Рыжий волчонок

Мир так и не стал ярким вновь ни через час, ни через два, ни тогда, когда Эли наконец приоткрыла глаза, смотря перед собой через мутную пленку, будто на голову ее надели полиэтиленовый пакет. Фургончик. Что удивительно — даже не складской, больше похожий на тюремную камеру, а вполне себе жилой, с кривыми ромбиками на обоях, только Полу он не принадлежал. А кому? Неясно. И что, теперь ей придется бытовать здесь в одиночестве? Ответ отыскался сам собой в мерном посапывании на соседней постели, и девочка прищурилась, тщетно пытаясь разобрать свои мысли. Наверное, их просто вновь сунули на «карантин». Как щенят — на передержку. Последним воспоминанием в голове циркачки были сомкнувшиеся на ее горле тонкие пальцы Лайлы, что едва не сломала Эли шею. А что было потом? Темнота, асфиксия, привкус смерти на губах вперемешку с карамельно-яблочной кислинкой и… голоса? Чьи-то крики, кажется, звучали тоже, но будто через толщу воды — ни зги не разобрать, только если додумать половину. — …проснулась? — вдруг спросил кто-то, продравшись через дрему ее разума, и девочка приподняла брови, словно забыв, как это — говорить. А потом поняла, что и не забыла даже — не может ответить, словно во рту — вода. — Лучше не вставай. — Предостережение проигнорировать не удалось — все равно сил не было. Наконец, циркачка сумела распознать владелицу голоса — это была Мэри. — Нортон сказал, что за вами нужно присматривать, и я вызвалась. — Юная клоунесса присела на корточки напротив лица Эли, заглянув ей в глаза. — Прости пожалуйста, что… что все это произошло с тобой. «А с Джеромом? Его тебе не жаль?» Девочка попыталась сказать вслух хоть что-то, но из горла вырвалось сипение, и тогда она сглотнула вязкую слюну, на секунду зажмурившись, чтобы собраться с мыслями и силами, но это не помогло. — Врачи сказали, что еще немного — и трупов было бы три. «Три?» — …и мы уже вторые сутки едем, представляешь? Как можно дальше от Канзаса, копов и всего на свете. Лайла совсем свихнулась, даже Джерома с ней оставить не смогли, да и как бы его оставить!.. Я готова была присмотреть за тобой, но за ним… понимаешь, я делаю это только потому, что хочу помочь тебе, — рассыпала Мэри бисером оправдания, но все они ударились горохом об стенку ускользающего сознания Эли. Что еще говорила девушка?.. распознать так и не удалось. В следующий раз девочка очнулась когда цирк все же остановился, и маленький лагерь в болезненно оголенной степи вспыхнул огнями костров, фонариков и свечек. Джером к тому моменту уже сидел, а не дремал, неотрывно глядя прямо перед собой, перекочевав подруге в ноги. Это было с его стороны странным, лишь им одним понятным актом, немым согласием разделить боль пополам, на двоих, лишь бы вместе и — неразрывно. — …как ты? — спросил он вкрадчиво, словно почуяв, что девочка открыла глаза. — …к, — глотнула звуки Эли, после зажмурившись, пытаясь понять, почему в горле все ещё так саднит. Ей хотелось сказать, что все хорошо, что «видишь, мы выбрались из Канзаса!», Но из глотки вырвался лишь повторный хрип, бессмысленный и значащий больше, чем крик. Слова — это переплетённые звуки. Но что делать, когда звуки забились куда-то на дно желудка и выхаркиваются каплями крови на простыне? — Ты меня слышишь? Хотя… нет, ты меня точно слышишь. Эли? — Джером коснулся ее запястья, но тут же отдернул пальцы, сжав руку в кулак. Не понял. Ещё не догадался, но… вид синюшного горла, едва зажившего от прошлых травм, а теперь вспыхнувшего вновь всеми оттенками сосудистых сеток, навевал не лучшие мысли. — Блять. «Я не могу говорить». Не вслух — про себя, но с такой болью, что свело скулы, и коцаную осколками щеку щипнуло. — Эли. — Рыжий скользнул к ее лицу, поймал девочку за бледные щеки, недоверчиво заглянул в глаза, а после вдруг взмолился, вышипев сквозь зубы: — Да что с тобой такое… — это не было вопросом, но — просьбой, неявной, горькой, будто щепотка черного перца. «Не знаю». Циркачка протянула руку в ответ в жалком жесте, коснувшись дрожащими кончиками пальцев его волос, и уголки губ ее с трудом растянулись в неискренней улыбке. Парень был избит, и кожа его напоминала иссиня-красное месиво из заплывших друг на друга пузырей и лоскутов, но даже в таком обличии он был красив, словно мученик, святой, жертва изуверских пыток. Она любила его и таким, когда даже веснушек было не разобрать, а у самой ноющие синяки почему-то на ребрах, тазовой кости, ключице, а самое главное — тщедушном горле россыпью. И это вовсе не изящная хватка, как у Джеремайи, не стремившегося убить — в нее словно зверь вгрызся, стремясь не оставить след — сожрать с потрохами. — Она не ответит. — Послышался голос со стороны входа в фургон, знакомый, но звенящий в ушах двоящимися от головокружения нотами — это был директор, бледный, но силящийся казаться спокойным. — Можешь не пытаться, Джером. Лучше вернись в свою постель. Почему Нортон сказал именно это? В стекленеющих глазах рыжего отразился ужас, когда он перебрал в голове каждое слово. — …врач сказал, что вам обоим хорошо досталось, но что именно произошло? Мне важно знать это. Кто ударил первым? — мистеру Хейли было все равно на то, что парень едва дышит от напряжения, он смотрел на него внимательно и пронзительно, будто хотел просверлить в нем дыру взглядом. — И кто в итоге убил Джека? — Лайла. — Уверенно ответил рыжий. Так вот кто стал первым трупом… а ребята едва не составили ему компанию. А от чего он умер? От удара острием ножниц в горло?.. разве так бывает? Эли на мгновение прикрыла глаза, размеренно слушая разговор, но не понимая ни единого слова, вновь утонув в собственных мыслях, ощутив, что руки ее грязны и немощны, а пальцы словно вновь сжались на горлышке треклятой бутылки, которую просто невозможно поднять. Она убила его и не испытала решительным образом ничего. Это было не «ничего», выливающееся потом в крики, припадки и битую посуду с отзвуками раскаяния и вырывания волос. Это было жгучее, холодное, полное отвращения «ничего» со вкусом отмщения и крови, с запахом железа и растоптанного детства. Девочка не знала Гонзалеса, но всего одной встречи с ним хватило для того, чтобы понять — это уже не человек. Но почему самоубеждение не дарило ей спасительного покоя? — Лайла сказала, что побоище начала Эли. — Холодно заключил меж тем Нортон, и циркачка услышала его, медленно переведя на мужчину взгляд. — Но я не верю, что это действительно так. Почти не верю, учитывая ваши с ней… «привычки» хвататься за оружие. Джером, если ты сейчас меня обманешь, и я узнаю об этом — тебе несдобровать. А теперь скажи мне, кто именно взялся за ножницы. — Все началось с того, что мать швырнула нам в головы тарелку. А закончилось тем, что этот мудак-по-имени-Джек полез к Эли, отхреначил меня — и еще с матерью сцепился — тогда-то эта пьяная дура его и пришила. — Джером говорил уверенно, даже слишком, но… «Если бы ты рассказывал это мне, я бы не поверила». — Вот оно как… хорошо, пусть будет так. — Не выказал никаких сомнений директор, но девочка поняла — версии разошлись, а озвучить третий вариант некому, спроси он циркачку — услышал бы то же, что и от рыжего, а мертвый ответить на вопросы не сможет, да и если бы мог — их с Лайлой версия все одно была бы неубедительна, ведь кто бы поверил, что… — За нами будет присматривать Мэри? — Она сама вызвалась. Благодаря твоей дурной славе, Джером, без моей поддержки вы оба были бы уже или в тюрьме, или в психушке, поэтому можешь сказать ей и мне большое спасибо. — Отрезал мистер Хейли, уперев руки в бока. Это было бы грозно, если бы не вид его, словно у грустного мима, ведь в обычной одежде Нортона невозможно было воспринимать всерьез. Брюки с подтяжками, галстук-бабочка, белая рубашка, лакированные ботинки. Мужчина всегда был слишком серьезен, иногда даже смешон в своей искаженной напыщенности. он не имел права терять лицо — и это его убивало. — Спаси-ибо, — протянул рыжий, показав зубы, мягко опустившись напротив лица подруги вновь, посмотрев ей в глаза. — А теперь скажите мне подробнее, почему Эли не может, блять, сама мне ничего сказать! — Потому что посмотри на ее шею и подумай сам. Это не критично, она поправится, но нужно время. — Ответ Нортона был в меру уклончив и честен. «Нужно время. Ну да» Девочка вздрогнула, отпустив горлышко воображаемой бутылки, и сознание ее словно бы включилось всего на несколько тяжелых секунд, позволив в полной мере осмыслить ситуацию. У нее нет голоса, и все тело ломит так, будто по нему поезд проехал. Висок ноет, каждый синяк будто мыши скребут коготками изнутри, еще и пить страшно хочется… все ссохлось внутри. — …п… — выдавив очередной глухой звук, циркачка наконец заставила себя сесть, тут же пошатнувшись и едва не свалившись обратно, но Джером успел придержать ее за плечи. — Не хрипи. — Буркнул он сердито, когда хлопнула входная дверь, оставив их в нисколь не блаженном одиночестве. Парень налил ей воды даже без всяких просьб, да и как бы Эли попросила, и она залпом осушила стакан, тут же зажмурившись и судорожно закашлявшись, согнувшись в три погибели — показавшаяся ледяной волна прокатилась по горлу, будто вскрывая корки шрамов — спазм мышц едва не выбил из девочки дух, и она захрипела, пытаясь проморгаться слезящимися глазами, пока друг сидел рядом с ней, приобнимая ее за талию, ткнувшись в спину грудиной. — …цыпленок, ты сейчас желудок выхаркаешь, — почти нежно сказал рыжий, и циркачка приобернулась, не сдержав лукавой усмешки и качания головой. «Извини». Избитые, жмущиеся друг к другу, но такие сильные, они провели вместе целый вечер в гробовом молчании, пока Эли не задремала вновь, на этот раз в объятиях своего друга, любимого и опоры в одном лице. Сколь редко встречались эти три слова в отношении одного человека? Мэри не стала их тревожить, пристроившись на освободившейся постели, лениво полистывая какой-то журнал, пока Джером волчонком наблюдал за ней из-под век, разве что не рыча. Он не смог позаботиться о девочке, не сумел предотвратить беду, только предупредить о ней, но разве этого оказалось достаточно? Теперь у него в объятиях была не певчая птичка, привычная и легкая, улыбающаяся даже после пощечин, а едва дышащее создание с полусвернутой шеей, и в этом не было никакой романтики, в этом вообще ничего не было, кроме отзвуков собственного сердца, щемящего в груди. Рыжий едва ли понимал свои чувства, у него никогда раньше их не было, он прибил их к стенке гвоздями, запихнул тряпками под кровать, сожрал, налепил под столешницу застарелой жевательной резинкой, а теперь они лезли наружу, побуждая его сжимать ладони в кулаки и скрипеть зубами, сатанея на все живое. Неужели так просто оказалось отыскать ключик от его сердца? О, парень бы слукавил, если бы сказал, что это было действительно просто. И что теперь их ждало? Очередное побоище в следующем же городе? Томительное зализывание ран, подметание полов, ворчание Пола Сисеро и короткие отмашки Нортона, что в этом месяце заработков не видать, ведь дай бог бы ребята себе еду оплатили? — …чего ты так на меня смотришь? — спросила Мэри едва слышно, приподняв брови, наблюдая за Джеромом из-за страниц журнала, напряженная и растерянная. — Ничего. Он ответил ей так просто, как только мог, после закрыв глаза, прислушавшись к мерному дыханию Эли в своих руках. Вдох. Выдох. Вдох. Страшно хотелось курить, но приходилось сдерживать себя — тяжело пошевелиться, когда рядом спит израненная подруга с перебитым горлом, кашляющая даже от воды. Наверное, стойкий запах ели вперемешку с дымом один черт бы ее убил, а потому приходилось обходиться без рисков. — Это из-за тебя у нее проблемы. — Клоунесса, вдруг напомнившая парню Синтию, обеспокоенно покачала головой: — Я бы была осторожнее на твоем месте, если… — А чем твое место отличается от моего? Тем, что твоего драгоценного хочет грохнуть вся твоя семейка, а мою подружку только одна тупая сука? Ох, извини, Мэри, ты в пролете. — Огрызнулся рыжий. — …грубиян. Диалога не вышло, да и был ли в нем смысл? Не больший, чем в разговоре со стеной. Под утро девушка растормошила уже двух спящих ребят, предложив им немного еды — по чашке запаренной овсянки. Ни яблок, ни хлопьев, ни чего-либо еще, но даже эта пища показалась порядком изголодавшейся циркачке даром богов, хотя Джером был абсолютно противоположного мнения, и скука, отразившаяся на его лице, стала бесценным дополнением к завтраку. Юная представительница семьи Лойдов теперь пыталась держаться от них подальше, поняв, что в ее помощи практически не нуждаются, и лишь когда парень, пошатываясь, ушел в ванную, она опустилась на постель рядом с Эли, коснувшись ее плеча, от чего девочка вздрогнула. — Тебе нужно принять эти лекарства, — клоунесса вложила в ладони циркачки уже вытащенные из блистеров кругляши таблеток. — Врач прописал. И покой, хорошо? Это сейчас самое главное. «Хорошо». — …х… — невразумительно хрипнула Эли параллельно мыслям — и запила предложенное ей парой глотков воды, запрокинув голову. На этот раз спазм был слабее, но если во время поедания овсянки он практически не ощущался, то поток жидкости показался бурей и вновь вызвал судорожный кашель, стоило только циркачке посмотреть прямо перед собой. — Да я же на пару минут вас вдвоем оставил… ну твою ж мать! — уже привычно взволнованный Джером тут же показался из-за небольшой дверцы, но быстро понял, что все в порядке, а потому скрылся вновь, сопроводив это звуком бегущей воды из крана — решил сполоснуть руки, значит. Мэри поспешила убраться подальше, стиснув губы в ниточку и вновь взявшись за журнал, листая его страницы, но, кажется, ничего не читая и не рассматривая, а просто шурша бумагой. В голове девочки впервые за долгое время не то что мыслей — вообще ничего не было. Страх. Боль. Пустота. Бах! Бах! Бах-х! Ее сознание посмеивалось с хрипотцой, покручиваясь на одной ноге над пропастью, пока Эли сидела на кровати в углу, обнимая подушку и пытаясь забраться внутрь самой себя, чтобы вспомнить хотя бы что-то еще, но — тщетно. Ни врача, ни деталей обернувшегося бойней вечера, ни каких-либо еще событий последних дней она не помнила и могла только гадать, сколько времени в действительности провела в отключке. Страннее всего было то, что обсуждать произошедшее с другом ей не хотелось — было какое-то ощущение… неправильности? «С днем рождения». Почему тогда в голову пришли именно эти слова? Почему девочка озвучила их, не задумываясь? Вопросов было много, ответов же не было вообще, и лишь парень, задремавший около ее коленей, чье лицо было раскрашено в бордовый и красный, одним своим видом говорил о том, что поступок Эли — лучший подарок для него, потому что… Месть — это самое холодное и желанное блюдо в мире, ведь так?