокупности с прямолинейным взглядом. — Пока ремиссия. Я тебе не гадалка, — пробормотал он, отворачиваясь и чувствуя, что рука выскальзывает из волос, оставляя вместо боли болезненную пульсацию. Кровь шумела в голове, а в груди только тяжелело. Пальцы Широямы опустились обратно к шее. — Нужно… проходить обследования, — запоздало произнёс Таканори.       Брюнет смотрел пристально, словно сканировал радужку его зрачка. Но в этот раз он ничего не искал. Он был растерян, но Матсумото не мог этого заметить. Молча они смотрели друг на друга, и уголки губ шатена через некоторое время дёрнулись вверх. Не то чтобы ему было весело — просто тревожно.       Наконец глаза мужчины моргнули, и его рука плавно соскользнула с кожи Таканори. Аой потянулся к ключу зажигания, но, прежде чем повернуть его, не сдержался и произнёс:       — Ты уже совершил суицид. — Таканори коротко хмыкнул. Мужчина, как и всегда, нашёл отличный аргумент, чтобы оправдать себя. — Когда согласился узнать ненужные вещи.       — Они не были ненужными, — возразил Матсумото резко.       — Стало легче?       Тон Аоя был издевательским. По крайней мере, Таканори так показалось, потому что ему не было легче, действительно не было, и Широяма был прекрасно осведомлён об этом. Ещё один пронзительный взгляд. Брюнет не мог сказать «мне жаль». Хотелось обвинить хоть кого-то. Зачем-то. Неясно, зачем. Но виноватых снова почему-то не было, слишком много объективизма в мышлении Юу давали ему лишь один ответ: стечение обстоятельств. Нельзя обвинить стечение обстоятельств, нельзя даже дать ему в морду. Многое могло быть предотвращено, может быть, многого бы не случилось, и это не давало покоя обоим.       — Станет легче, если расскажешь мне до конца, — чувствуя жжение в груди и сопротивляясь ему отчаянно, предложил Таканори.       — Ты мог уйти, — настаивал на своём Юу, крепко стискивая руль в пальцах и глядя перед собой. Таканори смотрел в прозрачность стекла тоже, отвернувшись, и так разговаривать было намного легче.       — Уйти? — прыснул Матсумото, прислоняясь лбом к ледяному от ночного воздуха стеклу дверцы. — Я паршивый актёр, стоило это давно признать, — прикрывая глаза, говорил он мягким баритоном. — У меня не было денег. Не было образования. У меня нет никого, — тихо смеясь, выговаривал Таканори.       Мужчина ещё немного помедлил и завёл машину одним осторожным движением руки. Движок барахлил, тёмно-синяя Ауди была не такой уж старой, но сильно изношенной, с большим пробегом. Вообще-то развались она или взорвись прямо сейчас — кажется, ничего бы и не изменилось в этом тёмном гудящем мире.       «У меня тоже», — крутились слова на языке брюнета. Но это слишком опрометчиво. Слишком глупо. Слишком драматично. Слишком по-детски. Неразумно и самонадеянно.       В кино бы это, может, и прокатило, и все стали бы счастливы. Но здесь всем плевать. У тебя тоже? Ты дохнешь тоже? Знаешь-ка, парниша, мне насрать.       Таканори отнял лоб от стекла, больше не в силах наслаждаться холодом, когда машину при езде потрясывает и скулы неприятно сводит дрожью. Он посмотрел на пакет на своих коленях, слегка нагревший его джинсы, и отбросил его на заднее сидение. В опасной позиции стоял чай, жидкость в стаканчике облизывала то один, то другой край, едва не выливаясь за их пределы. Взяв в руки пенопластовую тару, шатен ощутил, что поверхность больше не тёплая, но жидкость нельзя было швырнуть на заднее сидение и пришлось пить. Сейчас не помешали бы какие-нибудь обезболивающие таблетки. Подумав об этом, Матсумото вспомнил и о своём «безмедикаментозном загуле», и внутри стало ещё тяжелее.       Аой выкрутил руль на повороте. Справа тянулась череда деревьев у аллеи, и Таканори мог видеть их, гордо и непоколебимо выстроившихся в ряд, безмятежно колыхающихся от лёгкого ветра в свете круглых и бледных, как луна, уличных фонарей. А сам он всё сильнее сгибался и всё глядел вниз, на резиновый половик, в темноте почти неразличимый. Не хотелось, чтобы шум машины затих; не хотелось, чтобы наступало утро. Сидеть здесь, попивая остывший чай и глядя на ночные огни, было больно, но спокойно. Не хотелось прострелить себе голову и даже не хотелось выпить.       Поставить ночь на повтор. Просто ехать в никуда. Вечно.