After we die

      Серая тряпица обратилась в красную очень скоро. Острый запах чистого медицинского спирта стоял повсюду, он застрял в дыхательных путях, закупорил их. Шатен чувствовал, как головокружение понемногу подбирается к нему снова. Этот запах, паника мыслей и кровь, с трудом сбавляющая темпы, — всё это не давало ему прийти в себя. Но он ожидал, что поплатится за свою глупость, поэтому винить кого-либо — пустое дело. Винить кого-либо в животной сущности человека, в скрытом хищнике, запрограммированном на разрушение, напрасно.       Прижимая проспиртованный ошмёток ткани к носу, он шумно дышал ртом и бросал смазанные взгляды в сторону Широямы. Тот стоял поодаль, у противоположной окну стены, сунув руки в карманы, и молчал уже достаточно продолжительное время.       — Надеюсь, это было нужно тебе, — прогудел Таканори, продолжая зажимать ноздри. — Иначе… я даже не и знаю, — усмехнулся он обессиленно, безо всякой эмоции.       Брюнет не повёл бровью, продолжая смотреть поверх головы Матсумото, в окно, измазанное кровью.       Рассвет пронизывал стёкла, короткими копьями света проходил сквозь кровавые пятна, поджигая их. Аой смотрел, и его мёртвые зрачки были неподвижны, отражающие в себе маленькую картинку объёмного окружающего.       Жужжание мобильного телефона отвлекло Таканори от молчаливой фигуры брюнета, и он внимательно вгляделся в номер. Несколько секунд ушло на раздумья, но в конце концов он произнёс своё гудящее «слушаю».       — Алло? — Матсумото нахмурился: страшащая тишина стояла на том конце провода. Он выждал некоторое время и положил трубку, продолжая непонятливо вглядываться в номер на дисплее.       — С кем ты поддерживаешь связь? — спросил Аой и сейчас же оторвал плечи от стены.       Таканори бросил на него такого же рода взгляд, недоразумевая, что всполошило Широяму. Он смотрел твёрдо, даже издалека Таканори видел этот взгляд. Но вид Матсумото не давал ему подойти ближе: руки шатена были перепачканы кровью, порозовевшей от прозрачного спирта. Не моргая, он пытался вглядеться в лицо Аоя, и окружение казалось совсем не реальностью. Дешёвой на неё пародией.       — Знай. Они найдут твою женщину и раздробят её кости по очереди. Пока она не станет выкрикивать слова пощады. Пока не выдаст тебя.       — Не твои проблемы, — огрызнулся Матсумото, в момент сменившись в лице.       — Не мои проблемы, — повторил Аой мягко и с насмешкой. Всё выглядело так, словно он пытался вернуть себе былой грим — слой за слоем. Когда видел лицо актёра, не имеет значения, сколько красок он нанесёт на кожу, чтобы красным нарисовать улыбку, а чёрным стереть сожаление на поверхности зрачка. Это не возымеет былого эффекта. Любой грим — всего лишь фарс, если лицо актёра уже знакомо беззащитным.       — Пусть будет так, — сказал Широяма. — Но чья проблема твоя персона, не желающая делать всё так, как было велено? Не моя также. Спустить курок — так легко, Таканори. Легче лёгкого.       — Серьёзно, господин учитель? — насмешливо выплюнул Матсумото, всё ещё оскорблённый предыдущей репликой. Он знал, что Широяма не подойдёт близко, даже не тронет его. Подобие полотенца, данного ему, не было получено из рук в руки. И Аой держит дистанцию тщательно, как никогда раньше.       — Я говорю о ваших отношениях… и том, что тебя могут вычислить по телефону. Остынь. Какая бы пылкая любовь вас ни связывала, этому уже пришёл конец. И ей, очевидно, тоже. Я надеюсь, ты понимаешь это. Игры окончены. Пришла пора расплатиться за свою опрометчивость.       — Замолчи! Немедленно!       — Я также надеюсь, ты прекрасно знаешь о том, что на моей территории я распоряжаюсь всем. Вмешавшимся…       — Делаешь меня виновным в каждой погрешности?! Посмотри-ка на себя! Тебе это не нужно? Нажать на курок так легко, так легко, — пародировал Матсумото, задыхаясь от злобы. — Всё это так легко. Но ты не делаешь этого. Раз за разом — ты не делаешь. Ты уступаешь мне, и ты прекрасно знаешь об этом. О да! Я надеюсь, ты понимаешь это, — едко спародированные фразы слетали с его губ.       — Совсем как раньше. — Скудная улыбка возникла на лице брюнета. — Столько ненависти. Остынь.       — Как только я…       — Легко ведёшься. — Брюнет шагнул вперёд. — Что тебе она пообещала? Наверное, вытащить. Определённо, — оскалившись лениво, Широяма склонил голову к плечу. — Если на линии не было ответа, Таканори, ты можешь начинать играть в прятки. Иначе твоя пассия накормит тебя свинцом.       Аой сунул руки в карманы, непринуждённо глядя перед собой. Он всё ещё смотрел сквозь шатена, на стекло, где кровавые разводы светились лучами утреннего солнца, а рядом Таканори сплёвывал красным и судорожно зажимал нос. Кровавый весенний рассвет, он пах спиртом и глупой неопределённостью. Помещение, подвешенное во времени и пространстве, за пределами которого бездонная темнота. Последний круг Ада.       — Говоришь, — усмехнулся Юу, щурясь, — ради меня ты умрёшь?       Привычные граффити встретили Матсумото, когда он вдохнул ночь. Только очертания объёмных картинок прослеживались теперь, под этой темнотой. Таканори смотрел в расселину между домами, образующими плотный круг двора, — там, в лунном свете, полыхала асфальтированная дорога, и ноги Матсумото лениво падали с одной ступени на другую. Входная дверь не лязгнула за его спиной, как обычно, а плавно затворилась, потому что сейчас шатен не был один. Только вот ненадолго.       Его нога упала на очередную ступень — мучительно медленно. Он глядел перед собой, как если бы хотел споткнуться и сломать себе ногу — тогда уж точно не пришлось бы уходить. Глаза его, спрятанные в ночи, говорили сами за себя, ведь теперь шатен осознавал точно: больше не придётся откладывать на потом. Матсумото осознавал отчётливо: пора. Умолять и каяться. Каяться и умолять. Умирать.       Едва ли он будет прощён где-то там, высоко, поэтому стоило бы выжать из себя последнюю жизнь: умолять и каяться.       Надежда умирает последней. Так они говорят. Таканори чувствовал, что умирать принялось даже то, что дышит надежде в затылок. Чувство самосохранения и голод, за ними — адекватность. Жажда осталась — жажда глотнуть тёмного ила глаз, смотрящих ему в затылок, и захлебнуться.       Подняв ногу над следующей ступенью, Таканори замер. Широяма — колючая проволока, не дающая ему сбежать и нарушить запреты. Как и три года назад, он был ранящей оградой, но Матсумото до сих пор не смог понять окончательно, вгоняет ли она в заточение или оберегает от кровоточащей реальности.       — В чём дело? — поинтересовался Аой ровно.       Он стоял позади и ожидал, не прилагая никаких усилий, кроме усилий голоса. Короткие приказания звучали его голосом так убедительно, как ничто другое. Но, поставив ногу обратно на предыдущую ступень, Таканори произнёс не оборачиваясь:       — Не могу.       Дежавю. Щурясь, Матсумото вглядывался в контуры граффити на доме и ждал. Если бы брюнет развернулся и поднялся обратно, тогда он не стал бы больше идти следом. И эта встреча оказалась бы самой последней из всех последних. Но мужчина чиркнул зажигалкой — Таканори слышал, стоя всего на ступень ниже. А потом бесцеремонные пальцы скользящим движением расчесали его спутанные волосы. Движения были обыденно грубыми, однако не причиняли никакой боли. Шатен чувствовал, как его, последнего ублюдка и предателя, пронимает холод. Не тот, привычный, — на его спину высыпали колотый лёд, и он принялся жечь кожу.       Запах дыма въелся в его дыхательные пути в один момент. Матсумото услышал шумный выдох брюнета и дрогнул, когда его волосы снова проскользнули между настойчивых пальцев.       — Как домашний, — вместе с новым выдохом прошептал Широяма; Таканори ощутил его следующие слова ближе: — Пса привязывают к бамперу машины, и через некоторое время он становится одной сплошной раной, тянущейся позади. Думаешь, это огорчит умирающее животное? Нет же, — хмыкнул мужчина с насмешкой, чуть дёрнув волосы на себя, а затем произнёс слабым шёпотом в самое ухо: — Почеши его за оборванным ухом — и он будет вилять хвостом.       Таканори выдохнул дрожаще и прикрыл глаза, ощущая нарочно неаккуратные, но из-за того не менее будоражащие прикосновения пальцев к коже головы.       — Что я должен сделать, чтобы ты ушёл? Давай договоримся.       Шатен чувствовал запах никотина, оседающий на его коже.       — Я не могу уйти, — дрожащим полушёпотом вымолвил он.       — Сколько?       — Сколько?..       — Как долго ты не поддерживаешь связь, Таканори?       — Месяц, — ответил шатен безо всякой запинки — в воздухе повисла тишина. Звучный вдох добрался до слуха Матсумото, и очередное белое облако проплыло мимо.       — Ты хоть понимаешь… — прошипел Широяма — шатен мог слышать в его голосе какого-то странного рода улыбку, — …что ты наделал?       По совершенно невозможному стечению обстоятельств это произошло. Трещина. Подземный пожар — такой не зальёшь водой, не засыплешь песком. В этих местах дорога лишь вниз, в тлеющие залежи торфа. Техника, люди, строения, растения — всё исчезает без труда, и пути обратно нет.       Решающим источником возгорания стал визг шин, заставивший шатена содрогнуться. Всего в нескольких десятках метров машина остановилась где-то за зданием, на обочине дороги. Двери хлопнули.       Тревога — она не была ложной. В этом месте, в такое время и так стремительно появиться случайные люди не могли.       Матсумото на секунду закрыл веки, ощущая, как пальцы брюнета перебрались на его плечо и стиснули до боли. Человек появилось около пяти, и все они были идентично чёрно-белыми в лунном свете. Таканори потянулся к пистолету, однако к тому времени люди успели рассредоточиться, и Матсумото, теряясь, пытался поймать силуэты в фокус. Но видел лишь один, на который падал свет, разлившийся между домами. Остальные закоулки двора были черны — только изредка глазам шатена удавалось выцепить белые кляксы рубашек во тьме.       Лицо, что Таканори видел, не было ему знакомо.       — Не стреляй. Поздно, — на грани слышимости произнёс Аой. Матсумото обомлел окончательно — его сердце замёрзло, превратилось в ранящий кусок льда, болтающийся внутри. Аой говорит ему сдаться. Поднять белый флаг. Всё действительно… кончено? Не может быть.       Между тем человек, этот невзрачный и строго одетый, приблизился к ним достаточно, чтобы голос его мог быть услышанным. Говорил он чеканяще, чётко. Слова слетали с его губ как взмахи тяжёлой плети. Он словно зачитывал приговор — официально и непоколебимо-холодно.       — По приказу Лидера, главы «Чёрной Лилии», вы будете доставлены в назначенное место. Дополнительная информация не допускается. В случае сопротивления…       Темнота мутнела и сгущалась, она поглощала всё, помимо фигуры в лунном свете и крепко сжатых на плече пальцев. Сигарета, сверкая тухнущим оранжевым табаком, покатилась по ступеням прямо к ногам говорящего. Прежде чем она ударилась о чёрную туфлю прихвостня Организации, он уже успел произнести условия:       — В случае сопротивления приказано стрелять на поражение.       «Стрелять на поражение…» — азбукой Морзе эта фраза стучала в висках Матсумото. Сжав зубы так крепко, что челюсть начала эфемерно побаливать, Таканори смотрел в чужое лицо напротив и молчал. Его губы словно покрылись чернильного цвета смолой и не могли больше произносить звуков. Если бы не многочисленные взгляды, устремлённые на них, — Матсумото дотянулся бы своими пальцами до руки Широямы, до этой шаткой опоры, чтобы вцепиться в неё что есть мочи.       — Периметр оцеплен…       Заставляя Таканори дышать всё медленней, этот мужчина произносил свои формальные фразочки с привкусом железа. И Матсумото понял, что в этот раз всё слишком серьёзно, чтобы надеяться на то что-то, способное спасти их. Он мог бы надеяться на чудо. Будь он так глуп.       — Вам не уйти. Сделайте разумное решение.       Смерть — разумное решение для него. Возможно, самое разумное из разумных. Выпотрошить себя, избавить от всего содеянного вместе с пулей в череп. Почему-то так страшно. Красный цвет ослепил Таканори, и он понял, что их держат на мушке уже очень давно. Лазер танцевал по его лицу беззаботно.       — Не кипятитесь, — подал голос Юу, когда рука его соскользнула, и Таканори почувствовал себя висящим на тросе прямо посреди бездонного ущелья. Всматриваясь в него, можно ощутить ту патологическую вечность, куда втянул его собственный образ жизни. Ухватиться хоть за что-нибудь, пусть даже падая, будет его последним желанием. Пусть даже он изранит кожу, плоть, и камень будет скрежетать, перетирая его кости, Матсумото желал бы только на секунду ощутить что-то, что попытается спасти его. Скалистые края ущелья — неподходящий вариант, и всё же, раздирая ладони в кровь, он попытается сделать что-нибудь, чтобы коснуться острых выступов. Они не спасут его, нет. И он не надеется.       Это из-за того, что люди никогда не воспарят. Ни-ког-да. Их прибивает к земле: кожа лопается, кости крошатся, и лишь тусклые зрачки продолжают глядеть вверх, ослеплённые мёртвым восторгом. И никакой сказки не происходит. Никакого Королевства за Тридевять Земель, куда уносит поток ветра. Внутренности, забрызгавшие асфальт, — вот она, реальность.       И, бросая Матсумото на произвол, Аой произнёс:       — Мы сделаем по-вашему.       Он был возмущён и подавлен, обескуражен и разочарован. Хотел возразить, но ведь понимал, что игры в «крутых и гордых парней» резко подошли к концу. Тот недлинный отрезок времени, что у него остался, — для чего он предназначен? Выбрать только одно, иначе времени не хватит.       Аой легко толкнул Таканори в спину, и тот обернулся, чтобы выхватить его взгляд, однако так и не смог, потому как брюнет надавил на его плечи ладонями. Матсумото был вынужден начать свой спуск. Ступеней было так много, как никогда. Казалось, они ведут его к виселице — не вниз, а напротив. Будь так, какой приговор зачитали бы жаждущей толпе, — в смысле, какой длины бы он оказался? И дня бы не хватило.       Шагая, он ощущал будто асфальт стал проваливаться под ногами. Из-за усталости. Опустошённости.       Почему брюнет ничего не скажет ему? Не имеет значения, будет это грубым или нет. Таканори предполагал, что теперь ему не заслужить прощенья Широямы и на том свете: он был так неосторожен и втянул мужчину в собственные проблемы. Именно поэтому Аой молчит?       Пришлось бы соврать, если бы Матсумото сказал, что никогда не думал о таком стечении обстоятельств. Об этом он думал намного чаще прочего. Он знал, что когда-нибудь будет шагать к своей смерти так же, как неуверенно шагал, чтобы прикончить своего друга. И шагал навстречу кровавым деяниям ещё сотню раз. Больше этого пути, ему думалось, нужно побояться очередной дороги к убийству. Лишить другого жизни для него теперь — раз плюнуть. Однако каждый раз, как курок нажимался, а лезвие сверкало, он всё-таки знал. Придёт время.       И оно пришло.       Для них открыли дверь в автомобиль — странно. Сидя в салоне, Таканори смотрел на близлежащие пустые задворки, и даже это почему-то казалось магнетическим этой ночью. Омоется ли эта полная луна кровью сегодня?       Машина позади с глухим жужжащим звуком сдвинулась с места, за ней — другая, и, наконец, тронулся и их автомобиль. Таканори не мог в это поверить, но он ощущал себя на ночной прогулке, до того не верил в происходящее. Его глаза не смели обратиться к Аою: он чувствовал себя больше чем виноватым. Наверное, его идиотское и даже непреднамеренное предательство было худшим из худших — хуже Иуды и Каина вместе взятых. Для него это предательство было хуже всех тех предательств, что пережил он сам. Ведь в этот раз предательство было его собственным.       «Я не хотел этого», — вымолвил бы он.       Но мужчина, сидящий впереди, обернулся к ним — на лице его чернел респиратор. Продолжительное шипение. Таканори понял всё слишком поздно. Только тогда, когда принялся задыхаться, пытаясь отгородиться от запаха, настойчиво проникающего в лёгкие. Пальцы, понемногу теряющие точность своей хватки, уцепились за рукав Широямы. Таканори взглянул на него, что, прикрыв губы рукой, задыхался так же безысходно, и стиснул свои пальцы на запястье мужчины. Даже будучи предателем, он не отпустит этот образ никогда. Чёрный водостойкий маркер насквозь пропитал его изнутри, и это острое ощущение не выстирать. Пожалуй, занавес.       Ночь настолько чарующая — умирать в неё не жаль.