Рыжий волчонок

Удивительно, но последующая пара недель прошла спокойно и даже слишком — не было ни ярких драк, ни словесных перепалок, ни даже угроз остаться в придорожной канаве. Синяки сходили, тугая повязка на плече Джерома скоро утратила надобность, психика Эли более не устраивала ребятам испытаний на прочность. Они усердно работали, воровали яблоки из «фургончика-кухни», провизию из которого прекратили выносить на пересушенный внезапно жаркой весной воздух, пытались улыбаться друг другу и в конце концов просто… вновь были счастливы? На самом деле все было не так просто, и сердце рыжего сжималось тем сильнее, чем ближе они подбирались к страшному слову «Канзас». Наконец, день рождения парня замер на пороге, готовый постучаться в двери спустя всего несколько часов, а цирк Хейли оказался в незнакомом девочке, но ненавистном ее другу месте, что по ощущениям напомнило им обоим выжженную пустыню. Дурные предчувствия впивались в их горла, царапали трахеи, скребли легкие. Лишь одно осталось неизменным — кекс в кружке, который должен был стать таким же съедобным, как и в прошлом году. На этот раз Эли готовила его одна, когда кибитка была еще в пути, стоя около тумбы и засыпая дрожащими руками какао в маленькую чашку. «Все получится, Лиша», — словно шепнул ей на ухо нежный голос Синтии в тот момент, когда девочка была готова отчаяться, совсем позабыв, нужно ли добавлять соль, сахар, корицу, хоть что-нибудь — мысли совершенно вылетели из ее головы. Собравшись с силами, она все же разбила туда яйцо, ложечкой начав выковыривать остатки скорлупы. — Ты чего шумишь? — пытавшийся было заснуть Пол Сисеро приподнял голову, точно зная, что это не Макс, дремлющий у себя, возится в кухонной зоне. — Хлопьев захотелось. Я уже скоро закончу. — Заливая странно выглядящую смесь молоком, отозвалась циркачка, на всякий случай помешав «это». Жидкость стала худо-бедно походить на тесто, но все равно отчего-то немного пузырилась. Списав подобное состояние блюда на то, что кривыми руками большего и не сделать, Эли сунула чашку в микроволновку. Треск. Смутный запах какао. Снова треск. Пока кекс «закипал», девочка сходила до своей постели и выудила из-под нее упаковку свечек и какой-никакой подарок. Она успела все купить еще в прошлом городишке, таком же захудалом, как и все вокруг, отлучившись во время продажи флаеров всего на несколько минут. Наконец, шедевр кулинарии был готов, и его удалось достать целым и невредимым, осталось только дождаться остывания. «Молодец», — шепнул голос из прошлого, пока циркачка шуршала упаковкой, хмуро глядя на творение рук своих, ещё более неудачное, чем в прошлом году. Едва поднявшееся тесто, внутри наверняка все жидкое и горькое, как и воздух в Канзасе. Впервые в жизни Эли была разочарована в том, что делала, и это было настолько явным чувством, что у нее подкосились ноги. Плохое настроение Джерома, которым он жил все предыдущие дни, передалось и ей, и когда фургончик предсказателя замер посреди зеленящейся поляны в черте города, что-то в девочке треснуло и разошлось десятком осколков во все стороны, прорезая ее душу. День рождения должен был пройти хорошо. Никакого другого варианта не предполагалось. Да будет так. — Лайла! Где же ты, а? — послышался разбивающий надежды незнакомый голос невесть откуда, кажется, со стороны входа в лагерь, и тогда стало ясно — каждая хорошая мысль пойдет прахом. «Человек со змеями» вернулся из тюрьмы. И сразу же отправился к своей любимой. Он ощущался грозно, словно начало роковой бури, и Эли ткнулась лбом в окошко, немного опустив стекло, чтобы лучше слышать, наблюдая за тем, как лениво выбирающиеся из кибиток артисты потихоньку разбредаются во все стороны, словно дикие куры, а среди них лениво идёт человек, да ещё и не один, кто бы в этом сомневался. В коричневом жилете с неаккуратными рядами заклепок, с оголенными сильными руками, украшенными жуткими татуировками, с тонкой нитью кулона на шее, только вместо самого кулона — острое лезвие бритвы из нержавеющей стали. Короткие темные волосы, виски бритые, вид угрюмый, но, вот парадокс — радостный. Пара шрамов на лице, груди, предплечьях… Следом — тоже мужчина, молчаливый, ни тени улыбки на лице. Его кожа была похожа на обсидиан, и в каждом движении ощущалась игра мышц. — Здравствуй, — поприветствовал главного из этого жуткого дуэта Нортон, словно старого знакомого. — Я правильно понимаю?.. — Да. Чурбан вновь решил вернуться после того, как мы с ним славно повеселились в том году, — осклабился ночной кошмар Джерома и вдруг глянул прямо на наблюдающую за ним Эли, и та съехала вниз, нелепо спрятавшись, укрывшись от взгляда. — У вас здесь крыса завелась, я смотрю? — Ты про… нет, девочка помогает по мелочи, она с нами уже почти два года. — Тогда, может, выйдет поздороваться? А не будет пялиться на меня, как в зоопарке? — голос мужчины был стальным, едким, неприятным. — Эли! Иди сюда. — Позвал мистер Хейли послушно, и в живот циркачки словно вогнали железный штырь, пару раз прокрутив. Только этого не хватало. Вздрогнув, она все же выпрямилась, зачесав назад светлые волосы и прихватив с тумбы кекс, не найдя ничего лучше, чем накрыть его салфеткой, вместе с подарком поставив на свою постель, чтобы выйти из фургончика с пустыми руками и приподнятой головой. — Здравствуйте. — Девочка коротко поклонилась, впервые ее представляли хоть кому-то, но приятным событием это не было. Вдалеке показался Джером, оперевшийся о край кибитки и выругавшийся сквозь зубы, он понял, что опоздал. Страх его сбылся. И продолжал сбываться тем дольше, чем острее смотрел на девочку неизвестный ей человек с татуированными руками, пока напарник его просто… стоял, не выражая никаких эмоций. Чурбан, значит. Чурбан и… — Джек. Джек Гонзалес. — Зачем-то представился мужчина, и в это мгновение его талии коснулись руки Лайлы, возникнувшей словно бы из воздуха, а взгляды всех артистов сошлись на них. Ал и Оуэн замерли, сверкая глазами, хотя находились в разных частях лагеря. — Запомни это имя и не путайся под ногами. — Договорил, однако, этот жуткий человек перед тем как прохладно поцеловать «возлюбленную» в висок. — Лайла! Вот это встреча. Почему-то циркачка вдруг поняла — лучше держаться как можно дальше от поля зрения Джека, а наиболее безопасным вариантом будет спрятаться где-нибудь и переждать надвигающуюся грозу. — А где же Джером, а? Кажется, у кого-то скоро день рождения! — вдруг рассмеялся мужчина, оборвав мысли Эли, и та ощутила, что желудок ее камнем свалился в самый низ живота, а затем — прямо в пятки. — Я давненько не пил в твою честь, «сынок», — неприкрытое злорадство в голосе Гонзалеса стало тем, что заставило плечи рыжего вздрогнуть, а его самого двинуться в центр лагеря, словно выйти на сцену, оказаться в колыбели всеобщего внимания. — …давно не виделись. Посмеивающаяся Лайла, еще трезвая, но скоро, кажется, готовая наклюкаться вновь, мелкая дрожь в плечах и ладонях парня, циркачка, судорожно размышляющая о том, что же делать. Нортон, вдруг кивнувший ей: — Эли, ты можешь идти, спасибо. И Джерома прихвати, как раз пора со склада все доставать. Это было спасение, и девочка ухватилась за протянутую ей «руку», тут же скользнув к другу, взяв того за запястье, чуть дернув на себя. Он, к ее немому удивлению, даже не пошевелился, взъерошенный от испуга, и даже рыжие волоски на его затылке, кажется, встали дыбом. Волчонок, готовый к драке. Волчонок, у которого щемит в груди. Загнанный зверек с попавшим в капкан горлом. Кем он был сейчас? Всего лишь собой. — Пойдем, пожалуйста… — Так ты что, дружок, подружку себе завел? У тебя что, могут быть друзья? Или что, девочке нравится, когда ее душат, как кошку? — ухмыльнулся Джек, показывая зубы все больше, и только тогда парень поддался прикосновениям Эли, сдвинувшись с места, но не назад, а почему-то вперед, осатанело распахнув глаза до того, что задергались веки. Лайла жалась к своему возлюбленному, что-то счастливо лепеча, но когда сын оказался в ее поле зрения, сузившегося до размеров игольного ушка, женщина тут же приосанилась, и что-то в ее взгляде в это мгновение показалось циркачке болезненно злым, будто танцовщица готовилась к нападению, но она не была сдавленной пружиной — она была коброй. — Не смей. — Отрывисто рявкнул Джером. На них смотрели все, ведь это представление было похлеще всего репертуара цирка Хейли вместе взятого. Директор замер, хмуро наблюдая вместе с остальными, и девочка поняла — вмешиваться он не будет. Но почему? — А то что? Послушай, Джером, ты прямо-таки нарываешься на то, чтобы тебя научили хорошим манерам, — словно выщелкнув нож, рыкнул Джек в ответ, вцепляясь в Лайлу, пока та все еще держалась за руку его ручной змеей, — тебе нужна мужская рука, сученыш. Узоры на коже его плавно перетекали в переплетения чешуек на ее платье, они были единым целым, уродливым организмом, способным лишь на одно — причинение боли. Без разницы на способы, возможности, силу и эффект, все это не имело значения. По лицу Гонзалеса было видно, что он едва ли не тащится, и этот взгляд роднил его с уже знакомым ребятам Виктором, был хуже самой смерти. — Джером, пошли, мистер Хейли сказал нам идти. — С нажимом щебетнула Эли, но оттащить друга не смогла вновь, тогда тряхнув головой, хохлясь, как и он, чтобы побороть мысли. — Ладно. Ладно… хватит! — почти плюнула девочка, вдруг заслонив парня собой. Она была ниже. На нее приходилось смотреть не вровень, а сверху вниз, но… — Что «хватит»? Мне кажется, ты, мышь, спутала берега, — теперь прямая угроза, направленная на то, чтобы запугать, ткнулась циркачке в лоб стволом невидимого ружья. — Не мешайся под ногами пока цела. — Я предупредила. — Сглотнула Эли, глядя на Гонзалеса слишком храбро и слишком в упор, он к такому не привык, сопротивление было бессмысленным, но ярким, пробуждающим азарт в его глазах. Ситуация пахла теперь даже не жареным — паленым и обугленным. — Предупредила, значит… — Я тоже предупреждаю. — Наконец, просипел Джером из-за ее спины, набираясь сил, вышло жалко и глухо, но затем он резко дёрнул плечами, перехватив подругу за запястье сам, словно пробуждаясь — и оттянул к себе, приобняв свободной рукой за ребра, прижав к своим груди и животу. — Прости, «папаша», мне надоела наша классная игра в «выпей-врежь-Джерому». — А мне не надоела. — Джек сделал шаг в их сторону, лениво протащив за собой Лайлу, семенящую ногами, словно в танце, и парня вновь пробрала судорожная дрожь, но он не сдвинулся, хотя рука его с запястья Эли скользнула ближе к поясу. Хвататься за нож в центре толпы было идеей ужасной, отвратительной, глупой, единственно-верной местами, и допустить этого поступка со стороны рыжего девочка не могла — поэтому нажала на кнопку, выпускающую лезвие, первой, опередив друга на пару секунд, привычным жестом на вытянутой руке направив его оружие Гонзалесу в грудь. — …я не буду говорить, что убью Вас. — Циркачка аккуратным движением ладони отвела острие в сторону, вдруг направив его прямо в лоб Лайлы. — Но лучше не подходите. Мистер Нортон знает, что это не шутка. — Эли, убери нож, — скомандовал директор глухо, казалось бы, все же не встав на ее сторону, но вдруг он добавил: — Иначе я отправлю тебе и твоего друга из лагеря к чертовой матери до самого утра. — Мы сами уйдем. — Подыграл Джером, оттянув девочку за запястье назад. — Arrivederci. Это было не отступлением — это было побегом. Позорным, быстрым, давшим отсрочку от смерти всего на несколько часов, аккурат до наступления новых суток, несомненно проклятого дня рождения, переворачивающих жизнь событий, но… — Какое-то хлипковатое наказание, старина! Но ничего, Лайла, детка, пошли выпьем, а? — донёсся до ребят залихвацки-веселый голос Джека, но только рыжий знал, что таится на дне этой интонации. — Успеем еще научить твоего сыночка хорошим манерам… Им не жить. Как только ноги их переступят порог лагеря, а переступить его придется — Нортон дал время до утра, то грянет гром, разверзнется земля, и некуда будет бежать. Директор цирка позаботился о малом — умыл свои руки, не допустив скандала на публике. Благодарить его было не за что, это слабо напоминало геройство, но Эли все же на секунду зажмурилась, шепнув в мыслях: «Спасибо». Вечер проглотил их, вцепившись когтями в плечи, и единственное, что оставалось в это мгновение важным — их зябкое единение друг с другом. Будто последний глоток воздуха перед погружением. — Я зайду к Полу? — Возьми джинсовку и плед, — Джером закурил на ходу, все еще весь дрожа, но отчаянно пытаясь это скрыть, отпустив руку подруги, дав ей мимолетную свободу действий. Под запах ельника и умирающих надежд девочка скользнула в свой дом на колесах, подобрав с одеяла нехитрые дары для рыжего: кекс, упакованный и перевязанный бантиком презент. Все это она сложила в «мешок» из клетчатой ткани пледа, а затем, нацепив туфли попроще и накинув на плечи джинсовку, вновь оказалась на улице. Они были совсем недалеко от нового «центра событий», а потому должны были убраться как можно подальше за как можно более краткое время, провернуть это все же удалось без потерь, и спустя от силы десяток минут ребята уже создали собственный лагерь на краю поля жухлых подсолнечников, и рыжий смотрел на появившийся перед его глазами «торт» из какао и сахара, кажется, не в силах отвести взгляд. Эли сделала все сама — расстелила плед, пока он уходил порыскать меж цветами и проверить, не притаилось ли рядом кого похуже, чем крысы и дикие хомяки, даже свечку смогла вернуть в вертикальное положение. Не хватало только зажигалки, чтобы запалить фитилек. — …с днем рождения, — просто сказала девочка спустя почти минуту пагубного молчания, не зная, нужны ли еще слова, — можешь зажечь свечку и загадать желание. — Она подняла взгляд, растерянно глянув на Джерома, и он понял, что его подруга — самый странный в мире цыпленок, недавно схватившийся за нож, а теперь явно боящийся того, что его подарок будет непринят и отвергнут. Все же, она была чертовым ребенком, даже не подростком — каким-то изломанным, недоношенным созданием, распахивающим зеленые глаза пошире, следящим за реакцией, готовым в любое мгновение испариться, если что-то пойдет не так. Нет, сегодня все точно пройдет так. Даже если ее кулинария — артхаус, и этот маленький тортик без ничего по вкусу будет похож на горькое безумие. Все будет так не потому что все славно, это — обман, все ужасно, и маленький мирик их летит в бездну тем быстрее, чем ближе злосчастное утро. Все будет так именно сейчас потому, что Эли пытается сделать его счастливым, пускай у нее в кармане нет ни гроша (средства Освальда считать было нельзя, девочка не касалась их, словно они были святыней), а из последних приобретений только синяки на запястьях от его же рук. — Учти, я не поделюсь праздничным пирогом, — шутливо показал парень зубы, присаживаясь напротив, словно они были путниками, собравшимися у костра. Оба — на коленях. Оба — взволнованные до предела. Зажигалка щелкнула, колесико крутанулось — огонек вспыхнул. — Мы переживем этот день. — Шепнул рыжий и вслух, и в мыслях единственное желание, которое сейчас мог иметь, затем коротко дунув на едва распалившееся пламя, пригасив его. Дело оставалось за малым — съесть. — Спасибо, Эли. Ничего лишнего. Все так, как должно быть. С днем рождения, Джером. С восемнадцатилетием, чтоб тебя. — Тебе спасибо. — Отозвалась циркачка, уже привычным движением протянувшись вперед, чтобы коснуться губами его щеки, но получить в отместку самый обычный поцелуй с коротким касанием пальцев парня своего затылка. Он пригладил светлые волосы ее, не отрываясь чуть больше мгновения, а затем зажмурился, позволяя отпрянуть от себя. Эли не отпрянула, лишь обняла его вдруг за шею, прижавшись всем телом. — Я люблю тебя. — Синхронно и вслух.