Прозрачные души с чёрными жилами

Как стук метронома солёные слёзы разбиваются о поверхность ложа, моментально впитываясь. Сколько он так лежит? Как долго бессильно плачет, изредка поскуливая? Счёт времени парень явно потерял. В любом случае часы отстают...*Ему стоило бы подняться, выпить обезболивающее и продолжить отсыпаться перед новой тяжёлой рабочей неделей, вот только таблетки уже закончились, а сил чтобы подняться ему не хватит... Какая жалость. Несчастный мальчик думал получить свободу и счастье, а оказался в такой яме, из которой выбраться было невозможно. Как только он подбирался к выходу из этой могилы, пласт земли съезжал вместе с ним, тело падало в гроб, и крышка саркофага захлопывалась с надрывистым криком отчаяния и невыносимой боли... Ребёнка никто не предупредил, что такими попытками он лишь расширяет диаметр этой ловушки. Голова болела и , кажется, тело начало обильно потеть. Одежда намокла, неприятно прилипая к спине, что заставляло подростка с отвращением морщиться, искривляя губы настолько недовольно, что казалось, будто он увидел полуразложившийся труп животного с внутренностями наружу, с червями, просверливающими отверстия в мёртвой плоти... Неужели он заболевает... Это было очевидным.Летние ночи были весьма прохладными, но в помещении, воздух в котором на половину состоял из пыли, всегда было душно. Открытая форточка и отсутствие одеяла суммарно дали простуду. Может быть такого не было, не окажись Курт не только болезненным по своей природе, но и с ослабшим иммунитетом на фоне почти полного отсутствия сна и еды. Да и та пища, которая всё же отправлялась в рот, очень пагубно влияла на пищеварение и общий обмен веществ. Наврядли подросток может полноценно существовать на нескольких кусках хлеба и молока по праздникам. Как каторжник, он выживал на хлебе и воде. Голова была настолько тяжёлой, что казалось через мгновение продавит металлические пружины в этом чёртовом матрасе. "А может я умру... Может я так и должен был двинуть кони здесь, в одиночестве. Моё иссохшее тело найдут под слоем пыли, когда мерзкое зловоние гниющей плоти выйдет за пределы этих стен. Как чудно... Меня отпустит боль. Ничто не потревожит. Но я и знать-то об этом не буду... Всё закончится. Всё, что только можно. Я не буду чувствовать ни облегчения, ни разочарования, ни счастья, ни горя—ничего. Я просто умру... Пусть и предварительно помучившись. Не хочу... Не хочу ничего, "—размышлял Курт, поддаваясь бреду. Температура стремительно росла, поэтому через полчаса Кобейн трясся от озноба. Тонкая и бледная кожа, отдающая мертвенной синевой, была покрыта тысячами мурашек. Скоро её так же могли бы покрыть черви... Но не бывать его такой ранней кончине. Через три часа после того, как парень выплакал все слёзы от всё никак непроходящей боли, в квартиру заявляется Новоселич. Уставший, как собака, он хочет плюхнуться на матрас рядом с Куртом и спать, прижимая к себе такого холодного друга... Греть его тельце... Но приятные мечтания в дребезги разбивает тихий всхлип, за которым следует протяжный скулёж... Как раненная собака, решившая умереть где-то в углу, Кобейн, болезненно сомкнув веки, изо всех сил сжимает на себе потрёпанную и мокрую от пота футболку, которая так сильно прилипла к спине, что казалось, если начать её снимать с него, вслед за тканью потянется и кожа, которую собрать не составило бы труда. В последнее время на тщедуном теле юноши с голубыми глазами, лучащимися солнцем даже в моменты невыносимых страданий, начали появляться ранки. Даже от слабых механических повреждений появлялись гематомы, которые хоть через час йодом мажь —не заживают. Кожа и ногти стали настолько нежными и хрупкими, что казалось, лишь от прикосновений начнут ломаться, трескаться и из ран начнёт литься алая кровь. Хм, может вместе с жидкостью из тела бы вышли и все печали. Лечили же раньше кровопусканием все болезни... Да вот только, увы, выжить дано было не каждому. Кто же пустит кровь этому ангелу, кто подрежет ему крылья? Интересно, упадёт он, разбившись о землю, либо же соберёт самого себя заново, не оставляя ничего человечного,в чьих венах навсегда затвердеет кровь,плавно превращаясь в уголь, от скопившегося в ней углерода, который сумеют разжечь... Вот только пламя будет адским, испепеляющим всех, даже невиновных... Он превратится в чудовище, на чью зверскую сущность натянуто лицо сладенького мальчика... Увидев эту картину, Крист лишь тихо вздохнул и двинулся к комоду, в котором хранился мало-мальский набор лекарств. Среди пустых упаковок нашёлся блистер с какими-то дешманскими жаропонижающими. Что ж, пусть хоть так... В таком положении стоит радоваться уже и такому неслыханному везению, ведь могло не оказаться вообще ничего, а на несчастные тридцать долларов, которые они получали, сложив свои зарплаты, прожить месяц было непросто. Особенно остро стоял вопрос с медикаментами. Болели парни на ногах, порой забывая о том, что существуют какие-то средства для снятия жара, например. Иногда можно и потерпеть. Не теряешь сознание от дурного самочувствия —заткнись и не ной, закуси язык и паши, как ломовая лошадь, чтобы тебе вообще выдали зарплату, не говоря уже о том, вовремя ли её пожаловали.Верный друг болеющего страдальца извлёк одну таблетку и положил её на пыльную поверхность комода. Ноги устало понесли тело на кухню, где в кружку с плотным кофейным налётом полилась ржавая вода, которая так же смочила полотенце, которое было предназначено для того, чтобы положить его на лоб Курта. Это может показаться диким, но если взглянуть на то, как эти двое буквально выживали пару месяцев назад, понимаешь, что по сравнению с тем, что было раньше, у них не жизнь, а малина. Ведь сравнивать себя надо с собой из прошлого, а не с окружающими... Или как там ещё говорят все эти люди, достигшие успешного успеха, полюбившие себя, но не тех, кто их окружает... А каково жить с добрым сердце, привечая на груди, прямо у самого сердца, всех, кто хоть как-то был задет обществом,при этом питая к себя ярую ненависть за то, что не можешь позволить нормально жить, сидишь на шее у друга и постоянно страдаешь от телесных болей? На этот вопрос Курт сейчас бы не ответил лишь по той причине, что его банально начинает выворачивать от боли. Температура всё ползёт вверх... Будущий басист, ныне никому неизвестный человек, просто изредка поигрывающий на гитаре, питающий особое благоговение к музыке, гладит обезображенное муками лицо Кобейна, лежащего на его коленях. Градусник скользит по коже подмышек, потому что поверхность гладкая, так ещё и обильно смочена выделениями потовых желёз. Длинные, худые пальцы Криста легко касаются измученного, липкого личика вымотанного болезнью, только вступающей в свои права, мальчишки.Как нежно он совершает эти действия, стараясь не добавить лишних волнений... Губы страдальца начинают судорожно что-то лепетать, слова выходят неразборчивыми и слипшимися в какой-то один большой комок, прерываясь в те моменты, когда диафрагма толкает органы брюшной полости вперёд, чтобы в лёгкие поместилось как модно больше воздуха. Вдох... Вдох... Вдох... Ещё один болезненный вдох, настолько резкий, что Новоселич вздрогнул. По истечению временного интервала, требующегося для измерения температуры, лёгкая рука парня без особого труда, даже с некоторой скоростью, вызванной отсутствием трения между взмокшей кожей и стеклянной поверхностью, извлекает градусник. —Чёрт... О, дьяяяявол... —недовольно проговаривает Крист. Ртуть поднялась по шкале и застопорилась на отметке 102,56** градусов по Фаренгейту.Высокая температура явно могла бы вылиться в серьёзное заболевание, которое явилось бы ещё одним цветком в букет болезней Курта. Размышления парня о том, что немедленно стоит идти в аптеку за нормальными лекарствами, прервал резкий стон Кобейна. Юноша подорвался с колен друга, схватился за живот, который будто бы изнутри прожигали кислотой. Не в силах кричать от боли, он просто надрывисто завыл, мечась по всей поверхности ложа. Не знает куда себя деть... Похоже, в скором времени действительно пятый угол отыскать сможет.Слёзы в три ручья лились из глаз, всхлипы становились всё громче, а губы искривлядись всё сильнее. Он просто не мог терпеть, на это не осталось сил. Из груди вырывались хрипящие звуки, будто он тонул... Тонул в пучине этой боли. Будто его утаскивали на дно. От этого в груди появилась тяжесть, будто на грудину поместили огромный камень, давящий на него, пытаясь сломать рёбра, чтобы добраться до сердца и расплющить его. Была ли это вообще физическая боль? Кобейн не мог ответить на этот вопрос, который проскальзывал среди бреда, мешавшегося в его головушке. Как жалкое раненое существо без позвоночника, он лишь сильнее начал биться в истерическом припадке. —Сколько можно терпеть? Сколько я ещё буду держать язык за зубами, мило улыбаясь этим вонючим мужикам, которые смотрят на меня, как на шлюху... Я же даже не в доме терпимости работаю... Почему ко мне такое отношение? Почему, блять?! —сквозь слёзы, хрипел юноша. Ему хотелось кричать не столько от чувства, разрывающего его внутренности в клочья, сколько от обиды за то, что он не мог остаться дома, как все нормальные люди при недомогании, не мог показывать своё недовольство, не имел права защищать себя, если клиент хотел не только нажраться, но и трахнуть подростка, стоящего за стойкой. Сколько же в нём побывало людей, за это время, что он проработал в этом заведении... От этого осознания, его трясло. Обида за то, что его не воспринимают человеком, захлестнуло его с головой.Стоны и вой начали изменять свою структуру, выливаясь в хриплые крики, переполненные чем-то настолько тяжёлым, что сердце Новоселича будто пронзило копьём. Куда себя деть... Что сделать...