Рыжий волчонок

Эли не боялась рассвета, но боялась темноты, словно ребенок, прячущийся под одеяло с фонариком от подкроватного монстра. Она не боялась неизвестного, не боялась, что кто-то будет наблюдать за ней, не боялась кого-то определенного… но девочке было действительно страшно, что к ней снова постучат в окошко воспоминания. Ведь Синтия не вернулась. Ни через день. Ни через два. Ни через три. Джером был рядом со своей расклеившейся подругой, держа данное в шатре обещание, не оставляя ее ни на мгновение. Он иногда дымил неподалеку, иногда занимался цирковыми делами вроде перетаскивания вещей или помощи старшим, но девочка всегда теперь была в его поле зрения. Он боялся. За нее. Так глупо и так чисто одновременно. — Ты, чертова свинья, так и не научился убирать за собой! — вырвал Эли из сонного марева звонкий голос Лайлы, когда циркачка все же умудрилась прикорнуть на крае ящика неподалеку от фургончика, где обитал рыжий со своей матерью. — Тебе бы только шляться с этой шалашовкой недоразвитой! — танцовщица вновь была в ярости, но из-за чего именно? — Не называй ее так. — Прошипел Джером, которого, как оказалось, держал за шиворот дядя. Вот и встретилась семья… Отвечать на любые претензии женщины было бесполезно — она совершенно не умела слушать. Не умел слушать и Заккари. Эли поднялась со своего места, чуть ли не на цыпочках подойдя поближе, прячась в тени шатра, когда рыжий заметил ее и… испуганно?.. мотнул головой едва заметно, словно говоря: «Не высовывайся!» — Лайла будет называть ее так, как захочет, — дядя тряхнул племянника за шиворот, и тот придушенно зашипел, — ты понял меня, выродок малолетний? А ну иди и убери все, пока еще дышать можешь! «Убери все». Но девочка была уверена в том, что друг ее едва ли заскакивал в фургон на пару часов. Тогда откуда там было взяться бардаку? И был ли он вообще? — И чтобы когда я пришел — там не было ни пылинки, скотина. Что, думаешь, взрослым заделался? Распустила ты его, Лайла, но ничего… ничего, я из него всю дурь выбью нахрен! — ударом в живот Джером отправился на землю, судорожно шипя сквозь зубы — и тогда Эли все же не выдержала, сорвавшись с места и кинувшись к ним, чудом проскочив мимо оборачивающейся матери друга. — …а вот и вторая приперлась! — рыкнула женщина, пока циркачка вскинула голову, сухо глядя то на одного взрослого, то на другого, сжимая левую руку в кулак. Хорошая шутка — это та шутка, которая пришлась к месту. Шутка, для которой удалось подгадать момент. Шутка, которая подобна осколочной бомбе, набитой стеклянной крошкой. Она слаще любого безумия. Девочка сама не поняла, откуда в руке ее взялся ножик, не поняла даже, чей он — слишком часто приходилось носить с собой простой «канцелярик», чтобы подрезать края разноцветных билетиков, но теперь Эли направила оружие против Заккари, найдя его худшей из угроз, прерывисто и часто задышав. Кончик лезвия даже после щелчка кнопки не касался мужчины. Нет, циркачка не была готова действительно убить его. Не была готова причинить вред. Чертова пустая угроза. — Что, ты думаешь, что у тебя кишка не тонка? — спросил Трэмбл, плотоядно оскалившись, а Джером отчаянно схватил подругу за запястье, словно взявшись за нож вместе с ней, не в силах еще подняться с земли. — Ты правда так думаешь? Ты, девчонка, которую подобрали как собаку, а? Да тебя надо было в ведре утопить. Внезапно подавшись вперед, Заккари схватил оружие прямо за лезвие и просто вырвал его из руки Эли, отбросив в сторону. — Ну так утопи. — Бросила тогда девочка, и глазом не моргнув, глядя на текущую по ладони противника кровь, пока Лайла уже приготовилась верещать, приоткрыв рот. Воздух вдруг стал плотным, густым и тягучим, словно желе. — Да без проблем, дорогуша, — теперь уже циркачку дернули за волосы, потащив от рыжего, вдруг отпустившего ее руку, прочь, пока она смотрела четко перед собой, кажется, забыв, как дышать. Нет, ей не было страшно. Ей не было страшно. Ей не было страшно. Ей не было… страшно. Оказаться лицом в бочке с водой — вот что действительно испугало Эли, особенно когда ни через секунду, ни через две ее не выдернули наружу, но, вот парадокс — вырываться от этого она не начала, глядя на деревянную дощатую стенку, словно через пелену тумана. Так и выглядит смерть? Нет, серьезно, она выглядит именно так? Так… глупо? — Ах ты сученыш! — вдруг послышался крик, вырвавший девочку из объятий бессмысленных рассуждений — и Заккари отшатнулся от циркачки, позволяя ей вынырнуть на воздух, закашлявшись, а Джерому — поймать ее, оттянув к себе и прижав, вцепившись изо всех сил. «Канцелярик» торчал у дяди рыжего из надплечья сзади, и тот рычал от боли несколько мгновений перед тем как выдернуть его. — …сейчас мы должны бежать, — Эли почувствовала, что ее друг улыбается, улыбается судорожно и искренне, а голос его дрожит, будто натянутая струна, — бежать… сейчас! — парень вдруг оттолкнул подругу в сторону, и сам кинувшись следом, едва не получив лезвием по лицу — у дядюшки явно не было сомнений в том, что нужно сделать с ними обоими. Теперь стало ясно, что даже Лайла отошла на второй план, и весь цирк отошел на второй план, обнажив проблему новую, готовую преследовать их до победного, пока ноги не сотрутся в пыль. — А ну стой, недоносок! — мимо головы Джерома пролетел нож — и тот на ходу ухватил его за лезвие, едва не кувыркнувшись вперед, но все же сумев удержать, после защелкнув оружие и сунув его Эли в руку. Девочка должна была бежать впереди — она была медленнее, слабее, ее было проще ухватить за светлые кудри вновь — и придушить, словно птичку, словно непослушного куренка. С рыжим же пришлось бы знатно повозиться — он, кажется, смеялся себе под нос, истерически хихикая, окончательно провалившись в свою зыбкую боль. Перемахнуть через забор, растянувшийся перед прилеском, циркачка не смогла, ее голова все еще противно гудела, а во рту ощущался привкус дождевой воды — пришлось ринуться в обход, едва увернувшись от тяжелой руки. Заккари не был спортсменом, он был мужчиной с тонной лишнего веса, но в ярости своей пощады не знал, и его словно гнали вперед все черти из омута души, подстегивая кнутами. Никто не вмешивался. Никому не было дела. Ни Полу Сисеро, ни Мартине, ни… зияющей дыре на месте сердца Эли. И эти безразличные люди — семья? Цирк да и только. — Зак, у тебя кро-о-овь! — тянула где-то позади Лайла, так и застывшая на одном месте. Джером вытолкнул Эли в город — и не раздумывая подсадил на пожарную лестницу, вскарабкавшись следом, успев зарядить ботинком по лицу любимого родственника, разбив тому нос. — А ну живо спускайся! Я с тебя три шкуры спущу! А с твоей сучки — пять! — Пошел нахрен! — рыкнул рыжий, после рассмеявшись, коротко запрокинув голову: — Иди нахрен, ты, «дядюшка»! — голос его вдруг стал тише, и циркачка услышала рык сквозь стиснутые зубы: — Ублюдок. На крыше было безопасно, и это оказалось единственным, что действительно было важно сейчас для ребят, прижавшихся друг к другу, сидя посередине этого открытого «убежища», словно боясь, что вот-вот их хрупкий мирок сломается до конца. Джером все еще смеялся, склоняя голову, но Эли видела, что по щекам его текут слезы, а потому взяла парня за скулы, ткнувшись ему лбом в лоб, тоже заплакав, отчаянно и жалко, словно мяучащий котенок. Им обоим было страшно, больно и тоскливо. Их сердца словно выцарапали. — …я смог, Эли! — вдруг шепнул рыжий, всхлипнув, — я смог защитить тебя от этой сволочи… — …но теперь он убьет нас обоих. — Циркачка шмыгнула носом в ответ. — А я хотела, чтобы он просто не т-тронул тебя. Понимаешь? Я просто хотела, чтобы он оставил тебя в покое! Она сорвалась. Мокрые волосы холодили плечи и лоб, в горле словно все еще стояла вода, а внутри все дрожало, все трепетало, все лезло наружу, будто вот-вот должен был взорваться в животе фейерверк. — Эли! Эли-Эли-Эли… ты такая умница, Эли… — Джером просто обнял ее, больше ничего не сказав, но улыбка постепенно сползла с его лица, обнажив тщетно скрываемую за маской вымученной радости боль. Они не могли вернуться назад. Сейчас — точно нет. Хотелось отчаянно верить, что след «канцелярика» все же отвадит Заккари от цирка, но что-то подсказывало ребятам, что сопротивление наоборот подтолкнет его к тому, чтобы точно остаться. Чтобы точно иметь уже не одну грушу для битья, а сразу две. Уродство. День сменился прохладным вечером, но спускаться ребята не решились, так и оставшись сидеть рядом, будто пара цыплят, ни о чем не говоря и лишь думая вместе и об одном. О том, что делать дальше. О том, куда им пойти сейчас. К Нортону? Если бы он мог помочь — Эли бы сразу кинулась к нему, но мужчина слишком ценил такое понятие, как «семья» и никогда не вмешивался в воспитание Лайлы. В полицию? Это было бессмысленно и глупо. К… Он пришел сам, просто отворив дверь, ведущую на крышу, изнутри. — Мне кажется, в прошлый раз мы не договорили, — нежная улыбка на губах Освальда была слишком искренней, чтобы быть правдой, — но мы всегда можем продолжить наш разговор! Например, прямо сейчас. — …откуда ты узнал, что мы здесь? — спросила Эли, подняв голову, и Джером тут же сжал ее плечи, напряженный и настороженный. Он был не волчонком — цепным псом рядом с ней, готовым ринуться в бой, если это понадобится. Даже если ему суждено проиграть. — В городе много ушей. — Шаг. — В городе много глаз. — Второй шаг. — В городе много… ртов. — Пингвин остановился напротив дочери, протянув ей руку: — Пойдем. — Куда? — Вниз конечно же! Я могу угостить тебя кофе… и твоего друга, — какое страшное ударение отец сделал на этом слове, — тоже. Не беспокойся, рядом со мной тебя точно никто не тронет. Тебя. Только тебя. Вот что он сказал так непрозрачно, что щипнуло в легких и закололо подушечки пальцев. — Весь город уже знает, что я твоя дочь. Но это не помешало убить… — Эли стиснула зубы, свернув на Освальда глазами, не став договаривать. — Не помешало. Но разве это важно? Уже — нет! — такой слащаво радостный, но при этом блестящий ледяным взглядом, Пингвин все же ухватил девочку за запястье сам — и протянул ее к себе, вынуждая встать, а Джером поднялся за ней следом, не став удерживать и только прожигая мужчину насквозь своими точками-зрачками. — Ведь теперь они убеждены, что я на крючке. — А это не так? — циркачка двинулась за ним, ни на мгновение не отпуская ладони друга. — О, это мне неведомо, Эли, если бы я знал точный ответ… может, пришел бы раньше или — никогда. Ты лучше скажи мне, но только честно, как будто отвечая священнику: кто твоя матушка? Нет, я не буду ее искать, просто хочу знать, кто она. — Ее звали Синтия. И ты ее убил. — Отрезала девочка, и тогда Освальд вдруг обернулся, нахохлившись и качнув головой, глядя на дочь верху-вниз. Он был выше нее, ненамного, может, на полголовы, но это уже позволяло глядеть на циркачку свысока. — Поверь, милая моя, если бы я полюбил клоуниху — это было бы курам на смех! — голос мужчины блеснул сталью. — А пока смеются только пингвины, — нарочито ощерился Джером. Теперь уже кулаком по щеке получил он, так же молниеносно, как и ожидалось, а после Кобблпот схватил его за грудки, тряхнув и шикнув прямо в лицо: — Еще хоть слово — и ты отправишься летать с крыши, фрик. — Только вместе с тобой, папаша. Они возненавидели друг друга с полувзгляда, полуслова, полудействия, и нарочитая улыбка рыжего, отдававшая безуминкой, никак не согласовывалась с умением Освальда счастливо оттягивать уголки своих губ вверх. — Хватит! — Эли так и не отпустила руки своего друга, а потому ткнула ладонью в грудь отца. — Хватит. Я не знаю, где был ты все эти годы, мне все равно, где ты был, но сейчас я не на твоей стороне. А ты пришел… пришел, будто ничего не было, и ты можешь вот так вот просто приходить! — Но разве это моя вина, Эли? Если бы я знал, — Пингвин отпустил Джерома, глянув на девочку не так, как раньше — словно с приглушенной тоской, — то я бы никогда не ушел. Я, кажется, понял. Я понял все. Нора. Ты так же смотришь на меня, как и она, и эти зеленые глаза… я их помню. Мне жаль. Честно. Слишком честно. Девочке хотелось видеть во всем выражении лица мужчины фальшь — но ее не было. — Ты не представляешь, что она пережила. — Тогда просто сказала циркачка, вдруг протянувшись к уху отца: — Она назвала меня Элишей, своим «спасением». Ее выгнали из дома. Мы жили под тенями мусорных баков, в каких-то каморках и среди ящиков. Мы не жили, отец, мы выживали. — Тогда где она сейчас? — задал самый важный вопрос Пингвин. — …я не знаю. Она не пришла, когда я нуждалась в ней, — голос Эли дрогнул, и она отвела взгляд, а Джером чуть сжал ее задрожавшую руку, — я не знаю. Свежезаваренный, а не растворимый кофе с парой сэндвичей пришелся как раз кстати, и маленькое кафе в соседнем районе, позволявшее говорить наедине, отделяя небольшой клочок пространства красной шторкой, показалось девочке и ее другу раем. Они сидели на одном диванчике, Освальд — через стол напротив них, подпирая щеку рукой и помешивая чай без сахара в кружке. Было тихо. — Так от кого вы прятались? — наконец, спросил мужчина, глядя на то, как Джером пожевывает сэндвич, пока Эли пьет тающий во рту ванильный раф, который рыжий чуть ли не уговорами вынудил ее заказать. — Разве это важно? — Девочка сглотнула, потупив взгляд. — Семейные разборки. — У тебя, что ли? Или… скажи-ка мне, как тебя зовут, а? А то как-то невежливо выходит, уже по разу друг друга ударили, — тут Освальд мило улыбнулся, прищурившись, — а я до сих пор не знаю, как тебя величать. — Джером. — Фыркнул рыжий в ответ, лениво качнув головой и растянув губы, чтобы показать нарочитый оскал: — Я и еще разок могу, мне не жалко. — Ну-ну. — Пингвин вновь нахмурился, принявшись мешать чай активнее. — Так от кого вы прятались? Эли, раз уж ты решила, что твой дружок, — это прозвучало обращением к собаке, — так важен для тебя, то уж можешь мне сказать. — Меня немного припугнули утоплением, отец. — Вскинулась тогда вдруг девочка, отставив кофе в сторону, следя за тем, как меняются эмоции на лице Кобблпота. Удивление. Непонимание. И вдруг — ледяной блеск глаз. — Макнули в бочку с водой. И держали за волосы. Джером спас меня. — …кто это сделал? — спросил Освальд едва слышно, стукнув ложкой о край чашки. Сказать? Промолчать? Косой взгляд на рыжего не оставил сомнений, и тогда Эли наклонилась вперед, спокойно прошептав: — Заккари. Трэмбл. Он решил присоединиться к нашей труппе. Не можешь победить — зайди с другой стороны. Не можешь нанести удар в лицо — нанеси удар в спину. Месть — блюдо, подаваемое тогда, когда уже ничего больше не осталось, когда за спиной — выжженное поле, а впереди — обрыв. Только тогда действительно можно позволить себе месть. Когда некуда идти, и бежать больше нет сил. — Считай, он уже мертв. — Скрипнул зубами Освальд. — Если ты убьешь его — мы с Джеромом покойники, отец. Цирк — это все, что у нас с ним есть. И в цирке столько… плохих людей, — Эли сглотнула, понимая, что совсем не лжет, что говорит чистую правду, скопившуюся на ее сердце, — столько плохих людей, что мы все время окружены. — Ты можешь уйти из цирка. Я приму тебя. — Мой друг не может. Значит, и я не могу. — Лучший момент для хорошей шутки найден, чертики могут аплодировать, они могут плясать на берегу омута, они могут выбираться из глубин зеленых глаз. Джером не встревал. Он наблюдал, пряча за сэндвичем прохладную улыбку, словно видя перед собой великолепное творение, переродившегося феникса, ту самую Эли, которую никогда более не собирался отпускать. Девочка была честна, снежно-холодна, и при этом — верна ему. Один маленький момент, всего пара предложений — и только тогда рыжий понял это бесповоротно и окончательно. Она могла уйти сейчас. Но предпочла остаться с ним. — Почему не может? Я тебя понял, Эли, а теперь скажи мне причину, — едва слышно сказал тогда Пингвин. — Ему семнадцать. Матушка не отпустит его. — А если говорить о побеге, то… искать меня по всем углам копам будет весело, — наконец, сумел вставить сдавленный смешок Джером, доевший свой второй сэндвич, — иначе бы мы уже были не здесь, папаша. Совсе-ем не здесь. А если я сбегу, а потом вернусь — о… мамаша меня пришьет! Чудесная, блять, женщина, — последние слова он процедил себе под нос уже без единого звука — только губами. — Значит, впереди еще год. И Заккари Трэмбл должен быть жив, — показал зубы Освальд, прищурившись, а улыбка вновь украсила его бледное, худое лицо, — я прав, Эли? — Ты прав. Тогда следующим летом я смогу уйти из цирка. И ты примешь меня… мы примем друг друга. Я попробую, — девочка вновь взялась за стакан кофе, прикрыв глаза. Ладони ее дрожали, — принять тебя в нашу маленькую семью. Потому что ты мой отец. Они отпустят меня к тебе, если я этого захочу. — Ты так холодна. Я словно смотрю в зеркало. — Пингвин протянул руку, коснувшись ладони дочери кончиками пальцев. — Хорошо. Я… улажу твою маленькую проблему. И любую другую, стоит тебе хоть слово сказать — тоже. Но — учти, я не добрый воскресный папочка, и относить ко мне, милая моя, нужно с должным уважением. И тебе, и твоему рыжему дружку по кличке Джером. Тогда я буду самым лучшим в мире отцом, Эли. И дам тебе все, что ты захочешь. Он был серьезен. Действительно серьезен в это мгновение, и циркачка посмотрела мужчине в пылающие глаза, коротко кивнув спустя пару тяжелых минут: — Я согласна. Ей не нужно было от него ничего, ни деньги, ни власть, ни мнимое величие. Ничего. Девочка не собиралась требовать исполнения «отцовского долга», материальных благ или чего-то подобного. Она привыкла справлять с проблемами сама, проигрывать, проигрывать, проигрывать — и вновь подниматься на ноги, лишь опираясь о плечо Джерома и призрачную тень Синтии. Но раз Освальд сам протянул ей руку — Эли ухватилась за нее, готовая к размену. Впрочем, она готова была и отпустить.