Рыжий волчонок

Незадолго до отъезда цирка Эли все же сумела отыскать еще один день для того, чтобы встретиться с отцом — он попросту пришел к ней сам, когда девочка была занята ровным счетом ничем, а Джерома опять забрали таскать всякий хлам туда-сюда. — Не хочешь ли ты… прогуляться? — мягко поинтересовался Освальд, переминувшись с ноги на ногу. — Мне кажется, нам стоит немного поговорить. Я слышал, что всего через три-четыре дня это ваше «фрик-шоу» двинется дальше. — Двинется дальше и — до марта. Мистер Нортон сказал, что турне будет проходить в два этапа, поэтому уже весной я вновь буду здесь. А потом — только летом. Но, надеюсь, навсегда. — девочка двинулась за ним, легко цокая каблуками. Родитель пах порохом, чем-то железным и — странным парфюмом, похожим на смесь аромата пепла и базилика. — Я тоже надеюсь, Эли. — Просто отозвался Пингвин, улыбнувшись ей. Он уже не хромал, как в прошлую их встречу — похоже, излечился от какой-то своей временной травмы, но вот от зонтика-трости не отказался, щеголевато опираясь о него, будто подчиняясь привычке. Лишь на выходе из цирка девочка на мгновение обернулась, завидев вдалеке фигуру своего друга, таскающего очередную бочку — и махнула ему рукой, убедившись в том, что тот увидел ее в ответ, по короткому кивку. Знала, что парень будет волноваться. Знала, что этого лучше избежать. Освальд привел ее в небольшое семейное кафе, привычно выбрав столик в углу подальше от чужих взглядов, уютно расположившись напротив. Выбрать из небольшого меню девочка могла все, что хотела, но ограничилась только чашкой кофе с сиропом «соленая карамель» и треугольником чизкейка. В конце концов, обычной пищи хватало и в цирке. — Прости, что не веду тебя домой, ма… бабушка еще не оправилась от прошлой встречи, ты очень, очень ей понравилась, Эли! Правда, теперь ей хочется, чтобы тебя звали Элизабет, но… — Она может называть меня так, если хочет, — мягко подметила циркачка тогда, не поднимая взгляда от собственных ногтей, — если ей кажется, что это имя подходит мне больше, то хорошо. Пингвин вновь улыбнулся, и глаза его слабо блеснули. Вскоре принесли напитки, а чуть позже — пару десертов. Похоже, не ей одной нравилось сегодня сладкое, правда отец взял себе просто кусочек какого-то многослойного торта, окрещенного «итальянским десертом» и пахнущего изюмом. Циркачка слабо понимала, какой аромат должен исходить от Италии, но ей почему-то казалось, что не такой. Вдруг вспомнился Марони. И исходившее от него амбре акульих плавников. Теперь Эли могла вспомнить все то, что пропустила, будто в дурном сне. Фальконе пах книжными страницами и увядающими лилиями, Виктор, единожды подтолкнувший ее за плечо к нему — прохладной перечной мятой и сталью, если ее лизнуть на морозе, бабушка — лепестками роз и гуляшом из говядины. Такие странные, но честные ассоциации заполнили разум девочки в одного мгновение. — …ты в порядке? — коснулся ее ладошки Освальд, и тогда циркачка подняла голову, вперив взгляд в его лицо. — Эли? — Я в порядке. Просто… у меня были не лучшие дни, отец, и я… потерялась. А сейчас словно кто-то включил свет. У меня в голове. — Но у тебя в голове всегда есть свет! И даже когда кажется, что он вот-вот потухнет — знай, это не так. — Кобблпот чуть прищурился, сделав глоток кофе, теперь держа дочь за запястье всего одной рукой. — Слушай свое сердце. Оно всегда покажет тебе, как вновь его зажечь. — Ты прав. — Девочка едва заметно улыбнулась, абсолютно с ним согласная. У отца были тонкие пальцы, аккуратные ногти, полупрозрачная кожа там, где выступали синевато-зеленые вены. Он был забавным невысоким аристократом с торчащими темными прядями волос и ледяными глазами. Неужели Эли тоже могла бы стать такой? Но вместо этого родилась похожей на Нору, светловолосой и невыразительной. Ей нравилась собственная внешность раньше, но сейчас, увидев Освальда, циркачка невольно «примерила» на себя его прическу, его цвет радужки, его грацию — и задумчиво качнула головой. Кажется, от матери ей передалось нечто большее, чем просто лицо. Разум. Словно бы червем подточенный, держащийся на паре ниточек, обманчиво-шаткий разум. Быть может, сказалось и родство с Гертрудой, но иногда девочка понимала про себя — с ней что-то не так. — …значит, в марте вы приедете всего на пару дней, так? А на что ты будешь жить все эти… месяцы? Тебе платят в цирке? — спросил меж тем Освальд, ловко орудуя ножом и вилкой для укрощения кусочка торта. — Не платят. Иногда… дают на карманные расходы, но не более того. Потому что я бесполезна. — Эли как и всегда была предельно честна. — Только сейчас мне нашлась работа, а до этого я продавала билеты, ухаживала за лошадьми и… он не был обязан помогать мне и моей матери, но он помог, и я ценю это. Все же, директор цирка не был плохим человеком. Он был не хуже и не лучше прочих. Пускай заработка у девочки не было, зато она действительно ни в чем не нуждалась, обретя и занятие по душе, и крышу над головой. — Все же, этот твой Нортон — та еще скряга. Я дам тебе на карманные расходы немного, но не показывай это «немного» ни ему, ни своему другу, ни даже слепому старику. Хорошо? — Мне ничего не нужно, отец. У меня есть все. — Однако качнул головой циркачка. — Есть или нет — я обязан позаботиться о тебе. Не забывай, я твой родитель. А уж не каждый родитель отпустит ребенка в турне с мальчиком-клоуном и его отбитыми родственничками, — мило улыбнулся Освальд, — поэтому не спорь. — Аргументы его были прочнее бетона. — Я не спорю. Спасибо. И не называй Джерома так, он… прекрасный человек. — Эли взяла салфетку, вытерев ей кран стакана. — Я люблю его. Поэтому, повторюсь, не нужно его так называть, хорошо? — Эли, только не говори мне, что вы встречаетесь и все такое — я тут же сойду с ума! — встрепенулся Пингвин. — Хорошо, говорить не буду. — Ответила девочка. — Хоть на этом спасибо… господи, у бабушки будет инфаркт, если она узнает, что ты, моя дочь, собираешься провести всю свою жизнь с чертовым клоуном, который уже успел получить от меня по лицу несколько раз! — закатил глаза мужчина, явно картинно, но все же добавил: — …впрочем, я тоже от него отхватил, а это значит, что мы квиты. Но это не значит, что я одобряю эти отношения. — Ты думаешь, я хочу провести с ним жизнь? — спросила тогда девочка, вздернув брови, мельком глянув на своего родителя. — Я даже не сомневаюсь, знаешь ли. Я еще не помню ни единого человека в нашей семье, который бы влюблялся дважды. — Освальд сердито поворочал ложкой в стакане. — Но впервые это меня не радует. Вот оно как… Все же, Пингвин оказался заботливым отцом, пускай и не слишком понимал, как общаться с дочерью. Она тоже не понимала, как с ним нужно говорить, а потому действовала наугад — и пока что ни разу не промахнулась. Чутье редко подводило Эли, позволяя отыскивать ключики к сердцам самых разных людей. — Это бы звучало правильно, если бы ты не был мафиози, а я не жила на улице половину детства, — подметила мягко циркачка, сделав несколько глотков своего сладко-соленого напитка. — Поэтому я слушаю тебя, но сам понимаешь… вполовину. Как и ты меня, думаю. — Ты иногда кажешься такой взрослой. А выглядишь как ребенок. — Задумчиво проронил тогда Кобблпот, изучающе вглядевшись в ее бледное лицо. — Уверен, ты смогла бы использовать это при желании. Если уже не используешь. — Я же вся в тебя, отец, забыл? — Тут забудешь… словно в зеркало смотрюсь. — Освальд вновь улыбнулся, довольный собственными выводами. — И где ты только такому научилась? Неужели жизнь заставила? Вряд ли Нора… — Нет, не она, моя мама… чудесная леди, но под ее опекой я не видела ничего большего, чем пара комнат и, иногда — экран телевизора. Почти по праздникам, — Эли покрутила в ладони ножик, даже не смотря на лезвие. — А потом случилась «школа жизни», и она сказала мне: «Ты должна выжить. Ты должна сделать так, чтобы тебе поверили. Ты должна уехать как можно дальше». — Почему она вдруг решилась на это? — тогда спросил Освальд. Ранее они никогда не поднимали эту тему, но теперь, хотя бы на прощание, определенно стоило попытаться. — …потому что она узнала, чем ты занимаешься. И поняла, что когда-нибудь люди посмотрят на меня, посмотрят на тебя — и прижмут нас к стенке. Она боялась, что со мной случится то же самое, что и с соседкой, что и с ее знакомыми, что и… с ней. — Девочка сглотнула, подняв взгляд на отца. — Ей порезали лицо. Какой-то отморозок. — Кто это сделал? — Блеснул глазами Пингвин, сжав в руке вилку и прищурившись. — Я не знаю. Она… ей не смогли помочь в полиции, только плечами развели. Циркачка хотела рассказать ему обо всем. О том, сколь многое она упустила, о том, сколь многого ей хотелось… о школе, о друзьях, о прогулках под луной, но вдруг остановилась, заглянув в собственное сердце. Правду ли говорят, что если в детстве велосипеда не было — это уже ничем не исправить? Но тогда почему ей больше не больно? — О, ко-опы… — протянул отец, явно удовлетворенный и нет ответом. — У меня нет никаких сомнений, что все они могли, эти чертовы гады. — Значит, это сделал кто-то… из сильных мира сего. — Высказалась тогда Эли. — Я тоже об этом подумал, но ведь это — глупость! С чего бы кому-то из мафии понадобилось, внимание, резать лицо Норе, а потом — отпускать ее на волю? — задался резонным вопросом Освальд, на пару секунд запрокинув голову, постучав кончиками пальцев по столу. — Только… для устрашения разве что. Но с вас обеих взять-то нечего, это бессмысленно. — И никто не знал, что я твоя дочь. — И никто не знал, что ты моя дочь. — Согласился мужчина. — Тогда это выглядит еще большей дикостью. Рассуждать о подобных вещах в кафе не хотелось, а потому тема свернулась словно бы сама по себе, сменившись куда более невинной, когда Эли заказала себе еще чашечку кофе, обязательно с украшением в виде маленького имбирного человечка. Запахи окружали их. Запахи делали их людьми. Худенькая официантка со светлыми волосами, забранными в хвост, чем-то смутно напомнила девочке ее саму, а ленивые посетители, изредка появлявшиеся и присаживающиеся за столы, были похожи на пластиковых кукол. Они смеялись, ели бургеры и разговаривали, они не были наполнены страхом, болезненным ожиданием, и это казалось циркачке дикостью — ведь сама она, живя в Готэме, могла испытывать только эти чувства. — Эли, я дам тебе свой номер. Если когда-нибудь тебе будет плохо — ты всегда сможешь мне позвонить. Даже если трубку возьмет бабушка — ничего страшного, я уверен, она будет рада услышать тебя. — В ладошках девочка оказалась маленькая «визитная карточка» из небольшого листка бумаги из блокнота, на которой был написано всего-ничего — несколько цифр и вкрадчивое «Папа». — Надеюсь, на пару звонков за год у тебя хватит центов. — Хватит. — Циркачка упрятала «подарок» в маленький карман своего клетчатого платья, с которым не расставалась, кажется, никогда. Освальд проводил ее до самых дверей фургона, опосля все же решившись и заглянув внутрь. Ему повезло — Пол Сисеро со своим помощником еще не вернулись с ужина, и можно было немного побыть вдвоем. Тогда мужчина вручил дочери небольшой конверт, в который та даже не стала заглядывать, убрав его под матрас, а после коротко обнял ее, что стало окончательным их прощанием — напоследок Эли поцеловала родителя в щеку, стараясь не смотреть ему в лицо — глаза ее чуть покраснели, наполнившись слезами. Поздним вечером из фургона ее забрал уже Джером, уже не удивившись тому, что подруга занята выкалыванием точек. — Знаешь, Пол сегодня про это директору говорил. Мол, хренью какой-то маешься… а мне нравится! — он выхватил лист с трафаретом из ее рук, после задумчиво пробежавшись ладошкой по каждой «букве». — Здесь, наверное, написано что-то вроде «Я люблю пиццу». Я прав? — Конечно. — Согласилась с ним девочка, отложив под подушку грифель и лениво зевнув. — Ну что, мы пойдем сегодня куда-нибудь? — Конечно! Иначе как ты думаешь, зачем я вообще пришел? Мать умотала в город с каким-то хахалем, поэтому… у нас впереди целая ночь. — Джером наклонился вперед, вдруг вкрадчиво спросив: — Зачем приходил твой отец? — Хотел попрощаться. — Как мило… — прищурился тогда парень, потрепав Эли по волосам и взяв за руку, утягивая за собой. — Я уж было думал, что он пришел, чтобы сказать тебе держаться от меня подальше. — Он не против, — девочка лишь пожала плечами, послушно направившись за ним, даже забыв надеть туфли — так и оказалась на улице босиком, вперив взгляд в едва начавшие зажигаться звезды, — …я поговорила с ним. Он, кажется, не очень доволен моим выбором круга общения, но принимает его. Круг общение. Хуже этого словосочетания нельзя было выбрать совершенно ничего, но циркачка все же обозначила свою мысль именно так. Почему? Она и сама этого не поняла, идя по прохладной траве в сторону уже знакомого наизусть забора. На этот раз они прошли мимо него в сторону выхода, и только тогда Джером заметил, что все это время его подруга была без обуви. — Эли… господи правый! — не найди ничего лучше, чем подхватить ее за талию и легко поднять, рыжий покачал головой, улыбаясь: — Ты неисправима! — Я просто соскучилась. Сегодня был такой долгий день! — Эли оперлась о его наплечья, запрокинув голову, глядя на небо, и парень покружил ее, словно в дивном вальсе, после усадив на край деревянного ящика, стоявшего у входа в лагерь. Обычно на нем лежали листовки. — День и правда был долгий. Я таскал бесконечные груды вещей то туда, то обратно, и каждый находил, что мне сказать и как упрекнуть, а матушка плеснула в меня горячим чаем, и я еще за ней пол драил. — Тень злого напряжения скользнула по лицу рыжего, но тут же сменилась хитрым прищуром: — Но я тоже соскучился. Посиди здесь, а то простынешь, и опять под замок посадят, — Джером и рассказал ей о своем дне, и в то же время немного пожурил, скрывшись под тенями шатров, пока девочка дышала полной грудью, любуясь тем, что ей действительно нравилось в Готэме. Круглой, серебряной, будто старинная монета, луной.