Рыжий волчонок

— Ты ошибаешься. — Наконец, произнёс Ксандер, едва заметно качнув головой. — Это не маска. Сколько тебе лет, Эли? — Пятнадцать. Это имеет значение? — осторожно спросила тогда девочка, приподняв брови. — Нет. Просто ты выглядишь даже младше, а говоришь совсем как взрослая, поэтому я решил уточнить. — Слова его не придали уверенности, а скорее даже наоборот. Напряжение, витавшее в воздухе, стало невыносимым. — И ты пригласил меня на чашку кофе, зная, что я младше настолько, что ты не можешь дать мне и пятнадцати лет? — Мне самому ещё нет восемнадцати. Я просто подумал… подумал… — секундная заминка его, вызванная, похоже, мелькнувшей мыслью, быстро сменилась спокойным взглядом в глаза, — …что мой дальний родственник вряд ли стал бы возиться с ребенком. Тебя бы никто к нему не подпустил. Выкрутился. Так зло, но в то же время ехидно, с подколом. Он и правда ненавидел Джерома и, кажется, совершенно этого не скрывал, разве что пытался быть «выше», будто близнец недостоин его внимания. — Ты сломал ему жизнь. — Раскрыла карты Эли так же просто, как и поставила опустевшую чашку на край стола. — Вот что действительно важно. И ты прав, никто бы не подпустил меня к нему. И меня действительно никто не подпускал долгое время. Даже он сам. — …он — маньяк и сумасшедший, ты понимаешь меня? Не играй с огнем. Обожжешься. — Болезненная сосредоточенность парня начинала пугать. Девочка наклонила голову влево, всмотревшись в его светлые глаза, пытаясь отыскать на доньях их хоть что-то знакомое. — Я не боюсь даже сгореть. — Вызов в ее голосе вызвал у Ксандера странную улыбку. — Останься в Готэме, Эли. В тебе есть нечто большее, чем умение продавать билеты и носить в руках флаеры. В цирке такие, как ты, умирают, превращаются в ничто. А я могу помочь тебе. — Уверенность в его словах не пробудила в Эли ничего, и циркачка настороженно выдохнула, внезапно захотев отпрянуть, но вместо этого она протянула руку, ткнув кончиком пальца в оправу на переносице парня. — Я не люблю лжецов, Ксандер-Джеремайя. И не люблю тех, кто предает ради собственного блага. Ты ведь знаешь, что такое цирк, верно? Или можешь только догадываться?.. Давай я расскажу тебе. — Девочка мягко сняла с него очки. — Ты ведь видишь меня, верно? — она положила их на стол, смотря теперь словно бы в лицо Джерома, только слишком спокойного, слишком холодного, слишком… другого. — Меня топили в бочке с водой. Мне ломали руку. Ничего критичного, зажило быстро, но сам факт… Кажется, из памяти ее совсем выпал момент, когда ладонь противно хрустнула и выгнулась в обратную сторону. Что было потом? Как она справилась? С трудом. С помощью Джерома. Шаг за шагом. Но почему ни единого воспоминания? Словно кто-то вырвал их клубком из памяти циркачки и выбросил в мусорную корзину. И что виновно в этом? Стресс. — Мне жаль. — Проронил Ксандер прохладно, но лицо его осталось недвижимым на пару мгновений, после, с явным запозданием, приняв сочувствующее выражение. — Жаль, что так вышло. — А с твоим братом это происходило и происходит каждый день. Ты обрёк его на это, чтобы выкарабкаться наверх. — Открытая конфронтация была худшим решением, но провести пером, смоченным в крови, тонкую линию, разделяющую диалог на «до» и «после» было жизненной необходимостью. — И тебе не жаль. Потому что иначе ты бы пришел к нему хоть раз, но ты… ты трус, понимаешь? Ты сбежал, взобравшись вверх по костям его будущего. — Он никогда не смог бы стать таким, как я. — Звонкое высокомерие, смешанное с остатками всех эмоций сразу, окрасило лицо парня короткой улыбкой. — Мы — разные, Эли. Я и Джером. Такие люди, как он, никогда не входят в историю героями, а я стану героем, и мое имя будет звучать в тысячу раз громче пресловутого Великого Рудольфо. — Ты мне не нравишься. — А ты мне — да. Повторюсь, я вижу, что ты не такая, как он, мы похожи, я понял это ещё тогда, когда увидел тебя на сцене в прошлом году. А теперь, поймав взглядом на улице, хочу сказать, что оказался прав. — Жуткая симпатия в его голосе, такая же холодная, как снег в декабре, отрезвляла. — Ты ведь тоже понимаешь это. Джером — лишь чертов психопат, а ты — нормальная, тебе нечего делать рядом с таким человеком. Или ты хочешь, чтобы он свернул тебе шею, как тысяче птиц до этого? — Свернуть шею стоило только тебе. Ты… Хватит. — Наконец, не выдержала Эли, поднявшись из-за стола и направившись в сторону выхода, не оборачиваясь. В груди все сжималось и кипело. — Не приближайся ко мне. Никогда. — Отрезала она уже в дверях, услышав позади себя твердые шаги. Посетителей было немного, но на них никто не обращал внимания. В конце концов, подростки часто посещали такие маленькие заведения, чтобы выпить по чашке кофе. Сейчас их конфликт со стороны походил на обычную драму, которых город повидал не одну сотню, и только девочка понимала, во что может вылиться даже мимолетный скандал с подобным человеком. Джеремайя был тем, кто готов на все ради достижения своей цели, осознанно или нет — это значения не имело. То, как он положил ладонь циркачке на плечо, ничего не говоря, а после подтолкнул ее вперед, придержав дверь, чтобы та не ударила Эли по лбу, уже говорило о том, что их разговор не окончен. — Ты уверена? Что он хотел услышать в ответ? Этот рыжий парнишка с аккуратным пробором, вновь надевший очки. — Да, я уверена. — Лишнего говорить не хотелось, и без того внутри все противно сжималось. Знал бы Джером, во что его подруга вляпалась — позарившийся на чужое близнец наверняка получил бы ножом в грудину, а то и куда пониже. — Я хочу помочь тебе. Спасти тебя. Почему ты этого не понимаешь? — умения гнуть свою линию Джеремайе было не занимать, как и терпения. Только зачем он это делал? Кажется, и вовсе без цели — просто потому что мог. Ведь с рук ему определенно спускали абсолютно все за нарочито беззащитный и аккуратный вид. — Мой брат опасен. — Ты говоришь только о нем, почему? — задалась тогда вопросом девочка. — Придумал себе врага и… воюешь с ним, да? И посвятил этому почти десять лет? Мне жаль тебя, Ксандер. — Она бросила на него косой взгляд. — Тебе бы позавидовал сам Дон Кихот. Несмотря на свою мягкую неприязнь, циркачка все равно назвала собеседника именно тем именем, к которому привыкло его ухо. Вышло ли это механически? Она даже не задумалась. — Он — угроза, ясно тебе это или нет. Парень повел ее дальше по улице, не отпуская ни на мгновение, и Эли двинулась за ним, ощущая неприятную боль там, где ее предплечье сжали его пальцы. Он был слишком серьезен, слишком тверд, слишком… все и сразу. Его заинтересованность волновала и пугала, но девочка ни на мгновение не позволяла себе отступить. Она не боялась его, как не боялась и Джерома, пускай до этого дня десятки раз пыталась себе представить, кем же является брат ее друга на самом деле. Реальность оказалась хуже самых дурных мыслей. — Подскажешь, куда мы идем? Мне уже нужно вернуться в цирк. — Я просто хочу, чтобы ты кое-что поняла. Думаешь, он правда привязан к тебе? Что он — твой друг? Это даже звучит как дрянная шутка. — Джеремайя второй раз за последние несколько минут подтолкнул девочку перед собой к стене, темный проулок сомкнул свою пасть над их головами. Эли вздрогнула, развернувшись к нему, сложив руки на груди. Болезненная выправка парня делала его чуть выше вечно сутулящегося и приопирающегося об окружение Джерома, но в то же время он вновь выглядел неуверенным и до боли жалостливым — словно не привел ее невесть куда, а наоборот спас и ожидал благодарности. Бегающий взгляд, легкие покачивания головой. Подготовка к следующему шагу, не более того. Так значит, придушенные птицы были правдой, пускай и отчасти. — Я не буду тебя просить или что-то в этом роде. — Циркачка переминулась с ноги на ногу, тут же тихо шикнув — парень поймал ее за горло, словно куренка, пока еще не сжав, а она вцепилась в его руку в ответ. — Мы просто посмотрим на то, что произойдет дальше. Ты и я. Оказывается, задыхаться у кого-то в ладонях не так уж и страшно — это почти как окунаться головой в бочку с едва теплой водой. Ощущения те же самые, разве что судороги поярче и не получается ничего толком рассмотреть. Еще и пузырьков воздуха нет. Глаза Эли закатились быстрее, чем она отпустила запястье Джеремайи, и девочка уже не увидела, как тот осторожно прекратил свое бездушное действо, усадив ее на землю, словно игрушечную. Нет, убивать циркачку он не собирался — то ли руки марать не хотел, то ли и правда желал «посмотреть», однако оставить ее без сознания в темном проулке Готэма тоже не было чудесной идеей, а потому, скорчив печальное лицо и придав своему голосу привычную взволнованность вперемешку с паникой, он ринулся к первому же прохожему, залепетав что-то о том, что его подруге стало плохо. На синяки на ее шее никто внимания не обратил. Живая — и ладно. А потому очнулась девочка, вынырнув из угольной дремы, уже на скамейке в больнице, даже не в палате. Словно бездомную собаку, ее оставили валяться в коридоре. Конечно же рядом не было никого из персонала, в любом городе всем плевать на странных бродяжек, но даже не это удивило едва разлепившую глаза Эли. Джеремайи тоже не было рядом. — …какой же ты жалкий, — выдавила она из себя невольно послание, опосля закашлявшись — во рту все пересохло, страшно хотелось пить. Добраться до кулера оказалось несложно, хоть окружение и пахло спиртом и лекарствами, знакомыми еще со времен пневмонии. Какая-то медсестра искоса глянула не девочку, молча протянув той последний пластиковый стаканчик. — Спасибо. Несколько глотков едва ли помогли циркачке, и она, пошатнувшись, осторожно спросила, вперив свой взгляд в лицо «спасительницы»: — Сколько сейчас времени? — Четыре часа утра. Плохо. Представление уже состоялось, и кто же в итоге продал билеты? Что с ее отцом? И… где сейчас Джером? До него ведь не добрались загребущие руки близнеца, правда? И почему было нельзя задать все эти вопросы худенькой медсестре с аккуратным рыжим хвостиком? От пронесшихся по разуму галопом вариантов событий закружилась голова. — Я могу идти? — Можете. Ничего не значащий диалог никак не помог Эли, и тогда она, потерев ноющую шею, просто двинулась на выход, вскоре застучав каблучками своих туфель по асфальту. Ночью город был столь же прекрасен, сколь и опасен — каждый угол его обнажал острые зубы, готовые сомкнуться на чьей-нибудь лодыжке смертельным капканом, чтобы утянуть туда, докуда никогда не дотягивается свет моргающих фонарей. Никаких проулков, только центральная улица, но даже это правило — не гарант. Впрочем, девочке сейчас было все равно, и если бы кто-то посмел тронуть ее — она бы, наверное, даже попыталась отбиться. Успешно ли? О, этого знать циркачка точно не могла, и даже в своей голове старалась мысли об этом не прокручивать. Нечего будить лихо, дабы не материализовывать его. Лагерь встретил ее, усталую и бледную, с румянцем щек и одышкой, лишь погасшим костром, остатками запахов чужих духов и счастья, отравляющим ароматом вареной кукурузы. Словно никто и не искал ее. Словно все позабыли о ней. Эли, судорожно и часто дыша, двинулась вдоль фургончиков, стараясь не смотреть на обрывки билетов под ногами, разлетевшиеся повсюду флаеры и яблочные огрызки. Убирать все это было теперь ее работой, и по-хорошему уже стоило бы запастись метлой… — Где ты была? — послышался голос Джерома со стороны кибитки Пола Сисеро, вдруг вернув девочку к жизни, напомнив ей о том, что она существует. Судя по бороздам на пыльной земле, на которые она не сразу обратила внимание, пошатнувшись, парень все это время ходил туда-сюда, словно заведенный, и не думая останавливаться. — Эли? — он в несколько шагов оказался напротив нее, тут же обняв цепко и импульсивно, коснувшись кончиком носа виска еще чаще задышавшей подруги. — Ты… твой отец ищет тебя по всему городу. И я обошел каждый чертов угол! — Все в порядке, — щебетнула циркачка ему в ответ, зажмурившись, вдруг растеряв все слова. Сухие кончики пальцев рыжего коснулись ее подбородка так же меланхолично, как и вторая ладонь огладила шею, словно обнажая следы чужих рук спустя всего несколько секунд робкой идилии. — Кто это сделал? — …я не помню. Иногда ложь — самая горькая отрава, но бывает, что лучше принять мышьяк, чем увидеть рассвет. Эли редко заключала сделки с совестью, но внезапно поняла, что сейчас Джерому не стоит знать о произошедшем. Он и без того тяжело дышал, глядя то ей в глаза, то на эти синюшные пятна, такие аккуратные и в то же время… девочка не учла всего одной болезненной детали, которая определенно оказалась подмечена ее другом, не зря «смерившим» повреждения кончиками пальцев. Все же, они были чертовыми близнецами. — Я убью его. — Сухо и безэмоционально шепнул парень, ткнувшись циркачке лбом в лоб, зашептав глухо и строго: — За то, что он оказался рядом с тобой. И сделал это. Я знаю, что это был он, потому что… — Я уже поняла. — Эли покрепче прижалась к единственному во всем лагере человеку, которому она действительно оказалась не безразлична, и даже новость о появлении отца живым и невредимым не стала для нее открытием, словно пройдя мимо ушей. — Что он тебе говорил? Этот ублюдок? Что ему было нужно? И что еще он с тобой сделал? — слишком спокойный голос Джерома был лишь способом его скрыть страх — пальцы парня уже впились в ткань платья на спине подруги, едва не раздирая ее. — Что еще, а? Эли, не молчи! — вдруг он сделал шаг назад, вырвавшись из ее объятий, неприятно поймав девочку за щеки, вынуждая смотреть на себя: — Что еще? Только не говори, что… Глаза его были глубоки и яростны, сжавшиеся в точки зрачки не сулили ничего хорошего. — Что случилось, пока меня не было? — только и спросила циркачка в ответ, кажется, забыв как дышать, заглядывая в эти озера, практически ощущая, как терновые ветви обвивают ее лодыжки и запястья.