After we die

      Таканори едва ли было знакомо это ощущение. Он обвил запястья брюнета своими слабыми пальцами, но не мог ничего сделать. Он впивался пальцами в кожу, но это как будто не причиняло Широяме и капли дискомфорта — его ладони скользнули вверх. Глаза смотрели исподлобья, спокойно, внимательно. Глаза Таканори расширились, он вцепился в руку мужчины, в его плечо, но с ужасом осознал, что, даже желая того, не сможет ничего сделать. Их физическая сила оказалась слишком различной, и попытки Таканори не возымели ни капли эффекта.       Взглянув в глаза брюнету, Матсумото почувствовал себя в опасности в такой мере… Никогда прежде Юу не нарушал его личное пространство так настойчиво, в его глазах никогда не было столько необузданной злобы. Глубокой, затаённой, её так сложно увидеть на поверхности застывшего зрачка. И когда ладони опасности сдавили шею Таканори, он наконец вспомнил, что за всемогущая вещь находится у него за поясом. Отточенным движением он схватился за рукоять и вытащил пистолет. Странно, но ему показалось, что предотвратить это движение Аой мог, однако не попытался.       — Ловко. Не так, как раньше, — сказал Широяма. Уголки его губ слабо дёрнулись. — Сначала приходишь ко мне. Потом машешь пистолетом у меня перед носом.       — Потому что… — произнёс Таканори с запалом, однако замолчал, так и не завершив.       — Потому что? Потому что тебе страшно.       — Мне не страшно. Но ты должен… держать дистанцию, помнишь? Ты сказал мне. — Таканори взвёл курок, глядя прямиком в глаза брюнета, зрачок которых даже не дёрнулся, когда он сделал это. — Твои действия всегда противоречат словам.       — Всегда? — усмехнулся брюнет. — Ты знаешь, что я делаю всегда, Таканори? Я не твоя мамочка. Ты пришёл, чтобы поплакаться?       — Убери руки.       Склонив голову, мужчина рассмеялся, тихо, почти неслышно. Матсумото лишь видел, как вздрагивают его плечи. Он видел и крепкие руки, намертво вцепившиеся в него, и сглотнул, тяжело выдохнув.       — Ты… — Шатен выдохнул судорожно, крепче стискивая пистолет в дрожащих пальцах: ладони мужчины скользили по джинсовке — от колена и обратно. Его губы улыбались прямо напротив дула пистолета, который казался бесполезным самому Таканори: он знал, что не нажмёт на курок.       — Что это у тебя? Пустынный орёл?* Оружие детям не игрушка.       Ладонью брюнет накрыл дуло пистолета, и скоро Таканори ясно почувствовал, как пистолет выскальзывает из его мокрых ладоней. Нет, на этот раз такие трюки не пройдут. Дёрнув пушку обратно, Таканори планировал оградить её от «несанкционированных действий», но по ловкости Широяме уступал даже Уруха. Аой отказался отбирать пистолет — не стремился сделать это, однако рука его плотно сжала руку Матсумото вместе с пистолетом и принудила шатена подвести дуло прямо под собственный подбородок.       Отвратительным казался тот факт, что Юу лишь попрекал его безрассудство и ветреность, в то время как сам он обладал высшей степенью сумасбродства. Хватал за волосы, гладил его лицо, затем бил, осыпал ругательствами, покушался поцеловать. Таканори не понимал, что происходит. Это заставляло его разум затмеваться. Шок заставлял его забыть обо всём, горным потоком смывал те мысли, что давили изнутри и вызывали жуткие головные боли.       — Теперь ты волен стрелять, — с нескрываемой насмешкой произнёс Аой. Таканори отчаянно стискивал руку Широямы своей свободной, заведомо предчувствуя собственный провал. Сколько раз он осознавал это — не сосчитать. Ему никогда не выиграть в этой бессмысленной борьбе. Ища крепкой руки, чтобы удержаться на плаву, выплыть из озера ледяной крови, Таканори оставлял их все в конечном счёте. Тянулся к той ненадёжной, что может разжать пальцы в любой момент и позволить ему тонуть.       Он хотел утонуть.       — Ты прав, Таканори. Тебе стоит держаться подальше.       Пальцы брюнета оставили бедро и подцепили край его футболки. Стресс так старательно измотал Матсумото — его голова снова шла кругом. Он начал действительно нервничать, потому что злоба мужчины не остыла ни на градус — температура только ползла вверх, не давая никаких поблажек.       — Падалью питаются только стервятники. Им ты считаешь меня?       Приподняв тонкую ткань, он разглядывал остальные отметины: на груди и у самого низа живота. Они были повсюду. И Таканори смотрел прямо перед собой, потому что дуло пистолета упиралось ему в челюсть. Неспособный глядеть куда-то ещё, он следил за взглядом, который неспешно скользил по его груди. Брюнет всё ещё стискивал руку Матсумото в своей. Он молчал так долго, что Таканори подумал, сейчас курок будет непременно нажат. Эта тишина уничтожала в нём все разумные мысли, оставляя взамен только вопиющий ужас.       Сквозняк из старого окна холодил спину, и дыхание шатена было беспорядочным. Он хотел, чтобы пальцы, до боли сжимающие его руку, коснулись его. Неспособный осознать это, он нервно сжимал запястье, удерживающее пистолет, своей свободной рукой — его пальцы с силой сдавливали запястье, ногти — судорожно вонзались в кожу. Будучи таким открытым, он не мог думать больше ни о чём, кроме самоубийства. Это казалось невыносимым.       Таканори смутно ощущал, как в кармане вибрирует телефон. Однако в нынешнем положении ответить у него определённо не получилось бы. Холодные пальцы и открытая ладонь коснулись груди, почти неощутимые касания пальцев быстро соскользнули ниже, пересчитав рёбра, и Таканори дёрнулся, перехватил руку брюнета.       — Телефон, — произнёс он слабо.       — Не дёргайся, — ткнув пистолет в Матсумото с удвоенной силой, ровно сказал брюнет. Таканори ударился затылком о хрупкое стекло, его прикрытые веки дрогнули. — Кто это? — Хватка Широямы заметно ослабла. Таканори смотрел на него хмуро: из-за всей этой кутерьмы, а возможно, из-за удара ужасно разболелась голова. — Ответь.       Юу отступил, и парень тут же принялся шарить по карманам. Непрекращающаяся вибрация продолжалась уже около минуты. В такие дела Аой не планировал соваться; сколько бы ни своевольствовал, он никогда не просил Таканори остаться или порвать все связи с Организацией. Его медленно блуждающий взгляд наблюдал за тем, как Таканори шарит по карманам, и снова в окно, в непроглядную ночную темноту. Как будто чего-то ожидая, он стоял прямо напротив и молча смотрел.       — Что? — сказал Таканори в трубку, опасливо поглядывая на брюнета. В любой момент тот мог забрать устройство или сделать ещё что, чтобы поднасолить ответно, однако Таканори сомневался, что он станет заходить так далеко. У них обоих есть свои личные дела, в которые они не должны и не могут совать нос. Именно поэтому Юу отступил назад.       — Где ты? — последовал ответный вопрос.       — Занят, — неотрывно глядя в глаза Широямы, ответил Таканори.       — Я думала, ты придёшь сегодня.       Матсумото молчал — он и слова не мог вымолвить, когда брюнет смотрел на него так испытующе. Он чуть приглушил динамик, на ощупь тыкая по скользкому боку телефона. Ведь здесь было так невыносимо тихо — наверняка Широяма услышал слова девушки.       — Что-то случилось?       Прогулочным шагом Юу подошёл к разбитой пепельнице и бросил неопределённый взгляд на её остатки.       — Поговорим позже, сейчас не могу, — сказал Таканори, следя за тем, как брюнет садится на корточки и бездумно подбирает продолговатый стеклянный осколок. Крутит его в пальцах, безынтересно уставившись на неровные края.       — Таканори, я надеюсь, ты не выпиваешь снова.       — Нет, Ле… Нет, всё…       Мысли сейчас же смешались, как только он едва не произнёс имя. Возможно, произнеси он его, всё было бы в порядке. Он осознал это позже, когда поймал заинтересованный небрежный взгляд Широямы. Почему он не хотел произносить это имя? Ведь Леа «приближенная», и это естественно для него — вести с ней деловые разговоры. Строго деловые — никаких отклонений от нормы, да. Это было самопредательством.       — Перезвоню, — чуть раздражённо вымолвила девушка и бросила трубку. Мобильный вернулся в карман шатена.       — Думаю, на сегодня достаточно, — подал голос Аой незамедлительно.       — Достаточно? — переспросил Таканори, в его голосе всё ещё прослеживалась недавняя холодная резкость.       — Поиграли. Достаточно.       Поднявшись, брюнет, однако, продолжал смотреть на осколок, как будто тот приклеил его взгляд к своей поверхности какими-то странными чарами.       — Прежде чем говорить, думай, — злобно выплюнул Таканори, от внезапного порыва даже вскочив с подоконника. Пистолет остался лежать на его поверхности, забытый. Сквозняк пронзительно завыл вместе с порывом ветра, и Аой наконец отвлёкся от диковинного куска стекла, чтобы подойти ближе. Таканори видел по поступи, что Широяма вскипел снова, едва только остыл. И он зажмурил один глаз, ступив носком ботинка назад.       Брюнет подходил так стремительно, что это не предвещало ничего доброго. Остановившись близко, он смотрел на Матсумото с десять секунд, а затем бросил прохладно:       — Не хочу бить тебя.       Принявшись мерить короткими шагами комнату, Юу всё вертел осколок в своих пальцах. Таканори уловил эти движения, и слабое опасение прокралось в него. Такой вещицей легко пораниться: форма осколка вышла странной, крючкообразной. От дна откололся острый зубец.       — Ты достаточно увидел. Теперь можешь вернуться к чему-нибудь материальному.       Сделав несколько обходов вдоль комнаты, Аой остановился неподалёку и сказал это. Это не имело никакого смысла.       — Нравится наблюдать? Не ищи себе призрачных авторитетов, — до боли знакомо прозвучала последняя фраза. Смятение появилось в Матсумото следом: было похоже, что мужчина затеял что-то — что-то не такое шуточное и легкомысленное, как обычно. Это хорошо читалось в выражении его лица и взгляде, что был твёрже обычного. Таканори приоткрыл губы, чтобы возразить, но его перебили бестактно:       — Я не картинка, Таканори.       Эта фраза… она испугала Матсумото не на шутку по какой-то причине — его ногти впились в ладони, а лицо застыло гипсовым слепком. Слова казались Таканори одними из тех, о которых Аой не заикался почти никогда. Он говорил о себе. Словно чего-то требуя. Разочарованно, настойчиво. Оскорблённо.       — Знаю, — осторожно произнёс Таканори, почти прошептал из-за внезапной растерянности.       Аой искривил линию губ в жалком подобии мимики — на его лице отчётливо проступала эта улыбка. Мефистофелевская.       — Ты знаешь не больше поверхностных похотей, — сказал он и сделал шаг ближе. — Тебе мерзко касаться макета. Тебе претит одна мысль об этом.       Хмурясь, Таканори пытался понять: кого именно Аой зовёт этим «макетом»? Что пришло в его голову снова?       — Как инсталляция, я прав? Приходишь в музей, смотришь на неё и, удовлетворённый, идёшь по своим делам.       — Я не понимаю, — признался шатен прямо.       — Когда смотришь одно представление раз за разом, оно надоедает.       — Хватит аллегорий, — качнул головой Таканори.       — Не указывай мне, что делать, — надавил Аой ещё строже, чем обычно. Матсумото даже не представлял, что такой тон возможен: кончики его пальцев дрогнули, грудь — похолодела. — Здесь ты на моей территории.       Ситуация была отнюдь не для этого, однако странное чувство, похожее на гордость, проступило из ниоткуда. Ни доли шутки не было в голосе брюнета, и Таканори понял, что ложь пала без возможности регенерации. Что-то всё ещё пустое, однако открытое было в Широяме так очевидно, и ритм сердца Матсумото снова подскочил, когда он подумал об этом. Он был таким идиотом, думая об этом сейчас.       — И говоришь со мной. Не с ней, — продолжал Широяма, казалось, забывшись совершенно. Тон его был непоколебимо ровным, однако остановиться он не мог. — Даже если тебе это мерзко. Даже если тебе надоело.       Брови Таканори стремительно дёрнулись вверх, воздуха в помещении стало меньше. Мерзко? Надоело?       Он не мог поверить, что мужчина мог совершить такую сумасшедшую ошибку. Как он мог судить так опрометчиво? С каких пор думал так? Ужасающий факт такого грубого заблуждения, принятого отнюдь не объективно, поражало Таканори. Он стоял, застыв, и даже не пытался опровергать сказанное. Не мог осознать, что нужно это делать.       — Я… — прохрипел он, теряясь, но его жалкое бормотание потерялось в тираде Широямы.       — Каждый раз твоё лицо мелькает на периферии. Меня тошнит от этого, — вынес вердикт брюнет. — Хватит делать это, хватит шутить со мной.       — Твою мать. — Смеясь, Таканори накрыл глаза рукой. Ему не было смешно, но нервозность и шок подскочили до той крайней метки, что он не мог остановить эти судорожные, поломанные эмоции, рвущиеся наружу. Он смеялся, привалившись плечами к стене, и не мог успокоиться. А когда смех иссяк, Таканори почувствовал резь в глазах, но не позволил этому снова вылиться во что-либо.       — Думаешь, у меня есть время на шутки? — сказал он.       Сложно было понять, о чём думает брюнет, слыша это. Матсумото не мог даже представить того, что всё это время происходило в его мыслях, насколько всё зашло далеко в этих глупых догадках. Глупых. Таканори не мог поверить, что допускает этот вариант.       Ему было так жаль, что возможности вложить это необузданное, ранящее чувство в грудь Широямы нет. Тогда не пришлось бы придумывать бесполезные фразы, которые только усугубляли положение и казались сущей ересью. Что же ощущал сам Широяма, чем же руководствовался, произнося такие бессмысленные вещи? Таканори жалел, что это невозможно облечь в какую-либо оболочку, придать хотя бы цвет. Ведь у него ничего не было, никаких гарантий, как и всегда.       Слова не впечатлили Юу, и он замолчал, вернув себе небрежный взгляд. Словно поставил точку.       — Я бы… — Таканори осёкся. Его сердце билось так часто, что он не мог выхватить кислорода для этих слов. Страх гипервентиляции вдруг посетил его, и он скомкал майку на груди дрожащими пальцами. — Я бы сделал что угодно. — Он боялся говорить это таким холодным глазам. Всегда боялся. — Я бы умер ради тебя. Покатит? — усмехнулся Матсумото. Ответный взгляд брюнета заставлял его чувства биться в агонии. — Хочешь? — спросил он серьёзней, понизив голос. Он не мог поверить, что до сих пор его отчаяние и зависимость не были замечены. После всего, что он делал и говорил, Широяма всё ещё не верил ему.       Стоя посреди комнаты, прямо под светом тусклой лампы, Аой молча смотрел.       — Ты не понимаешь, о чём говоришь, — сказал он спустя некоторое время и метнул взгляд в окно. Дождь заметно послабел, но не было похоже, что сегодня ночью он собирается остановиться.       Таканори досадно закусил бледную нижнюю губу.       — Наверное, ты чего-то не догоняешь, да? — нервно посмеиваясь, сообщил он. Если бы сейчас брюнет дал ему очередную пощёчину, всё наладилось бы, и из головы шатена вылетела бы эта глупая мысль, эти слова. Но ничего не происходило, и этот лёд подогревал раздражение в нём, подталкивал его к самому краю разумного своей методичной ладонью. — Когда приходишь в музей, разве кто-то разрешает тебе рисовать поверх картин? Это вандализм. Они уникальны, поэтому…       Головокружение — Матсумото чувствовал его, даже ощущая под собой бетонную опору. Она не помогала ему нисколько.       — Бессонница? — осведомился Аой с осторожной ухмылкой. Своими словами, своим безосновательным недоверием он изматывал Таканори, заставляя того едва ли не падать на колени. Рваться на множество частей, чтобы потешить его самолюбие. Спокойные надменные тёмные глаза наблюдали со слабой заинтересованностью, едва ли принимая что-то всерьёз. Шатену казалось, будто, даже перерезав себе горло этим стеклянным осколком, он не доказал бы Широяме ничего, и тот так и остался бы стоять неподвижно, наблюдая за тем, как бордовая лужа крови растекается на грязном полу.       — Дыши ровно, — сказал брюнет и подошёл, чтобы слегка придержать Матсумото за плечо. Было похоже, что он скоро потеряет сознание.       Длительная бессонница вещь самая непредсказуемая из существующих, и, долго чувствуя только слабую непрекращающуюся головную боль, возможно потерять равновесие под напором приступа головокружения, возникшего словно бы безосновательно.       Пальцы Таканори немедленно вцепились в брюнета. Он был так дезориентирован.