Рыжий волчонок

Играть в прятки с другом, которому нравится искать — вершина удовольствия под светом фонарей, особенно когда вы вдвоем в небольшом парке, и вечерний воздух приятно прохладен, прямо как каменный постамент памятника, и порывы его щекочут лицо. Эли подождала немного, опосля выглянув из-за своего «укрытия», чтобы убедиться, что сейчас она вне поля зрения Джерома, наверняка уже прикинувшего, где девочка находится, ведь мест, где она смогла бы просидеть хотя бы с минуту незамеченной, на самом деле было немного. Зеленящиеся кусты и ребристые скамейки явно не входили в их перечень. — Кого ищешь? — послышался голос позади, и циркачка едва не вскрикнула, тут же обернувшись и встретившись с рыжим взглядом. И как он умудрился обойти ее? Оперевшись рукой о постамент над головой подруги, парень присел рядом с ней, зловеще прищурившись. — Бу. Они действительно любили такие игры. Незамысловатые и аккуратные, вызывающие на губах улыбки, будоражащие нервы. Эли хмыкнула, ткнувшись виском в его запястье, едва слышно щебетнув: — Очень страшно. Теперь Джерому оставалось лишь сделать вид, что он поверил ей — и отпрянуть, картинно хватаясь за сердце, будто слова девочки были невыносимо тяжелы. — О нет! Что же я буду делать! — рыжий сказал все, что хотел, нарочито печальным тоном, и сразу крутанулся волчком, хищно улыбнувшись после, протянув циркачке руку, склонившись перед ней в аккуратном поклоне. Не задумываясь, та приняла его «приглашение», и тут же оказалась подхвачена за талию, чтобы затем их шаги цоканьем каблуков разрядили тишину холодной брусчатки — несколько поворотов сначала, пируэт Эли потом, внезапный холод стены у спины в конце — молчаливый взгляд глаза в глаза на сладкое. Они были так же спонтанны, как и дождь по четвергам, и в этой пахнущей умирающими надеждами обители из маленького, тихого города, их поступок был так же вычурен, как и прыжок с моста. — Вот так. — Джером коснулся щеки подруги, убирая прядь светлых волос, аккуратную кудрю. Едва заметная ссадина на скуле девочки явно огорчила его — он провел по ней большим пальцем, ничего не сказав словами, лишь взглядом — зрачки вдруг сжались в точки. — Я тебя поймал. — Это я тебя поймала. Циркачка чуть вздернула светлые брови, смотря на его лицо в ответ. Робкие точки веснушек солнечными поцелуями на щеках, полупрозрачные ресницы, пронзительные голубые глаза. Здесь было нечего описывать раз за разом, но Эли просто любила рассматривать его, подбирать новые слова в своей голове, не озвучивая их. Ей нравилось то, как все эти черты смотрится вместе и — по отдельности. — Если ты меня поймала… то почему сейчас к стене прижат не я? — симуляция угрозы, произнесенная спокойным тоном, была весьма убедительна. — Потому что водишь ты. — Девочка потрепала его по волосам, не купившись на уловку, и парень хихикнул в сторону, чтобы затем крепко обнять свою подругу, ткнувшись носом ей в макушку и закрыв глаза. Он не мог долго играть злую роль по отношению к ней, и сам толком не понимал, с чем это связано. Ведь любое чувство можно при желании придушить, ведь так? Но иногда делать это настолько не хочется, что подобное действо начинает казаться противоестественным. Под утро им нужно было вернуться домой, чтобы увидеть как сворачиваются полосатые шатры, собираются тяжелые конструкции, приходит в первозданное состояние золотящаяся травой пустошь. Ребята пришли как раз вовремя, сумев принять в происходящем участие — Джерому пришлось разбирать нехитрые аттракционы вместе с «самым сильным человеком в мире», а Эли присоединилась к Мэри Лойд, помогая той скручивать змеи-канаты с разноцветными флажками. В отличие от Мартины эта девушка все же действительно была приятной и совсем не рассердилась, когда полусонная циркачка уронила на землю узловатый моток с треугольниками тряпочек. Цирк жил, цирк был, цирк существовал, и конфликт, случившийся меж двумя его директорами еще глубокой ночью, не показывался на поверхности ровно до того момента, когда девочка не ступила на порог фургона Пола Сисеро, изможденная и уставшая, кажется, готовая сбросить кожу, лишь бы слиться с окружением. Солнце уже почти скрылось за линией горизонта, страшно хотелось пить, желудок сводило. — Ты знаешь, что глава этих фриков искал тебя? — спросил ее старик в лоб, не дав даже опомниться. — И Джерома тоже. — От слов его неприятно сжалось все на дне живота, скрутившись в клубок гадюк. — …что они решили? Мистер Нортон и мистер Симменс? — задала вопрос циркачка в ответ, стягивая с ног туфельки, кажется, натершие чувствительную кожу до крови — и правда, она увидела багровые пятнышки на белоснежных носках. Значит, придется одолжить немного пластырей. — Вы останетесь в цирке, и номеру быть — это самое главное. Но вы оба должны принести свои извинения. Искренние. Вот оно как. Похоже, сделка с совестью сейчас — меньшая из зол, и если это и правда так — Эли была готова раскаяться во всем, что было и не было, не показывая при этом своего истинного лица. Но в то же время она знала, что Джером вряд ли согласится на такое… впрочем, услышанный за окном разговор не подтвердил ее опасений, скорее обрадовав, но в то же время введя в состояние абсолютного напряжения. — Извиняйся, паршивец, — звонкий голос Лайлы смешался с волчьим смешком рыжего, которого она придерживала за шкирку, будто провинившегося щенка, вытащив под свет луны. — Живо. Почему он позволял ей это? Относиться к нему так? Почему никогда не сопротивлялся настолько, чтобы навредить по-настоящему? Ведь что-то сдерживало парня еще до того, как девочка появилась в цирке. Но чем было это «что-то»? К сожалению, разгадка этой тайны лежала на поверхности. Любовью. Это «что-то» было именно ей. Отчаянной, глупой, истерзанной любовью ребенка к своему родителю, который может ответить на это изуродованное чувство разве что тумаком, угрозой, горьким словом, скользким пренебрежением. — Простите. — Рыкнул парень, склонив голову в коротком жесте поклона и стиснув зубы, но Эли прочитала в его косом взгляде в окошко фургона едкую, злобную усмешку. Он знал, что она будет смотреть, если услышит, а потому вперил косой взгляд прямо в глаза своей подруги, и тогда ей стало ясно — расправа еще случится, но — позже. Ведь хороша та шутка, для которой удалось подгадать правильный момент. — Что там происходит? — голос Пола Сисеро отрезвил ее, и циркачка обернулась, посмотрев на пожилого мужчину, задумчиво вертевшего в руках незамысловатый грифель для шрифта Брайля. — Ничего… необычного. Я думаю, проблема решена, сэр, — шепнула она тогда, коротко сглотнув, совсем не веря в собственные слова, пахнущие неисполняемыми обещаниями и прохладным напускным равнодушием, — все будет в порядке. Мы доберемся до конца турне без проблем. И выступим с Джеромом на арене в следующем же городе. Скандалов больше не будет. Остаток вечера, наполненный шелестом колес, проносящимися мимо стволами далеких деревьев, белоснежными облаками и видами на золотисто-зеленые поля, был посвящен чтению, что стало отрадой для Эли, наконец получившей возможность хотя бы немного поучиться у слепого провидца, пока нескончаемая дорога сворачивалась в ее голове поедающим себя Уроборосом. Кончики тонких пальцев циркачки щупали бумажный лист, пока Макс зачитывал вслух предложения из нормальной книги «Алиса в Стране Чудес», а девочка пыталась поспеть за ним, то и дело пропуская «выколотые» точки, запинаясь руками и неуверенно вскидывая голову, не открывая глаз. Ей нужно было научиться отключать свои чувства, свой разум, сосредотачиваться только на ощущениях. Выходило тускло и плохо, но все же немногим лучше, чем раньше, но минимальный прогресс не радовал, скорее даже наоборот — разочаровывал, ведь в каждом нажиме на грифель, в каждой продавленности на бумаге был заключен невероятный для зрячей труд. — Теперь ты читай. — Пол Сисеро вложил в руки циркачки купленное ей издание для слепых, все ту же «Алису», и тогда Эли открыла глаза, посмотрев на «выколотости», чтобы затем коснуться их. — Алисе наскучило сидеть, — прочитала она, замявшись на секунду, заплутав в переплетениях букв, — с сестрой без… дела на берегу реки. — Очень медленно. Не открывай глаз, я знаю, что они у тебя открыты — это мешает сосредоточиться, — прервал ее слепой предсказатель, покачав головой. Спорить с ним было бесполезно — мужчина был абсолютно прав. — Ты сейчас больше смотришь, чем чувствуешь, а должна ощущать. Почти до середины ночи они разбирали всего несколько первых абзацев, тщательно их вычитывая, обращая внимание на каждый знак препинания, пока Макс жевал печенье, слушая их вполуха. Он был всего лишь ребенком, излишне молчаливым, но смотрящим на Эли каждый раз, когда она не видела этого. Может, она нравилась ему. Может, ему нравилось то, как девочка обходится с ним, охотно помогая в мелких делах и никогда не повышая на него голоса, иногда даже беря на себя неловкие проступки мальчика вроде разбитой кружки. — То ли колодец был очень глубок, то ли падала она очень медленно, только времени у нее было достаточно, чтобы прийти в себя и подумать, что же будет дальше. — Прочитала циркачка, не открывая глаз, тщательно собирая буквы в слова, будто они могли разбежаться из-под ее рук. — Хорошо. Теперь ты понимаешь? Ты должна учиться не смотреть — ощущать. — В голосе Пола Сисеро на мгновение блеснули нотки тепла, которые, впрочем, быстро сошли на «нет», словно он не мог позволить себе проявлять хотя бы секундную заботу о ком-либо. — Теперь можешь идти спать. Легкий запах бензина, смешивающийся с ароматом овсяного печенья, наблюдение за дорогой, которая похожа на нитку, наматывающуюся на деревянное веретено. Эли попросту не заметила, как задремала, когда оказалась в условном одиночестве, окончательно сраженная этим днем, его событиями, микроскопическими моментами, из которых он состоял. Ей чудилось во сне удивленное лицо директора цирка фриков, мистера Симменса, в щеке которого застряла серебрящаяся скобка. Утром девочку никто не разбудил, поездка затянулась, следующий пункт назначения турне находился аж в нескольких сотнях километров от предыдущего, а потому можно было поспать и до обеда, даром что поесть циркачке так и не удалось — никто не предложил ей завтрака. Быть может, слепой предсказатель решил дать ей отдохнуть, а может и посчитал, что пропустить один прием пищи не страшно, но в любом случае Эли проснулась страшно голодной, когда солнце уже вовсю светило в окошко кибитки, а на улице были слышны голоса. Ее просто оставили в фургончике, и даже Макса не было рядом. — …чудесно, — прозевавшись, девочка мягко соскользнула с постели на пол и, пошатываясь, отправилась чистить зубы и приводить себя в порядок хоть как-то. Нужно было причесаться, сменить одежду, немного подготовиться к тому, что придется репетировать всю ночь напролет, чтобы «шоу уродцев» и рядом не стояло с их с Джеромом номером. Великий Рудольфо и его ассистентка были людьми, способными зажечь этот цирк, и им не нужно было для этого строить из себя кого-то — они единственные всегда оставались собой в любой ситуации. Рыжий «ждал» подругу, помогая остальным артистам разворачивать шатер, кажется, в его рту с самого утра тоже не было еще даже маковой росинки — он выглядел уставшим, быть может даже слишком уставшим, на этот раз выбрав себе в качестве облачения рубашку в крупную синюю клетку, штаны с подтяжками и конечно же тот самый галстук-бабочку. Он был элегантен, но в то же время чуть щеголеват и развязен одновременно, помахав Эли рукой и улыбнувшись, когда она подошла поближе, пожевывая яблоко. Сегодня ее обязанностью была не привычная нарезка билетов — наравне со всеми девочка носила стулья внутрь купола в красную полоску, помогала расстилать ковры, наметать песок в арену. Каждый элемент местного убранства был результатом трудов десятков человек, и чтобы не выделяться нужно было работать со всеми — такую истину циркачка сейчас приняла для себя. Да, ей придется тяжелее обычного в этот год, но она выстоит. Словно береза. Не сломается под сильным ветром, а пригнется к самой земле, едва касаясь ее кончиками ветвей. — Хреновый денек, — Джером перепрыгнул через край ограждения, приоперевшись о него руками — и придержал ручку метлы, когда Эли вздрогнула, обернувшись на него. — Как ты? — Как лимон. Но все в порядке, — улыбнулась она, пыльная и уставшая, сменившая туфли на простенькие балетки, чтобы не болели ноги, но не изменившая себе в остальном — любимое платье в клетку было на ней, а значит, все определенно было хорошо. — Выглядишь так себе. — Будто ты лучше, — обмен обычными фразами, ни к чему не обязывающий, завершился тем, что циркачка протянулась вперед, привстав на цыпочки, чтобы шепнуть ему на ухо, полуприкрыв глаза: — Мы сегодня репетируем. С двух до четырех. Потом будут «Летающие Грейсоны». — Уже договорилась? Молодец какая. — Сухой поцелуй в лоб одним касанием губ — и рыжий фыркает, утыкаясь ей подбородком в макушку, прижимая к себе на несколько мгновений. Кто-то присвистывает, насмехаясь, глядя на них сверху — артисты все еще заняты тасканием инвентаря меж скамей, но кто именно из них свистит ребятам без разницы… кажется. Эли жмурится, на мгновение забываясь, а когда парень отходит, оборачиваясь, чтобы посмотреть, кто же мог позволить себе лишний звук — вновь берется за метлу. Джерому словно бы и нет дела до того, что их мгновение счастья развеселило кого-то, но девочка знает, что такое отношение к их трепетным чувствам безнаказанным не останется. Может, удастся обойтись броском гальки в окно. А может, что и посерьезнее выйдет. Спрашивать не хотелось, да и особого смысла в этом не было — свои карты рыжий раскрывал редко даже перед ней, прекрасно зная, что сюрпризы в виде подброшенных в кибитки змей, определенно впечатлят подругу больше, когда уже произойдут. — Эй! Ты там закончила? — Мартина, показавшаяся из-за кулис, на мгновение прищурилась, уперев себе в бок кулак. — Знаешь, когда я просила тебя помочь, я не рассчитывала на то, что вас опять будет двое. — А троих не хочешь? — вздрогнул рыжий, глянув на нее искоса, и девочка положила ему руку на плечо, словно сдерживая. — Могло бы быть и трое, но кое-кто, не буду говорить, кто именно… — акробатка чиркнула себя кончиком пальца по горлу, словно намекая, — отправил своего братишку отсюда куда подальше. Извини, Джером, но лучше бы такому, как ты, держаться подальше от нормальных людей. Хотя точно, прости, твоя подружка тебе под стать. Такая же больная. Она была чертовой язвой, заносчивой стервой и всем на свете, даже открытой провокаторшей, которая сейчас вновь привлекла внимание к их троице, взгляды артистов внутри шатра невольно коснулись их. Зачем Мартина это сделала? Потому что знала — если ребята выйдут на сцену следующим днем, ее место «жемчужины» вновь окажется занято, пьедестал придется уступить. — Ты что-то сказала? Прости, отсюда не слышно, — рыжий игриво качнулся из стороны в сторону, разведя руки, словно приглашая ее обняться, — Мартина, тебя что, очередной хахаль обидел? О… ты всегда можешь обратиться ко мне за дружеской поддержкой! — он выглядел в это мгновение даже слишком добрым, и Эли невольно прыснула, приложив ладошку ко рту. — Если уж я так тебя завожу. Акробатка аж покраснела, глотнув воздух, и тогда парень глянул на нее исподлобья, подмигнув, а опосля повернулся к подруге и коротко поклонился ей, едко хихикнув: — Прости, милая — дела! Он перемахнул через край ограждения, посвистывая направившись наверх, а циркачка вернулась к работе, разравнивая песок. Она знала, что Мартина зла, но также и понимала — та не станет ничего делать просто потому, что ее руки связаны точно теми же путами, что и их. Вот только в отличие от нее ребята уже знали, что и как провернуть для того, чтобы выйти сухими из воды.