Рыжий волчонок

Они провели последнюю ночь вне стен фургончиков достойно и только вдвоем, бродя по Готэму и попивая молочные коктейли из бумажных стаканчиков, любуясь местным парком, прыгая по его ступенькам и играя в классики. Пускай Эли и боялась, иной раз оглядываясь на темные углы, чутье говорило ей: «Сегодня все будет в порядке!», а ладонь Джерома, сжимающая ее запястье, и вовсе была обещанием лучшего в мире времяпровождения. Утром цирк Хейли уже начал понемногу собирать остатки шатров, и девочка помогала Мартине закидывать в прицеп штыри-опоры самых маленьких из них. Сонная акробатка едва ли могла сейчас ругаться, а потому работать с ней в компании даже было приятно. — …я слышала, у тебя теперь папаша есть, так чего с ним не останешься, а? — спросила она под шумок, показав острые белые зубки. От нее пахло лепестками чайной розы и жасминовым чаем. — Хочу выступать, — ответила циркачка, даже не глянув на собеседницу, сворачивая длинную красную ленту, — мне не хватило года, пришлось продлить контракт. Хочу еще немного побыть жемчужиной цирка. — Эли уже знала, чем можно задеть эту знойную красавицу, тут же широко распахнувшую глаза. — Ты что, правда думаешь, что у тебя получится удержаться на сцене? О, больная твоя голова, — тут же нашлась, однако, акробатка: — Не выйдет! Уж в Канзасе с тебя точно собьют спесь, вот увидишь. Или дружок опять промахнется… теперь ведь тебя некому защитить. — Мне и не нужна защита. — Понадобится, не беспокойся. У нас ведь теперь столько новых людей… ух, закачаешься! А знаешь, раньше наш цирк был больше, и в нем были даже слоны! И твой рыжик днями и ночами таскал их дерьмо… романтично, правда? — Мартина закатила глаза, бросив в прицеп очередную опору, после взявшись за небольшую картонную коробку. — Весьма, — Эли уложила ленту, попутно подсобив девушке, чтобы та не уронила атрибутику, — не вижу в этом ничего плохого. — Ты и правда больная. — Фыркнула тогда акробатка, будто это было действительно стоящим аргументом, но ответа уже не дождалась — циркачка упорхнула в сторону окошка водителя, пару раз стукнув по нему кулаком, дабы показать, что можно трогаться. Меньше, чем за четыре часа, остатки лагеря были подобраны, и наполненное шумом, весельем и сладостями мгновениями ранее место опустело, наполнив дорогу шумом колес, а разум девочки — выкалыванием точек и унылым посиживанием на краю постели, пока Пол привычно пил чай неподалеку, а Макс дремал. — Зачем ты учишься языку слепых? — спросил вдруг Сисеро, искоса «глянув» на Эли, бросив в напиток пару кубиков сахара. — Я не думаю, что он когда-нибудь тебе пригодится. — Я хочу прочесть книги, которые есть у Вас. — Циркачка на мгновение остановилась, покрутив в пальцах грифель. — Мне интересно, как это — читать руками. Делать то, что не умеет практически никто не то что в моем городе — целом мире. — Глупая затея. — Отрезал мужчина, протянувшись к полке под столом и бросив в сторону кровати девочки тонкую книжку, которую та чудом поймала. — Начни хотя бы с этого, раз так любишь писать наугад. Алфавит. — Спасибо, сэр, — расплылась в улыбке Эли, благодарно кивнув, зная, что никто не увидит эту ее простенькую эмоцию. — Просто… вдруг когда-нибудь Вы захотите получить весточку из Готэма? Мы ведь так долго были соседями. Целый год. — Это было не лучшее мое соседство, которое еще и растянулось. — Покривил мужчина лицом, сделав глоток чаю. — Но если когда-нибудь ты захочешь написать мне письмо — так тому и быть. Он был страшно недоволен тем, что теперь его дом стал «приютом», но в то же время хотя бы смирился с этим, тем более что соседка все равно днями и ночами старалась пропадать где-нибудь, то и дело влипая в передряги. Впрочем, вряд ли его это действительно заботило. Алфавит и правда помог Эли немного разобраться с некоторыми знаками, которые она раньше писала практически наугад, но не более того — изучение языка слепых не давалось ей легко, а иногда нужно было делать и перерывы. Например, сейчас, когда под вечер фургончики остановились на заправке, и можно было выбраться на свежий воздух. Девочка спрыгнула с лестницы, привычно направившись в сторону маленького магазинчика, прекрасно понимая, что туда же подтянется и Джером — наверняка у него уже закончилось курево. Правда, обычно в таких местах ему отказывали, ссылаясь на то, что рыжий еще подросток — прямо как сейчас. — Да твою ж мать, — он пнул стойку, и парнишка-продавец бросил на него презрительный взгляд. — Я сейчас полицию вызову. Первым правилом, которому следовала Эли в таких ситуациях, было не лезть. Поэтому она просто направилась к прилавку с чипсами, выбрав себе с привкусом зеленого лука — самые лучшие на ее взгляд. Немного подумав, она прихватила еще одну пачку — уже сырных — для друга, к тому моменту уже приметившему ее. — Пошли отсюда, — Джером лениво поднял с полки какие-то мармеладки, подбросив их в ладони под пристальным наблюдением продавца. — Ты хочешь? У меня есть немного наличных, давай сначала купим чего перекусить. — Девочка поймала в воздухе полупрозрачный пакетик, двинувшись с ним к кассе. — А то сегодня на ужин, кажется, будет что-то вроде кукурузной каши. Кукурузу и ее производные ребята не любили — уж больно много было вокруг них попкорна и прочего циркового фастфуда, однако чипсы и мармелад, которых в палатках не продавалось, им все же нравились. Мимо прошла клоунесса по имени Мэри, которую под руку вел ее молодой человек, причина тысячи споров и препираний — Джон Грейсон. Они словно пытались показать целому миру свои отношения, но вместо положительной реакции получали град из тумаков. — Что, Эли, тоже решили что-нибудь прихватить? — по-доброму улыбнулась девушка, остановившись напротив стойки с комиксами, пока ее парень направился к лимонадам. — Да, мисс, — циркачка привыкла обращаться ко всем излишне вежливо — обычно они не замечали друг друга, но теперь, после того, как Синтия умерла, пришлось наконец посмотреть по сторонам вновь — и понять, сколь на самом деле велика была труппа. Ее представляли не только Лойды, не только Грейсоны, а еще и другие безликие манекены, умеющие только одно — закрывать глаза. — Я люблю с крабом, — Мэри перебрала страницы журнала, а Джером только закатил глаза, нетерпеливо потопав по полу каблуком ботинка, словно поторапливая подругу — наверняка ему не терпелось с ней переговорить не при людях. Улица пахла бензином, выхлопными газами и подгнившим мусором. Эли никогда не нравились заправочные станции, поэтому они отошли подальше, примостившись на бордюре полутемной трассы, пожевывая купленные чипсы, изредка обмениваясь ими. Молчаливая прелюдия к настоящему приветственному диалогу затягивалась. — …ты уже скучаешь, да? — спросил рыжий, бросив взгляд в ту сторону, где должен был находиться Готэм, и тогда девочка поняла, что даже ни разу не посмотрела в окно, когда они уезжали. Скучала ли она? На самом деле? — Я не знаю. Мне… мне становится с каждым разом все больнее видеть этот город, Джером. Я обрела отца, но потеряла нечто большее, понимаешь? — циркачка хрустнула чипсинкой в пальцах, после глянув себе под ноги на полупрозрачные крошки. — Я потеряла надежду и почти все, что было мне дорого. — Мы можем никогда туда больше не возвращаться, если ты правда этого хочешь. Уедем и дальше с «Хейли», и все будет в порядке. — Рыжий слабо повел плечами, словно прогоняя ее тоску. — Никакого папаши, никаких передряд, никаких лысых уродцев. — Но я не могу оставить его. Теперь, когда мы знакомы — не могу, и если хотя бы он дождется меня, даст мне знак, что на него можно положиться, как я смогу его предать? — спросила Эли, помотав головой отчаянно, почти жалобно. — Я не говорю, что это из-за того, что он мой родитель, но… я говорю, что это из-за того, что он согласился меня принять. Он даже оставил мне свой номер. — А если он передумает? Что тогда? Твое сердце вновь будет разбито? — парень вытянул из упаковки картофельный слайс, пахнущий сыром. — О, Эли, ты бываешь такой… — он сжал чипсинку в ладони, — …доверчивой. Кажется, Джером был зол. Может, пребывание с матерью держало его «на взводе», а может и то, что циркачка не была с ним согласна в этой мелочи, от которой, кажется, зависело их будущее. — Конечно, это разобьет мое сердце. — Девочка не стала спорить, ткнувшись виском в его надплечье, глядя на бесконечную дорогу, тянущуюся к горизонту, будто змеиный хвост. Где же голова этого Уробороса? Этого не знал никто. Отъезд не дался ей тяжело только потому, что Эли теперь не ощущала себя одинокой. Заветные цифры в ящике под кроватью, немного средств на жизнь, друг под боком, который всегда будет верен, будто цепной пес — и конечно же ее собственное видение, изменившееся под гнетом неумолимой Судьбы не давали ей чувствовать себя таковой. Впервые она была свободна. Но не легка, словно ветер — камнем на шее тянулись следом воспоминания. — Знаешь, о чем я подумал, когда мы вновь оказались в Готэме? О, вовсе не о том, что так здорово будет вновь увидеть дядюшку Зака. Я вдруг подумал… «А что случится, если ее мать придет на наше шоу?» — Джером затянулся, кажется, последней из своих сигарет, предварительно крутанув колесико старой зажигалки, которую он называл «отцовской». — Ты надеялся, что она не придет? — Да. Циркачка коротко выдохнула, склонив голову, на мгновение в ее глазах потемнело, пока легкие наполнялись еловым запахом с примесью сосновых шишек и, кажется, терпкой смолы. — …это правильно, что ты на это надеялся, — наконец, ответила она, вдруг улыбнувшись, посмотрев на друга, — ведь это важно. Для нас обоих. Чтобы ничего не менялось и… оставалось болезненно-по-старому, будто мы два израненных зверя, Джером! Ее голос просквозил болью, но та тут же свернулась клубком где-то в желудке. Эли не дала ей вырваться на волю, вместо этого натянув на свое лицо радость сначала фальшивую, а потом — самую искреннюю. — А разве это не так? — рыжий полыхнул огоньком в руке, и девочка тут же вздрогнула, вся невольно сжимаясь, но не прекращая глядеть на него в слепом ожидании. — Мы что — два здоровых зверя, цыпленок? Или, быть может, два счастливых зверя? Если и ты оставишь меня… — он сглотнул, моргнув несколько раз, — …что я буду делать? Он не был весел, не был хитер, и даже маска наконец слетела с него, будто бумажный лист, обнажив сжавшегося в глубине души рыжего волчонка, которым циркачка и видела его истинную натуру. Он был напуган, и страх этот наконец нашел выход, вытащив сам себя из омута за шкирку. — Но я ведь не оставила тебя. Какая разница, что было раньше. Какая разница, какие демоны сейчас живут в твоей голове? Когда в моменте вы рядом? Когда в моменте вы — держащиеся друг за друга руки? Сцепленные пальцы? — Если ты оставишь меня хоть когда-нибудь — я придушу тебя, Эли, — процедил Джером тогда едва слышно, вдруг крутанув колесико зажигалки у подруги перед лицом, — как настоящего чертового цыпленка. Он поддался своим эмоциями окончательно, глядя на нее исподлобья и совсем не улыбаясь. — Ты ведь уже знаешь, что этого не случится. Не пугай меня, — девочка же мягко поймала его за запястье, зажав упаковку чипсов коленями, — если не готов исполнить угрозу прямо сейчас. — Ты вновь хочешь «нырнуть» в бочку с водой? — спросил рыжий, наклонив голову, пока меж ними тлело и играло пламя. Напряжение на пустом месте. Вспыхнувшая спичка. Хоть они и были друзьями и дальше большим, чем друзьями — не каждый их разговор был гладок, словно обточенное водой стекло. Иногда он был похож на лезвие бритвы. — Удержать меня страхом не выйдет. Я не боюсь бумажных самолетиков, — Эли щелкнула крышкой его зажигалки, потушив огонь, — как не боюсь того, что ты сейчас говоришь. Она не была самоуверенной, не была смелой, и пальцы ее дрожали, словно при ознобе, но голос девочки не дрогнул ни на мгновение, а сама она продолжала улыбаться самыми уголками рта, теперь держась за ладонь Джерома. — Я слышал, что Мартина тебе натрепала. — Тогда вдруг сказал рыжий, все еще смотря на циркачку. — А я не слышала. — Тебе действительно все равно? — Да. — Эли отпустила его руку, потянувшись за очередной чипсинкой, вновь обратив взгляд на бескрайнюю дорогу, когда мимо них проехала машина. — Если бы я воспринимала каждое ее слово, то никогда бы не позволила себе замереть посреди арены цирка в том костюме из перьев. Джером никогда не отличался высокой самооценкой и это казалось притянутым за уши парадоксом — центр внимания, когда это нужно, улыбчивый малый, готовый погрызться с кем угодно, клоун и шут, при всех этих своих ярких чертах, он иногда задавался совсем уж детскими вопросами, вроде: действительно ли подруга верит в него, действительно ли она будет рядом, правда ли, что ей не хочется уйти. Он был слишком долго одинок, и это оставило ужасающий отпечаток на всей его судорожной личности. — Мне все еще кажется, что ты обманываешь меня, но я смотрю в твои глаза — и, черт возьми, не вижу этого. Ты… господи, Эли, ты вообще нормальная?! — вдруг проронил рыжий усмешку, такую ненатуральную и жгучую, что защемило скулы. — А ты? — Эли вместо лишних слов лишь протянула руку, угостив его последней оставшейся у нее чипсинкой. Некоторые вопросы не нуждались в ответах. Иной раз было достаточно и тишины.