After we die

      Часы мерно отстукивали ритм. Маленькие стрелочки на циферблате — ритм ничтожной жизни.       Рейта раскуривал огромную кубинскую сигару, положив локти на колени. В комнате — не продохнуть. Насмешливо изгибая брови, Уруха махал перед собой ладонью и покашливал, но продолжал молчать.       — Босс, — прохрипел он наконец, — может харэ дымить-то, а?       — Не называй меня «босс», — произнёс апатично блондин и вскинул мрачный взгляд. Он выпустил очередной клуб дыма и снова ушёл в себя, принялся глядеть на паркет, выжидая неизвестного.       — Ну, и что же я должен делать? — картинно вздохнул Такашима и поднял взгляд к потолку. Его изводила эта тишина; язык чесался начать говорить. — Вы скажете что-нибудь, в конце-то концов?       — Не выводи меня из себя, — прошептал мужчина, даже не двинувшись. Клуб дума привычно рассеялся в воздухе.       — Если так дальше пойдёт, мне придётся свалить, босс.       — Выгляни в окно, Кою.       — Чего? — усмехнулся Уруха.       — Посмотри в окно.       В комнате раздался чуть приглушённый звук стука каблуков о паркет. Зашелестело жалюзи: брюнет нажал на одну пластинку, и та прогнулась, давая ему скудный обзор.       — Смотришь? — Взгляд блондина всё ещё невидяще вонзался в паркет.       — Так точно, — язвительно отозвался Такашима.       — Найди седьмой этаж, окно прямо напротив, чуть ниже.       — Сделано, — фыркнул Кою.       — Там мой человек.       — Ни черта не вижу, — щурясь, пробормотал Уруха.       — Потому что там мой человек. И если сейчас ты выйдешь за эту дверь, я подам ему знак.       — Ой, да ладно, папаш.       — Где он?       Сузуки ткнул сигарой в идеально чистую поверхность стола и рывком поднялся на ноги. Шарахнувшись в сторону, Уруха задел жалюзи — то принялось отчаянно трещать.       — Да что ж людей-то пугать так? — с наигранным ужасом протараторил Такашима, приложив ладонь к груди. — Не знаю я ничего, честное слово бойскаута.       — Ты знаешь явно больше, чем я. Таким паршивцам стоило вживлять чип в их бестолковый череп.       — А я-то думал, вы уже сделали это, — округлил глаза Уруха.       — Довольно паясничать, — сквозь зубы прошипел Рейта и достал из портсигара новую кубинскую. Объём дыма в номере продолжил расти. Сунув одну руку в карман серых брюк, Сузуки принялся раскуривать сигару.       — Мы вроде как повздорили, — вскинул брови Уруха. — Он мне не больно интересен теперь. Сложновато держать на поводке. Широяма мне был больше по душе, только у него один минус был: бить нель…       — Вам никто не позволял вести себя как дети, — перебил Рейта сухо. — Сейчас у меня слишком мало людей, чтобы терять даже таких ублюдков. И что делаешь ты? Давай-ка поразмыслим.       — Он не нужен мне для работы. Пусть голубки вместе любятся.       — И теперь ты потерял его из виду. Его натура — предательская. Такая же двуличная, как у его примерного папашки. Тварь. Я впустил гадюку к себе в дом.       — Вы угостили её молоком сами. Кого теперь стоит винить? — улыбнулся брюнет приторно-мягко.       — Захлопнись, — выплюнул Рейта со смутным раздражением и поднёс сигару к губам. — Даю тебе неделю.       — И всегда всё дерьмо разгребаю я, — закатил глаза Такашима. — Почему не Леа? Леа подходит лучше.       — Шлюха спит со всеми, кто мне не по душе. Она будет крыть его. Пойди и найди Матсумото. Я не повторяю несколько раз.       — Убить? — поинтересовался Уруха словно невзначай.       — Оставь пока. Нужно прояснить вопросы.       — Вопросы? — Младший усмехнулся с долей удивления. — Что же такого знает наш малыш, чего не знаю я?       — Не суй свой нос, уяснил?       Едва не ткнув сигарой в лицо оппонента, Сузуки совершил предупредительный жест.       — Ладно-ладно!.. — Смеясь, брюнет отшатнулся и обошёл мужчину, направляясь к двери.       — Если ты знаешь… кто делает это и молчишь, Такашима...       — Делает что? — На полпути Уруха обернулся, чтобы наблюдать светлый затылок.       — Убивает. Кто убивает. Не прикидывайся идиотом, это слишком старый трюк, Кою. Меня не обвести вокруг пальца, как бы они ни пытались.       — Я-то думал, все порешили на Широяме. Он до сих пор неприкосновенная икона, в этом дело? — хохотнул Такашима и раздражённо пнул ножку кофейного столика.       — Ты видел последнего? — Рейта обернулся через плечо и зло выплюнул эти слова. — Горло перерезано. Видел эту рану, недоумок? С каждым разом убийца оставляет всё больше ран. Это не почерк Широямы, — закончил мужчина чуть уравновешенней. Подытожил; уверенность сквозила в его голосе. — Теперь это попахивает огромной жирной крысой, которая шлёт одно предупреждение за другим. Очень скоро она доберётся и до меня.

Marilyn Manson — Warship My Wreck

      И снова дождь. Ветки только-только зазеленевших деревьев роняли слёзы на сырой безжизненный бетон. Он не пропускал их сквозь себя, как мягкая земля, а собирал на поверхности, за своими пределами. Не размягчался, и, возможно, даже тысяча капель не заставили бы его просесть.       Окно всегда было раскрыто настежь, однако весенний ветер не напоминал зимний. Свежим потоком он бился о стекло, а тогда, когда его впускали внутрь, прохладным осадком оставался на коже. Главное — не переусердствовать. Именно по этой причине лицо, плечи, пальцы замёрзли за ночь так сильно. Таканори почувствовал сквозь сон, как что-то мимолётно прижалось к его щеке, и встрепенулся, мутным взглядом скользя по комнате.       — Ты снова здесь. В чём дело?       Матсумото уронил голову на руки и подогнул пальцы, чтобы попытаться их согреть. Ладони казались такими же холодными. Всё его нутро пропиталось ночным льдом воздуха. Уткнувшись в темноту закрытых век, он молчал и пытался унять тошноту. Алкоголь отвратным налётом остался в горле, и больше здесь не существовало ничего. Эта жизнь уже подошла к своему завершению. Пусть, наконец, кто-нибудь пороется и отыщет ему новую.       Это не такая уж простая задача, безусловно. Наверное, это не так уж просто — взять и изменить всё. Обрубить на корню старое и дать росток новому. Почва здесь не плодородна, это — ночная пустыня, полная змей, извивающихся на песке, и поджидающих в тёмной тиши скорпионов. Наткнуться на ядовитое жало — такая жалкая смерть, лишённая всякого героизма. Всё здесь жалкое и незначительное. Всё погибает.       Туда больше не вернуться — Таканори знал. Но ждёт ли кто-то его здесь? Едва ли. Он просто паразитирует, перекочёвывая из одного места в другое, но ничего не меняется. Никого, кроме него, не существует здесь. В этой темноте замкнутого пространства. Здесь даже звуки тонут в неизвестности, минуя его раз за разом.       — Какие-то проблемы?       Сейчас это звучало так иронично, абсурдно. Ничего, кроме проблем, не осталось.       Он повернул голову, нехотя открыл веки и увидел пальцы, зажимающие сигарету. В голове непрестанно звучала нота — кто-то злобно ударял только по одной-единственной клавише, самой левой, незатёртой, минуя множество остальных. Пёстрая мелодия, которую могут выдавать клавишные, сменилась одной монотонной, и с каждым ударом всё меркло снова и снова.       Нужно было сказать это. Сказать о том, что больше не вернётся, но он не мог признать, что всё уже кончено. Неужели так просто? Да-да, ни в коем случае нельзя вернуться: его глаза расскажут об этом отчаянии, которого он давно лишился, но обретал снова — по крупицам. Истерзанный изнутри, он знал, что, стоит его губам разомкнуться, как слова смешаются с кровью, и тогда… Тогда по запаху, как ищейка, каждый поймёт, что раны не могут затянуться. Это слишком непрофессионально. Тёплая кровь и холодный металл — несовместимость. Нельзя истекать кровью, будучи таким ублюдком.       — Когда-нибудь я смогу себя простить? — он спросил.       Каждую ночь он приходил сюда, где дверь никогда не была заперта. Здесь нечего украсть. Садился на стул, клал тяжёлую голову на подоконник и засыпал. Солнце вставало, разливая розово-алое марево по жидкому небу, и он уходил. Вот и вся незамысловатая жизненная схема.       То, что Таканори знал определённо, — свою жизнь разрушил он сам. Стоя между милосердием и жестокостью, нельзя сделать ни единого шагу в сторону. Для сострадания слишком поздно. Кровожадность изувечивает каждый раз. Шаг в эту сторону — слишком больно, чтобы продолжать существовать.       — Вопрос без ответа. Хочешь, чтобы я солгал?       — Да, — прошептал Таканори незамедлительно. — Покрасочней, — сквозь улыбку процедил Таканори и поднял смеющиеся глаза.       — А я не стану, — безо всякого веселья ответил мужчина. — Майк сказал, тебя «объявили в розыск». Что это значит?       — Так вот где ты был, — усмехнулся Таканори.       — Что это значит? — повторил Аой.       — Это значит, что я принимаю своё собственное решение, — всё ещё смеясь, ответил шатен.       — Не смей насмехаться над своей жизнью.       Не хватило времени даже на то, чтобы сделать полноценный вдох. Именно поэтому он молчал.       — Ты должен жить, — произнёс Широяма и схватил мятые волосы, потерявшие всякий цвет. Как странно было слышать это из уст того, кто наносит такой яростный удар. — Ты всё портишь. Всё всегда портишь.       Матсумото взвыл от удара о твёрдую поверхность, но за ним последовал ещё один, и его сила не потускнела. Он тянул руки в пустоту, пытаясь остановить Широяму, но не мог ни за что схватиться. Взгляд выцепил лишь кровавое пятно, зияющее на белом.       — Это равносильно самоубийству. Давай-ка решим это сейчас. Раз и навсегда.       Голос Аоя был таким ровным, как кардиограмма сердца, что только-только остановилось. Его холодные острые слова разрезали воздух на части. Таканори почувствовал, как дождевая капля упала на лоб, а затем другая, третья. Дождь.       Скользкие от крови пальцы елозили по стеклу, ища спасения. Сплошные рефлексы, только они и желали спасти тщедушное тело.       — Не задерживай то, что скоро произойдёт.       Кровь из разбитого носа лилась в глотку и, смешиваясь с дождевой водой, капала с подбородка в смазанную сырую неизвестность. Таканори давился и кашлял, с ужасом глядя вниз. Здесь пятый этаж — достаточно высоко, чтобы больше никогда не открыть глаз.       — Они убьют тебя.       Чтобы не кровоточило, нужно прижигать. Такие глубокие раны стоит обезвредить, разоружить их, чтобы не умереть от кровопотери. Нужно сделать так больно, чтобы лишить чувствительности. Эти увечья — не что иное, как раскалённый металл, плотно прижимающийся к открытой ране.       Дёрнув рукой, брюнет затащил Матсумото обратно в комнату, и тот, продолжая кашлять, осел на стуле. Разводы крови на стекле, кровь на подоконнике, капли крови на серой водолазке. Руки в крови. Последнее — более чем привычно. Таканори смотрел исподлобья — глазами, под которыми тёмным пятном проступали синяки. Он не знал, сколько ран на его губах, но казалось, что сотни. Языком пересчитав зубы, Таканори убедился, что все они на месте.       — Возвращайся и моли о прощении на коленях, — произнёс Широяма ровно и сделал несколько шагов назад. — Возвращайся прямо сейчас.       Таканори облизнул кровоточащие губы, и это отозвалось пощипыванием на верхней.       — На коленях? — прохрипел он слабо и сплюнул кровь. Дрожащей рукой опираясь о подоконник, он поднялся на ноги и в очередной раз закашлялся. Тошнота только усиливалась, а боль не утихала. Мокрые волосы со склеившимися, окровавленными концами налипли на скулы.       — Не подходи, — предупредил Юу. — Стой где стоишь.       Широяма отступил ещё на шаг. Матсумото сделал шаг вперёд. Очередную порцию крови он вытер тыльной стороной уже окровавленной кисти руки и ещё раз шагнул ближе. Аой пристально глядел на лицо Таканори, измазанное кровью. В полуосвещённой комнате, где всё было голым и пустым, эта кровь казалась пожаром. На фоне серости она пылала.       Сохраняя остатки былого самообладания, Аой оставался на месте и наблюдал, как Матсумото неспешно подходит к нему. Осталось всего несколько шагов — ногти впились в ладони. Лишь шаг — Широяма почти задержал дыхание. Таканори остановился, посмотрел с секунду опустелыми от шока глазами и, сглотнув вязкую кровь, упал на колени.       — Так? — спросил он шёпотом и вскинул голову. Стоило только ему протянуть руку, как Аой отшатнулся на безопасное расстояние. Неспособный держать обессилевшую конечность на весу, Таканори опустил её на грязный пол, а за ней опустил и голову. Несколько капель крови украсили очередной холст.       — Кровь не останавливается. Ты добьёшь меня? — поинтересовался Матсумото и вновь поднёс руку к губам, чтобы вытереть их. — Я не вернусь, — добавил он после короткой паузы.       — Не нужно добивать тех, кто уже мёртв, — прошипел Широяма. Губы его дрожали. От злобы. От страха.       — Мы все уже мертвы. Не станет хуже, — улыбнулся шатен, повторяя давно сказанное и глазея на крапчатый пол. Даже произнеся это несколько тысяч раз, он не верил в произнесённое. — Не пытайся испугать меня. Я не боюсь. Не боюсь, — повторил он тише. Растягивать израненные губы бывает больно. С кончика распухшего носа одна за одной срывались красные капли, вторя стуку дождя за окном.       — Самоубеждение? Вселяешь в себя амбиции? — Аой искривил губы в улыбке. — Как жалко.       Они улыбались — каждый по-своему. Силясь скопировать рекламные баннеры, развешанные на каждом стенде у городских извилистых дорог. Счастливая жизнь, полезные вложения, новый тариф.       Улыбок больше не существует. Они сгнили, выгорели, мутировали. Сокращение лицевых мышц — это есть верное название.       — Не теряй сознание, Таканори. Принесу полотенце и спирт.       Звуки шагов искажались, и Матсумото скрёб ногтями пол, утыкаясь в него лбом. Где заканчивается жизнь? Когда остановится пульс? Или в залитой кровью комнате, где ты лежишь у ног человека, который растаптывает тебя без сожалений? Сложно сказать однозначно.       Плотно обмотав голову белоснежным полотенцем, Леа вышла из душа и уселась на жёсткую гостиничную кровать. Далеко не пять звёзд. Задумчиво разглядывая голую стену, она протирала полой цветастого шёлкового халата лезвие своего раскладного ножа, что давно расшаталось. Однообразное движение раз за разом. Отблески солнца, ровная полоса которых задевала ногу девушки, привычно проникали в комнату сквозь шторы. Теперь синие. Зелёные, синие, красные, лиловые, фиалковые, персиковые, песчаные, изумрудные — словно эти шторы имеют какое-то значение. Почему бы им просто не иметь никакого цвета.       В дверь легко постучали — всего два раза. Леа замерла. Она сложила нож и, сжав его в руке, зашагала к двери, которую открыла безо всякого вопроса.       — Какая встреча.       Лицо девушки мгновенно преобразилось, а глаза сузились, с шутливой подозрительностью исследуя гостя.       — Пропустите? — вздёрнул бровь Уруха. Его губы застыли в полуулыбке. — Есть разговор.       — Заходи. — Девушка шагнула в сторону, пропуская в апартаменты нежданного гостя. Пальцы крепче стиснули нож, зажатый в ладони; она знала, о чём пойдёт речь. — Тебя пропустили в фойе, — сказала она утвердительно. — Я просила никого ко мне не впускать.       — Обаяние, — произнёс Кою, описав в воздухе дугу пальцами. На каблуке отполированных туфель он крутанулся назад и встретился взглядом с Леа. — Неплохо здесь у тебя, — сказал он на выдохе и сунул руки в карманы брюк. — Люблю синий.       — В чём дело? — дернула подбородком шатенка.       — Да так, пустяки, — махнул рукой Такашима и нахмурился. Взгляд его метнулся в сторону. Он хотел поглядеть в окно, но вспомнил, что шторы плотно задёрнуты. Из-за них свет в комнате казался синим, воздух отливал синим. — Мне поручили устранить Матсумото.       Леа медленно закрыла глаза.       — Что требуется от меня? — спросила она неспешным шёпотом.       — Ничего, — улыбнулся Такашима. — Ничего существенного. Вы связываетесь?       — Он не выходит на связь. Он ни с кем не выходит на связь.       — Ну, знаешь, — фыркнул Уруха и растянул губы в острой улыбке. — Ни для кого не секрет, что Матсумото твой бедный маленький щеночек.       — Мы просто спали, — без заминки отчеканила Леа.       — О, конечно. — Уруха покачал головой, выставив перед собой ладони. — Никто не сомневается. Он просто прибегал к тебе поплакаться, а ты просто нашла такую же бедненькую сиротку. Ведь вы вдвоём, вы так страдали.       Щелчок раскладного ножа прервал возбуждённый монолог Такашимы — он почувствовал лезвие под своим подбородком.       — Ещё одно мерзкое слово… — Её глаза горели тихой яростью, и губы произносили слова так отчётливо. — И я проткну твой язык вот этим.       — Ну-ну, — рассмеялся Уруха немного нервно. — Не горячись ты. Я шучу, всего-то. Давай говорить как взрослые и разумные люди.       Ладонь Урухи мягко накрыла руку девушки, крепко зажимающую свой острый нож. Он попытался методично оттянуть свою кончину.       — Убирайся отсюда, — сказала Леа и, умело сложив нож, сунула его в карман.       — Только ещё один момент, — осторожно произнёс Такашима. — Твой мобильный телефон.       — Убирайся!       — Это приказ Главы.       Получив небрежно брошенный в руки телефон, Уруха набрал номер и стал прислушиваться. Но гудки продолжались и продолжались, один за другим мучительно тянулись. Наконец, голос оператора оповестил о том, что можно оставить голосовое сообщение, и Уруха завершил вызов.       — Я не лгу. А теперь выметайся. — Леа указала на дверь.       Как раз в этот момент зазвонил мобильный самого Такашимы, и он, продолжая вертеть в руках другой телефон, ответил на звонок. Леа упрямо глядела на него, ожидая, пока его фигура скроется за дверью. Тем не менее, уходить Уруха не спешил. С несколько секунд он молчал, держа динамик у уха, — только изредка хмурился. Его пальцы гладили корпус телефона девушки, будто ища в нём какие-то изъяны или неровности, но так и не могли найти.       — И что это теперь? — усмехнулся он вдруг и перевернул телефон экраном вниз. — Да, но… Да. Будет сделано, — усмехнулся он, пряча своё недовольство.       Его палец надавил на крышку и, не успела Леа разомкнуть губ, чтобы что-то сказать, как Уруха уже держал в пальцах маленькую прямоугольную пластинку с поблёскивающим чипом.       — Это верх неоригинальности, — сказал он, спокойно смеясь. Взгляд девушки отчаянно метался по комнате. Как он узнал? Как? — Просто догадка, — хохотнул Уруха, вертя сим-карту в пальцах. Он отбросил разобранный телефон на постель и произнёс: — А теперь одевайся.       — Что? — поразилась Леа.       — Ориентиры сменились.