Рыжий волчонок

Ещё с пару дней ребята провели в номере безвылазно, лишь проводя время друг с другом, изредка заказывая пиццу, а чаще — просто смотря телевизор, которым им упорно не удавалось насытиться. Такая простая человеческая радость никак не укладывалась в их головах цветными картинками. Криминалистика, новости, мультики, прогнозы погоды — каждый канал был изучен, его номер запомнен, а время — вырезано на подкорке. Когда Освальд все же заглянул к ним, то увидел то, что вряд ли ожидал — дремлющих, словно котята, Эли и Джерома, впервые за долгое время отдохнувших даже от уборки, но сложивших весь мусор в пакет в углу. Цивильно, неброско, но — забавно. И конечно же телевизор не прекращал говорить даже когда они спали. — Тук-тук, — улыбнувшись, мужчина стукнул пару раз по двери, и рыжий первым разлепил глаза, глянув на него и тут же прислонив палец к губам, одним взглядом сказав: «Не шуми». «Не буду», — ответил ему пожиманием плечей Кобблпот. Пингвин присел на край тумбы рядом с постелью, лениво поглядывая на экран, а Джером вновь вернулся ко сну, его, кажется, не смущало в этой ситуации ровным счётом ничего, что было для Освальда некоторым парадоксом. Как можно так спокойно спать, когда рядом с тобой, практически над тобой кто-то чужой?.. Достать сейчас револьвер и выстрелить было бы слишком легко, но никто из ребят об это не думал. Странная, нереалистичная картина их покоя невольно вызывала улыбку уже искреннюю. Лишь спустя томительный десяток минут ожидания нежданный-негаданный родитель увидел, что дочь его приоткрыла глаза, уже успев сфокусировать на нем взгляд. И этот ее взгляд… сказал ему то же самое, что и тогда Джером, слово в слово. «Не шуми». Такая неправильная, но искренняя забота о ближнем своем. Но вот и рыжий зевнул, разлепив наконец веки, после чего тихо хмыкнул, сначала убедившись, что Эли не спит, посмотрев ей в лицо, а после вновь вступив в бессловесную перепалку своих голубых глаз со стеклянно-серыми глазами гостя: — А чего за сбор? — Нам нужно ненадолго сходить прогуляться. Мне и моей дочери, Джером. — Явно пересилив себя, Освальд назвал парнишку по имени. — А ты останешься здесь, если хочешь, чтобы не пришлось потом искать тебя по городу. Не беспокойся, все будет в порядке! — Так не пойдет. — Тут же блеснул глазами тот. — А если ты что-то с ней сделаешь? Папаша, извини, но на праведника ты не тянешь, — победить обескураживающую своей потаенной злобой улыбку Джерома было невозможно. — …все будет в порядке, — однако шепнула Эли, медленно садясь, глядя только на отца, — прости. — Она извинилась перед ним так же легко, как и протянулась после к пульту, выключив звук телевизора. — Только скажи, куда мы пойдем. Чтобы это знала не только я. — К моей матери и твоей бабушке. Поэтому сначала придется постараться… выглядеть подобающе. Она страсть как желает с тобой познакомиться знаешь ли, — Освальд оттолкнулся от края тумбы, пройдя в центр комнаты, — а если она что-то желает, то… поверь, это все к лучшему. — Ты любишь ее? — вдруг спросила девочка. — Это слишком дешевое слово, чтобы описать мои чувства, Эли. — Спокойно отозвался Кобблпот. — Моя мать и твоя бабушка — святая во плоти. Если я говорю, что помогу во всем тебе, то ей… ей даже не нужно меня просить. Обожание. Слепое, будто правосудие. Слепое, будто пуля или лезвие ножа. Слепое, но определенно пристрастное, а потому — живое. — Какая ирония… я смотрю, здесь собрался клуб хороших родителей! — тихо фыркнул Джером, поймав на себе испепеляющий взгляд и спокойно выдержав его. — И только моя, как и всегда, отличается. Ну и ну, — голос его стих, утонув в задумчивости. — …я могу взять из цирка свое платье. — И довести ее до инфаркта? Нет… нет-нет-нет, это исключено, Эли! Понимаешь, в нашей семье всем принято выглядеть подобающе. — В голосе Освальда читалась нежная гордость. — Как ты, что-ли? — хихикнул рыжий себе под нос, и тут же получил тычок под кадык кончиком зонта, на который мужчина все это время опирался. — Хватит. Я поняла, — циркачка лишь отвела в сторону это странное «оружие». — Я не хочу тебя разочаровывать. И свою бабушку… тоже. Ведь это она меня увидела. Ты расскажешь мне о ней? До того, как мы встретимся. — Но не при твоём дорогом друге, — сколько иронии было в словах Освальда в это мгновение, — собирайся. Конечно я тебе расскажу о ней все, что тебе нужно знать, чтобы полюбить ее. Хотя о чем это я? Ее невозможно не любить. — Он вновь стал честен, искренен, будто ребенок, и слова его, такие теплые и нежные, никак не мешались с тем, как мужчина испепеляюще смотрел на Джерома. Парнишка, вот парадокс, мог прекрасно контролировать себя. Он ранее никогда не опускался в присутствии посторонних до того, чтобы показывать им свою темную сторону сущности столь явно. А сейчас… Сейчас все его существо было против этого невысокого Пингвина, напыщенного и хромовато-изящного, способного не только одарить, но и отнять. Это было не столкновение мнений — лишь интересов. — Я уже ее люблю, — Эли не солгала, но была как всегда равнодушна. Ведь слова не стоили и цента. — Осталось только узнать, за что. Она сказала правильную вещь, и было видно по лицу Освальда, что ей удалось попасть в цель — тот обдумал речь дочери несколько секунд, все же коротко кивнув и двинувшись в сторону выхода, закинув зонтик на плечо. — На улице дождь. Я подожду тебя под козырьком, — бросил он перед тем, как оказаться за дверью. Собираться пришлось в меру спешно, а главное — аккуратно. Вещей у девочки не было, но вот туфли снаружи она сполоснула под краном, чтобы избавить от лишней грязи, пока Джером пофыркивал от плохо скрываемого смеха, пытаясь расчесать ее подвитые волосы. Эли была похожа на куколку из фарфора, такая же бледная, хрупкая, по-цирковому разодетая, с плохо различимыми из-за светлых бровей чертами лица. Но ее глубокие зелёные глаза, обрамлённые тёмными ресницами, невольно привлекали внимание, становясь центром, тем, за что цеплялся любой взгляд. — Я буду ждать здесь. Но если до завтра ты не появишься — я отправлюсь на поиски, — рыжий коснулся плеч подруги на прощание, приобняв ее со спины. — И найду тебя. — …я не сомневаюсь. Но все же постарайся не высовываться. Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы, поэтому, если со мной что-то случится — просто возвращайся в цирк. — Девочка запрокинула голову, глянув на него спокойно, явно не боясь собственных слов, не боясь накликать беду. — И живи за нас двоих. — Весь момент испортила. Даже не надейся на это. — Джером коротко поцеловал ее в висок, наконец отпуская от себя — и циркачка покинула номер, направившись вниз, на улицу, где ее уже ждал отец. Было прохладно, и в одной рубашке Эли сразу же замёрзла, но не подала виду, наблюдая за тем, как падают с неба маленькие прозрачные капли воды. — Мы прогуляемся. Ты же не против? — Освальд стянул со своих плеч пиджак, набросив его на плечи дочери. — Здесь недалеко. — Не против. Только не простудись. — …ты волнуешься за меня? Не беспокойся, Эли, жизнь научила меня выбираться из передряг похуже дождика в четверг. — Мужчина тихо хихикнул, вновь по-доброму улыбаясь. — Иначе я бы уже валялся в какой-нибудь канаве! В общем-то. — Меня тоже научила. Но в итоге я провела треть зимы в больнице, — поделилась тогда девочка, — тебе повезло, что я вообще сюда смогла приехать. Или не повезло. — Я думаю, что в твоём появлении нет ничего плохого, но ждать следующего прибытия целый год будет забавно. Кстати, Зак рассказал, что цирк уедет аж через целый месяц… очень добрый джентльмен, кстати, а главное — сговорчивый! — аккуратный смех Освальда вызвал у циркачки невольную улыбку, но вот следующие слова родителя вновь превратили подобие радости на лице Эли в оскал. — Оказывается, твой дружок может называть его дядюшкой. — …это не то, что я бы хотела, чтобы ты знал. — Циркачка отвела взгляд, мрачно смотря теперь только прямо перед собой. Отцовский пиджак грел ее, а раскрытый над их головами черный зонт был похож на грозовое облако. — Но я знаю все. И умею развязывать чужие языки, поэтому… если семейка этого рыжего фрика коснётся тебя — я и с него шкуру спущу. — Он не с ними, — отрезала тогда девочка, — даже против них. Это… долгая и неприятная история, но даже не думай, что можешь вот так вот прийти — и установить свои порядки в моей жизни. Мне не десять лет, отец. — Не десять. Но и не двадцать, не тридцать, не шестьдесят. И да, в одном ты права — я твой отец. Для меня это все ещё открытие. — Освальд прищурился, качнув головой, глянув себе под ноги. Кажется, он улыбнулся. — Поэтому не спорь! — все же нашел в себе силы «рассердиться» Пингвин. — Не трону я твоего дружка… пока он ведёт себя достойно. Маленький магазинчик на углу, примерка одежды. Подобрать платье. Чтобы не жало — не проблема. Чтобы не было большим — беда. Бабушка любит классику. Бабушка любит винтаж. Бабушка любит шитье, пастельные цвета и оперу. Бабушка любит кукольную внешность, приличие и аккуратность. Бабушка легка, будто ветер, но крепка, словно сталь в своих вкусах. Бабушка — самая лучшая. Бабушка — это важно. Ее звали Гертрудой, и ей нужно было купить букет белоснежных незабудок с мать-и-мачехой и мятой, тщательно разобравшись в языке цветов. — Вот так… дальше мы поедем на такси. — Освальд поправил воротник Эли, задумчиво смотревшей на себя в ростовое зеркало. Они вместе выбрали для нее рубашку с вышивкой, украшенную мелким цветочным узором, и длинную юбку с аккуратным кружевом, тоже в цветок, но другой. По-старинному, неброско, но в то же время цепляюще. Все так, как нужно. — Ты помнишь, что нужно будет сказать? — уже на заднем сидении автомобиля Пингвин наконец задал самый главный вопрос этого дня, и Эли задумчиво нахмурилась, перебирая все слова, пришедшие на ум. И правда, а что нужно сказать? «Ну здравствуй, бабушка»? Эта фраза могла бы стать гвоздем в крышку гроба их взаимоотношений. «Добрый вечер, Гертруда»? Уже лучше… — …я зайду и скажу: «Здравствуйте, мисс Гертруда Капельпут». — Наконец, собрала в голове подходящую фразу девочка. — И протяну ей букет. — Правильно… а остальное я улажу. И! Ни в коем случае не упоминай, что тебя отдали в цирк. Маме нельзя волноваться. От мамы даже у меня есть секреты. Ты поняла, Эли? Поняла. Оказывается, есть в этом мире вещи страшнее макания головой в бочку с холодной водой. И одна из этих вещей — знакомство с родственниками, которых ты никогда не видел, но которые очень хотят увидеть тебя. Кобблпот ударил в дверь кулаком пару раз, переминувшись с ноги на ногу, вдруг такой маленький, будто пингвиненок, бледный и воодушевленный, пока девочка стояла за его спиной, ещё более бледная и маленькая, разве что не пытающаяся слиться с окружением, чтобы попросту исчезнуть. Послышались шаги. Скрипнул замок. — Освальд! Ты пришел! — радостная, будто не видевшая сына тысячу лет, женщина совершенно непонятного возраста взглянула на них, вздергивая тонкие брови. В белом платье, словно невеста, с растрепанными и вьющимися светлыми волосами, Гертруда была прекрасна и странна одновременно, но когда ее взгляд коснулся Эли — мисс Капельпут вдруг переменилась, поднеся ладони к своим губам, широко распахнув глаза. — Освальд! Эта девочка та-ак на тебя похожа, теперь я вижу это ясно, как божий день! — протянув руку, женщина взяла циркачку да запястье. —Э-это Вам, мисс… мисс… — на мгновение замялась девочка, совсем растерявшись, но все же собралась с силами и договорила, протягивая букет: — Мисс Капельпут. Приятно… познакомиться. В квартире было тесно и свободно одновременно, словно в центре противоречий. Невозможно было бы объяснить обстановку обычными словами, а сложные закончились бы ещё на вышитых подушках, рюшечках и занавесках, на маленьком кофейном столике, чайном сервизе, мягко моргающих лампочках. Это место было волшебным, чарующим и чистым, словно его никогда не касались человеческие руки. — Освальд — такой хороший мальчик, Эли! Он всегда был таким замечательным мальчиком, и все девочки хотели, чтобы он бросил на них хотя бы косой взгляд! — рассказывать о своем сыне Гертруда могла бесконечно, и каждое слово ее сквозило неподдельной любовью. — Посмотри на него, какой он красивый, Эли! Когда он, мой Освальд, сказал мне, что ты, ты — его дочь!.. — женщина всхлипнула, сидя на краю мягкого дивана. Они расположились в гостиной, и Пингвин позаботился о том, чтобы на маленьком столике появились чайник, чайные пары и вазончик с конфетами и печеньем, пока мисс Капельпут изучала гостью взглядом, словно пытаясь насмотреться на нее на долгие годы вперёд. А уж когда она начала говорить… — …то я была вне себя! Мой мальчик уже такой взрослый… Была ли она рада? Расстроила ли ее эта новость? Понять было совершенно невозможно, но, как догадывалась Эли, Гертруда и сама не знала, что чувствует. — А теперь я вижу тебя как на ладони, и ты та-ак на него похожа. Но мне так больно думать о том, что моего милого Освальда тогда провела какая-то ш… — Мама! — Пингвин резко повысил голос, чтобы после мягко предложить: — Давай лучше не будем об этом, прошу тебя. Видишь? Я же не привел кого-то чужого в наш дом, мама, я привел сюда свою дочь! — Эли, ты ведь родилась в цирке, да? Неужели ты, Освальд… — мисс Капельпут слушала сына не больше, чем птичье пение за окном, начав сухо всхлипывать, но в глубинах ее глаз заплескалась отчаянная ярость, — …был готов бросить меня и сбежать с какой-то клоунихой? Или она была старше тебя? Скажи, Освальд! Она бросила тебя, моего маленького, милого, прекрасного сына?.. она сделала это, да?.. — Нет, мама! Все не так! Разговор обещал быть долгим, неприятным и тягучим, сразу же перейдя на высокие ноты. Эли, подождав с пару минут, все же налила себе и остальным немного чаю, взяв кружку с цветочным узором в обе ладони и словно отключившись, не желая слушать их безусловно нежные разборки. Пусть лучше выяснят все сейчас. А она просто… побудет рядом. Как настоящая, примерная дочь. Как настоящая семья.