After we die

Частично под влиянием: Les Friction — Firewall.

      Страх лишь средство.       Когда непроглядная густая тьма внизу манит упасть, ноги подгибаются и в горле пересыхает. Существует устройство внутри, походящее на спидометр, где стрелка, доходя до последней метки, дрожит. Ты не сможешь. Это всего лишь фарс.       Ослепни и выверни себя наизнанку. И тогда, может быть.       Она курила не спеша, откинув голову на деревянное изголовье, лакированное так давно, что лишь в нескольких местах возможно было проглядеть это. Сквозь тонкую щель салатовых штор бил оранжевый луч закатного солнца. Дешёвый номер: пыльный ковролин и пятно на потолке, прямо над кроватью. Оно чертовски выводило из себя.       — Ты его ударил? — сказала она лениво, почти шёпотом и выпустила дым. — По-моему, не в первый раз.       — Это не тот случай, — произнёс Матсумото, щёлкая зажигалкой. Искры вылетали, но огня не предвиделось.       Леа поднялась с постели и накинула на себя одну лишь серую рубашку.       — Он остынет, расслабься.       — Не думаю.       Девушка обошла постель и осторожно села на противоположный край. Матсумото продолжал увлечённо изводить кремень.       — Я едва череп ему не проломил, — Таканори поднял взгляд и встретил ответный спокойный: она не была удивлена ничем, хотя шатен ожидал этого. Отвернувшись, она выпустила ещё одну тонкую струю дыма, который извивающимися лентами плавал на свету.       — Ты преувеличиваешь, — сказала Леа, свободной рукой разглаживая простынь. — Он умеет вывести из себя, ничего удивительного нет. Да и в чём проблема, если ты хотел, чтобы он отвязался? — глянув искоса, спросила девушка.       — Проблема не в нём, ты знаешь. — Он снова взялся за зажигалку.       — В чём тогда? В тебе? Таканори, — девушка ткнула сигарету в пепельницу и обернулась. Её ладонь легла на ладонь шатена, и он нахмурился, предвкушая новые разговоры, которые не приведут ни к чему. Никогда не приводили.       — Я могу помогать тебе с этим дерьмом, — сказала она и стряхнула чёлку, упрямо завешивающую глаза.       — С чем? — Злоба мелькнула во взгляде Таканори. — Я не нуждаюсь в помощи. Если только ты не собираешься упереть меня в комнату, обитую войлоком.       — Ты не знаешь, чего от себя ожидать? — Девушка повела бровью. Таканори видел выражение её лица и слышал этот тон, понимая, что ей тоже знакомо чувство, поселившее хаос в его разуме. — Это нормально. Потому что запреты сняты. Ты больше не боишься их нарушить.       — Ты говоришь об этом так, будто я вылечился, — едко заметил Матсумото.       — Я говорю об этом как о факте. Прекрати бунтовать. Ты слишком много времени провёл с этим недоумком.       — И говоришь о влиянии. Кого угодно: Урухи, окружения, болезни.       — Так и есть!       Леа стиснула пальцы Таканори в своих; она никогда не умела сохранять спокойствие слишком долго. Матсумото поражался ей и тому, как что-то может так ярко волновать её сердце, что окунулось в вязкую грязь до самого основания. Возможно, всему причиной был лишь её горячий нрав, но Таканори не считал так. Сложно поверить, но он наблюдал за ней не в первый раз, и что-то в ней напоминало его старшую сестру. Не только её. Компиляцию всего, существовавшего ранее и развалившегося на части. Её образ существовал как аллегория прошлого в его разуме. Она была единственной, кто напоминал, что он не сошёл с ума и всё ещё жив.       — Что будешь делать, если это во мне? — прошептал Матсумото. — Как судьба. Или чёрная метка, — он чуть улыбнулся её раздражённым глазам.       — Отчасти верно, — тем не менее, произнесла девушка сдержанно. — Будь ты трусом, умер бы уже давно. Но в тебе не было желания размозжить кому-нибудь голову. Думаешь, не помню, каким ты был три года назад?       — Как ты можешь знать, что было у меня на уме? — снова попрекнул Таканори. Едва ли он не мог согласиться с ней, но вирус, захвативший его тело, нельзя было ни предупредить, ни предотвратить. Он желал найти причину боли, её корень, и вырвать из своей груди. Однако он также знал: боль больше не испарится. Она оседает конденсатом на рёбрах и снова травит разум и всё, ему подвластное.       Таканори поднялся с постели, и его рука выскользнула из ненадёжной хватки девушки. Он принялся натягивать одежду. Леа снова закурила.       — Береги себя, — сказала она без надежды и выражения, и дверь закрылась за Матсумото.       Пальцы уже набирали номер, когда Таканори вышел за дверь. Контакты не хранились в памяти его телефона. Приходилось держать всё в своей.       — Привет, — сказал он в трубку, пока ноги не спеша ступали с лестницу на лестницу. — Есть разговор. Да, обследование. Только не спеши договариваться, мне бы с тобой перетереть. Да, серьёзно. Чувствую себя неплохо, только не ел давно. Хорошо, — чуть улыбнулся шатен, выходя навстречу вечернему пригороду Токио, и закончил разговор, очистил список вызовов, а затем сунул мобильный телефон в карман куртки.       Таканори оглядел куски горизонта, вычленившиеся из-за многочисленных домов. Солнце устало наблюдать их глупость, поэтому покидало эту сторону планеты. И он направился к станции метро.       Блуждать по частному сектору пришлось на своих двоих. Когда Таканори достиг нужного дома, ноги уже начали ныть. Обычно он мог проходить большую дистанцию. И он не мог понять, что так измотало его: их «увлекательное» времяпрепровождение с Леа или слишком большое количество алкоголя, выпитое не так давно. Наверное, всё разом. Он привалился к перилам и отрывисто постучал. Дверь открыли с опозданием.       — Добрый вечер.       Джоан, даже находясь дома, не носила растянутых трико и не завязывала волосы в пучок. Она выглядела так, словно в этот же вечер должна была отправиться в дорогой ресторан со строгим дресс-кодом. К концу дня, однако, отпечаток усталости на её лице проглядывался отчётливо.       — Привет, Джоан, — чуть менее формально поздоровался Таканори, после чего сразу был приглашён войти безмолвным шагом в сторону. — Он внизу?       — Он всегда там копается, — фыркнула Джованна.       Таканори направился к конечной двери в правом ответвлении дома, отведённом в основном под складские и подсобные помещения, за исключением небольшой кухни и уборной комнаты. Несколько комнат были завалены тканями, набросками, ещё одна — ремонтными вещицами, паркетом, краской… Таканори не завидовал Майку и его сожительству с дизайнером, пусть даже она и была его женой и не казалось такой уж увлечённой работой — скорее горделивой белоручкой. Но у них с Майком было достаточно времени на разговоры за всю прошедшую зиму, что он дышал только сжатым воздухом подземного помещения, и темы их разговоров касались и её непосредственно. Таканори знал, что первое впечатление слишком обманчиво.       Матсумото спустился в тёмный сырой подвал и там нащупал крошечную кнопку у противоположной стены. Запахло спиртом и металлом, и яркий белоснежный свет ударил по глазам. Под ногами — кафель, стены облицованы тонкими металлическими пластинами. Едва слышно зажужжала небольшая камера в правом верхнем углу этой промежуточной комнаты, а проход закрылся за Матсумото. Таканори знал, что по правилам стоило бы переобуться и надеть халат, но он проигнорировал всё это, потому что дверь для него была уже открыта Майком.       Как только шатен вошёл в комнату с приглушённым потолочным светом, Майк, сидящий в чёрном офисном кресле без подлокотников, обернулся на шаги и выключил монитор компьютера. Он делал так всегда, когда входили чужаки. Кто-либо, кроме Джоан.       На металлическом столе лежали смятые ватные тампоны, перемазанные тёмно-бордовой кровью, и пинцет. Пулевые, как и всегда. Наичастейшая проблема.       — Ты весь пол мне истопчешь, — безо всякой злобы произнёс хирург. — Что там у тебя?       — Небольшая просьба, и я ухожу, — сказал Таканори.       — Судя по тому, что ты встречаешься со мной лично и всё так быстро, просьба будет не очень мною приветствоваться?       — Мне нужны контакты одного человека.       — Таканори, ты же знаешь, что всё конфиденциально.       — Он не отсюда.       Майк нахмурился и скрестил пальцы в замок.       — Тогда в чём проблема? — не понял он. — Пойди к Джоан, она пробьёт всё.       — Он был отсюда.       Стоя посреди комнаты неподвижно и держа руки по швам, Таканори не был похож на того, кто шутит. Его глаза говорили о полной серьёзности. И Майк не мог разобрать, так ли он понял сказанное или что-то исказилось в его логической цепочке.       — То, что между нами.       — Ты хочешь связаться с… Подожди. Вы же вроде как… что ты там сказал? Друзья? — Майк усмехнулся.       — Послушай, — вздохнул Матсумото коротко. — Мне просто нужны контакты, и на этом всё. Раз уж у нас есть общая тайна…       — Нет-нет, малый. Так не пойдёт. Не нужно усугублять всё, что бы там ни было в твоей голове. Мне не нужны дополнительные проблемы.       — Никаких проблем и не будет. Никто не может узнать.       — Значит, вы друзья, но ты не можешь связаться с ним. Что не так, Таканори? Я что-то упускаю?       — Мне нужен всего лишь номер телефона, Майк, — повторил Таканори с нарастающим раздражением. — Мы уже вляпались в дерьмо, и пути назад нет. Если ты скажешь мне, вреда не будет.       — Допустим, — кивнул мужчина утвердительно. — А что насчёт тебя? Один пойдёшь с ним на встречу? Я не могу понять, чего ты добиваешься. Что-то крутишь позади всех?       — Не я один, — заметил Таканори, глянув на оппонента пристально.       — Я не затем с тобой возился, чтобы кто-то тебе башку прострелил, — произнёс Майк мрачно. — Если он тебе пообещал деньги или ещё что, лучше не рискуй.       — Твою мать, Майк!.. — зашипел шатен. Вынимая из-за пояса пистолет, он в несколько шагов достиг хирурга и приставил дуло к его лбу. — Номер. Живо.       Удивление отразилось на лице мужчины.       — Остынь… У меня нет никаких контактов, Таканори.       — Не лги мне.       Палец на курке подрагивал, и он не мог собрать мысли воедино. Просто подчинялся своим прихотям, ни о чём больше не раздумывая. У него не было целей. И только тогда он осознал, что теперь не осталось ничего; всё остальное, оставшееся, кануло в лету. Звенящая чёрная пустота — вот что было в нём, вот что осталось в его нутре.       — Это правда. Мы не обменивались никакими контактами. А теперь не дури, опусти пистолет.       Таканори медленно убрал пистолет обратно за пояс, смотря на Майка с нечитаемым выражением лица. Нельзя было разобрать, жаль ему или он растерян. Не исключено, что оба варианта.       — Мне это действительно нужно, — произнёс он хриплым шёпотом.       — Единственный способ встретиться — то место на окраинах Киото. В назначенное время.       — Время? — поинтересовался Таканори апатично.       — Девять вечера, пятница. Что ты предлагаешь сделать? Хочешь пойти со мной? Исключено. Я не могу рисковать.       Противоречия разрывали хирурга. С одной стороны, у них с Матсумото одна тайна на двоих, и, если что-то пойдёт не так, он может лишиться всего. В первую очередь, жизни. Этот парень куда выше него по рангу, хоть и кажется таким измученным обстоятельствами и болезнью. Он может обернуть всё в свою пользу. Но, с другой стороны, если Таканори приедет с ним, не исключено, что его «клиент» будет не очень рад появлению того, кому он не дал своих контактов. Судя по всему, это было именно так.       — Если я поеду один?       — Что за чушь, Таканори? — рассмеялся Майк. — Мне следует прописать тебе что-нибудь ещё. Это всё измотало тебя, я понимаю…       — Не нужно понимать, — обрубил фразу Матсумото. — Я договорюсь, и всё будет в порядке.       — С кем договоришься? С ним? Ты в здравом рассудке, Матсумото?       Поднявшись из кресла, Майк прошёл к противоположной стене и обратно. Он остановился напротив Таканори и пристально посмотрел ему в глаза.       — К примеру, мы сделаем так, — сказал он без должной уверенности. — Нет, это полное дерьмо. Зачем ты хочешь подставить меня?       — Ещё раз, — вздохнул Матсумото. — Всё будет в порядке, и я обо всём договорюсь. Только оставь это на меня и поверь мне.       — Очень сомнительные гарантии, Таканори.       После того как хирург сообщил всё, у него не оставалось выбора, кроме как смириться. Условились на том, что Матсумото передаст электронный носитель с информацией и вернётся с деньгами. Таканори вышел из дома, желая метаться из стороны в сторону и корить свою необузданность, глупость.       Когда что-то заканчивается, говорят, что также что-то и начинается. Но порой не начинается ничего — бесконечное и бесплотное ничто. Только это, ничего кроме.       Уруха не объявлялся в поле зрения Таканори всё это время, но Леа уладила ситуацию, поговорив с Лидером о том о сём. Распоряжения приносили ему лично. Посредников, по слухам, стало куда больше, и Рейта не подпускал к себе абсолютно никого без крайней надобности. Таканори чувствовал, что что-то назревает, но не пытался выпытать это у Леа, с которой проводил свои вечера.       От него пахло кровью, когда он приходил в душную комнату и садился на кровать, чтобы несколько минут молча рассматривать ночь за окном. Она садилась рядом и, положив руку на его плечи, что-то долго рассказывала. Кое-что из детства, кое-что просто ни о чём. Отвлекающий манёвр — он понимал. Ему хотелось порвать зелёные занавески на мелкие клочки, разбить торшер на прикроватной тумбе и раскрошить стекло голыми кулаками. Но вместо этого он просто слушал и не мог ничего вставить. Вся эта болтовня была ненавистна ему лишь потому, что он хотел поговорить именно о том, о чём говорить было мерзко. Он хотел выплюнуть из себя эту злобу, кричать и разбивать руки в кровь. Если прикрываешь грязь белоснежной тканью, это не значит, что там её нет. Это лишь значит, что рано или поздно придётся вспомнить о ней. Она даст о себе знать, без сомнений.       Когда это яркое, пылающее чувство в груди достигало своего апогея, он просто поднимал голову и говорил одними губами: «Хватит». Он хотел искупить свою вину ужасной болью, бесконечным страданием, точь-в-точь как в софокловских античных драмах. Но настоящие люди слишком трусливы, и он был трусом.       Впиваясь в её губы, оставляя на шее множество ярко-фиолетовых меток — только так он мог приуменьшить свои сумасшедшие мысли. Лишаясь всего, кроме животных инстинктов, он мог забыть, что значит быть человеком. И значит ли человечность гуманизм? Противоположная семантика этих слов казалась слишком очевидной.       Её короткие, неухоженные ногти впивались в его плечи, руки, оставляя царапины, месяцеобразные отметины. Ему не было больно, потому что боль была заслуженной, хотя и не могла ничем помочь. Никто и ничто не могло.