Рыжий волчонок

— Сидите здесь, — Освальд передал в руки дочери ключи, тут же повысив голос, наполнив его веселыми нотками своей ложной улыбки: — Слышу дорогих гостей! — Мы тоже тебя слышим, Пингвин! Ну давай, спускайся, или ты опять будешь прятаться? — насмешка стала ему ответом, и Эли, признав знакомую интонацию, прикрыла рот ладонью — к горлу подкатила вдруг едкая тошнота. Марони был противен ей от пяток до макушки, она ненавидела его и боялась, он жил в ее памяти звуком выстрела и разлетающимися во все стороны алыми каплями крови, воплощая в себе отвращение, ужас и — насмешку. — Зачем же мне прятаться от друзей? Ведь Вы, сэр, пришли сюда для того, чтобы отдохнуть! — Кобблпот звучал именно так, как должен был, но неловкая походка, больше похожая на забавное ковыляние, превращала его в посмешище для дураков, и девочка услышала, как на лицах «спутников» мафиози появляются ухмылки. — А нет более прекрасного места для отдыха, чем мой клуб. — Когда этот клуб был в руках Муни, он больше мне нравился. — Идем, — Джером коснулся плеча подруги, вырывая ее из нервного подслушивания, подтянув к двери и взяв из ладони циркачки ключи, провернув их в замке. Щелчок остался неуслышанным снизу — повезло. — Ну давай, цыпленок… — он не взмолился, но голос его заметно потух — ситуация накалялась, и боль от осознания того, кто находится внизу, пронзила их обоих. Все же, Синтия запомнилась рыжему не такой уж плохой женщиной. — Но теперь он в руках Дона Фальконе, и я поспешу заметить, что… — Ты многое хочешь замечать, но ты не умеешь смотреть, Пингвин. Лучше налей нам вина, чем продолжай бесконечно трепаться, — съязвил Сальваторе, и Эли пробрала дрожь до самых костей. — Мне надоело тебя слушать, я пришел сюда для того, чтобы повеселиться, поэтому изволь ухаживать за дорогим гостем, раз уж ты тут временный хозяин. Ни единого лишнего слова не было озвучено, но в то же время было сказано все то, что Освальд так не хотел слышать. Прозвище, ставшее клеймом, упоминание Фиш, последняя фраза мафиози. Он умел оставлять после себя дрянное послевкусие, поскрипывая песком на зубах. — Хорошо, сэр. — Кобблпоту пришлось подчиниться. Циркачка знала, что ее отец не всемогущ, понимала и его положение на этой игральной доске, но все это нисколь не помогало ей смириться с происходящим, а потому Джерому пришлось поймать подругу за талию, почти силой подтянув за собой внутрь квартиры, обставленной в лучших традициях семейства Кобблпотов, и в каждой детали угадывались руки как Гертруды, так и Освальда. Едва ли женщина хоть раз была здесь, но уют, который пытался воссоздать ее сын, сходился с представлениями Эли о кавардаке в голове мисс Капельпут. Оттенки сиреневого и черного перемежались с рюшами, и даже мистер Крыс, кажется, онемел от этой фантасмагории, подкрепленной неоновым светом, сухоцветами в вазе и круглым столом, который явно предполагал на себе в будущем наличие клетки. Под ногами ребят сразу же оказался мягкий ковер, такой же темный, как и все остальное. — …его могут убить, — шепнула тогда девочка сквозь зубы, сглотнув и проглотив кашель — в этом ей помог мгновенно среагировавший друг, зажавший рот ладонью, — гм!.. — Могут. А могут и не убить, им нет смысла делать это — твой отец под защитой Фальконе, а он тут главный, как я понимаю, — вкрадчиво ответил ей рыжий, после дождавшись, пока дыхание циркачки чуть успокоится, чтобы наконец отойти от нее, водрузив жилище Мистера Крыса, а ныне — Честера, на положенное место. Голоса внизу сменились сначала на холодную тишину, а затем превратились в мерные перешептывания клавиш пианино, стоявшего на краю сцены, шуршание покерных карт, перестук круглых, бессмысленных фишек. Марони раз за разом «ставил Освальда на место», старательно смешивая его с грязью, относясь к нему как к пустоте, жалкому червю, а тому оставалось лишь терпеть, натягивая на свое бледное, подернутое крапинками веснушек лицо улыбку. Эли знала, что родитель ее ненавидит мафиози, сама же она испытывала помесь едкого страха с судорожным отторжением и желанием свернуть грузному мужчине со взглядом шакала шею. За Синтию. За семью. За… — Прекрати. Ты что, умеешь наигрывать только маменькины колыбельные? — рассмеялся Сальваторе, и это донеслось до ушей девочки ревом кита. — Я пришел сюда для того, чтобы услышать настоящую музыку, поэтому играй ее, мальчик-с-зонтиком. Играй! Он точно ухмылялся, скалился, ехидничал, и бессильный Пингвин словно стоял на сцене, обутый в пуанты и балетную пачку, таким жалким ощущала сейчас его положение циркачка. — Успокойся. Все будет в порядке. Ты слышишь меня? Эли, все будет хо-ро-шо, — по слогам произнес Джером, так и не разувшийся, не стянувший пальто с плеч, вместо этого взявший подругу за обе ладони — они вдруг оказались холодны, словно лед. — Эли! — она не ответила ему, хоть и прекрасно слышала — внутри вилась кольцами змея с серебряной чешуей, уже показывая миру острые клыки. «Убийца». — Остынь. — Рыжий подтолкнул ее в сторону небольшого кресла, усадив в него, и опустился напротив на корточки, сложив руки на коленях Эли, чтобы не дать ей возможности сорваться с места, совершить непоправимое, превратиться в импульс. — Если что-то пойдет не так… — То что? Что мы можем сделать? Предпринять? — прощебетала наконец она в ответ сиплым шепотом, тихо шмыгнув носом — горло сжалось до размеров игольного ушка, трахею словно стянули металлическими кольцами. — Пингвин! У тебя там что, наверху крысы завелись? Я слышал, в город вновь приехал твой любимый мышиный цирк. Марони не мог знать, что ребята находятся в клубе, у него точно не было информации о том, куда определит их Освальд, фразы были всего лишь парой выстрелов в небо, но все они попали в цель, когда пальцы мужчины дрогнули над клавишами, а сам он на мгновение запнулся. — …ох, нет, что Вы! — Кобблпот продолжил игру, наверняка прикусив губу — попался, совсем как ребенок попался, дурак. — А еще я слышал, что полиция уже вовсю копает под твоего зятя… и кажется, уже даже ухватилась за что-то важное. Ты ведь не думаешь спрятать их обоих у себя, потому что здесь — самое безопасное местечко для тебя и твоей плоти и крови? Матереубийство — это серьезно, Пингвин, неужели ты не чтишь свою мать, раз пускаешь в дом матереубийцу? — каверзность слов Сальваторе была не большим, чем острым крючком, которым он планировал подцепить нежные чувства мужчины. — …сука, — коротко и емко шикнул Джером, приобернувшись в сторону двери. Мафиози говорил громко, игриво, пробиваясь сквозь музыку своим нахальным тоном, прорезая спокойствие манипулятивным ножом, нервируя ребят своим ненастоящим равнодушием. — Теперь он знает, что мы здесь. Если не уйдем… — Не уйдем. Цыпленок, нам некуда уходить. — Рыжий тихо фыркнул, и глаза его блеснули холодными огнями, пока пальцы непроизвольно сжались на ногах подруги, едва не оцарапав их сквозь ткань платья. — У нас с тобой осталось всего-ничего… день? Два? А может и с пару часов. «А потом тебя арестуют». «А потом меня арестуют». Безнадежность положения угнетала их, но не делала слабыми, скорее наоборот — побуждала бороться, даже если сопротивление выражалось лишь взглядами, мыслями, стиснутыми зубами. — Простите, сэр, но Вы ошибаетесь, — вкрадчиво произнес Освальд внизу, вновь остановив чудесную музыку, лившуюся из-под его пальцев мгновениями ранее. — Я не пускал в свой дом матереубийцу, уверяю Вас. Я вообще никого сюда не пускал, но разве я должен перед Вами отчитываться? Я держу ответ только перед Доном Фальконе и спешу заметить — претензий он не имеет. — Дон Фальконе очень любил свою мать, Пингвин. Ты думаешь, что он… — Простите, но я не думаю, я знаю, о чем говорю, в этом клубе больше нет крыс — последнюю вытравили отсюда совсем недавно, и с тех пор в городе она не появлялась. Джером переместился к двери под шум их разговоров, механически выщелкнув из кармана верный ножик, такой бессмысленный в случае настоящей бойни, не раз отобранный, не раз украденный, но всегда — самый нужный. Боковым зрением Эли увидела, что Честер сжался в дрожащий серый комок, и от этого все внутри нее заметалось, не зная, куда и деться. Надвигалась не гроза — самая настоящая буря. — Полиция едет, — вдруг сказала она, увидев за окном разноцветное зарево из мигающих огней, затем медленно поднявшись с кресла, сделав несколько шагов вперед на задрожавших ногах, схватив тут же друга под локоть. У них не было нескольких дней, не осталось и часов — счет пошел на минуты. — Уже? Быстро сработано… Ни о какой помощи Освальду не было теперь и речи, пускай ребята и хотели было помочь ему в своих мечтах — все вновь разбилось об изувеченную действительность. Сутки сжались до мгновений, время потекло рекой. — Я пойду с тобой. — Нет. — Я не спрашиваю. — Эли прекратила слушать происходящее внизу, и отсветы из окна коснулись ее лица, лизнули его синим и красным, сползли на шею, заблестели в левом глазу, зеленом, словно самое кислое яблоко, от ужаса. — А я не отвечаю, ты останешься здесь, с отцом, тебе нечего там делать. — Отрезал Джером, слабо дернув рукой, впервые попытавшись вырвать ее из неловкой хватки подруги. — Ни в участке, ни в психушке, ни в тюрьме. Граница. Забор. Желтая линия в черную полоску. А что за всеми этими ограждениями? Неизвестность. Пустота. Белые стены. И они либо станут выше, либо сломаются. Другого не дано. — Я пойду за тобой. Удивляться холодному лезвию у шеи не было времени, а парень не угрожал — скорее отчаянно цеплялся за призрачный шанс оттолкнуть циркачку, отрезать от себя, освободить, глядя исподлобья и неискренне-зло, но этот гордиев узел было уже не перерезать и не перерубить — он затянулся еще туже, сжался до размеров зрачков Эли, протянувшейся вперед и сухо коснувшейся его щеки губами вместе с шепотом: — Я не оставлю тебя одного. — Это плохо для тебя кончится, — ответил он ей таким же шелестом звуков, прикрыв глаза, не царапая шею девочки ножом, но и не защелкивая его обратно, застыв с подругой в странной позе, когда она протянулась к нему, стоящему в дверном проеме в порыве направиться вниз. — Ты не знаешь, как это для нас кончится. — Освальд Кобблпот! Не подскажешь, где твои подопечные? Мне нужно с ними переговорить, это ненадолго, — послышался внизу голос Джима Гордона, вырвавший ребят из сна — и тогда Джером на мгновение прижал циркачку к себе, коротко поцеловав ее, не открывая глаз, а после за руку потянул за собой вниз, чтобы не вынуждать зажатого меж молотом и наковальней Пингвина закапывать себя еще глубже. В клубе было светло, свободно, но вовсе не уютно — нежный неоновый свет перебивался софитами, воздух подрагивал от напряжения, пахло дорогим алкоголем и ложью, под тяжелым взглядом Марони, теперь скованного по рукам и ногам видимостью правосудия, хотелось забиться в угол. — Вы тоже здесь, дорогой друг! Конечно, переговорите с ними, как видите, у меня сегодня гости, и будет многим лучше, если вы не будете мешать нашему разговору своим, — мило улыбнулся Освальд, так и не вставший со своего стула у края сцены, но повернувшийся к своим «зрителям». — Вы ведь заберете их в участок, верно? — К сожалению, придется, — окинул взглядом нахально-самодовольную мину Сальваторе полицейский. — Что-то случилось? — взволнованность в голосе Джерома не была ложной полностью, лишь отчасти. — Вы… узнали что-то? Пожалуйста, скажите, что узнали! — Вам придется проехаться со мной, вы же не против? Эли, тебе нужен будет твой… представитель в участке? Возможно, мне придется задать еще несколько вопросов, — слова Гордона стали спасением для Кобблпота, мгновениями ранее подписавшего себе смертный приговор в собственном клубе, и тот подорвался с места, хромым шагом двинувшись в зал, даже не дождавшись короткого кивка дочери. Удивительно, но Марони не стал сопротивляться столь неожиданному повороту событий, лишь проводив их волчьим взглядом, однако оставшись сидеть на месте со своими картами в сетчатую рубашку. — …не знаю, как Вас и благодарить, Джим! — пробежавшись ладонью по своим волосам, Пингвин притворил дверцу переднего сидения машины, изобразив на лице привычную радость, но глаза его остались стеклянны и тусклы, словно хрустальные бусины. — Я перед Вами в долгу! — Не меня благодари… вовсе не меня. — Устало ответил ему полицейский, заводя мотор. Дорога до участка через темные улицы заняла всего-ничего под перемиги красного и синего, смешанные с воем сирен, и все это время ребята жались друг к другу парой кутят, уже ничего не изображая — страх, волнение и беспомощность сцепили их, и только переданный Джеромом в ладонь Эли складной нож говорил о том, что жив последний оплот тандема — ледяное здравомыслие. Их не стали разделять, оставив сидеть в общей с остальными служителями закона комнате втроем на одной скамье, пока сам Гордон скрылся в комнате для допросов. Кажется, в ней кто-то уже был, но опознать его по голосу не удалось. За тонкими прутьями решеток были видны лица Ала, Нортона и Оуэна, но никто из них не смотрел друг на друга, а остатки грима все еще украшали их щеки, пускай пудра уже давно превратилась в пыль, оставив после себя жирный блеск. — …они уже все выяснили, — наконец, коротко шепнул Освальд на ухо дочери, затем внимательно посмотрев на рыжего, — иначе не дернули бы нас ночью. — Значит, дурдом? — вкрадчиво поинтересовался у него парень словно бы мимолетом, наклонившись вперед, попутно сдергивая с плеч пальто, чтобы уложить его рядом. — Решено? — Другого пути нет? — впервые Кобблпот словно бы спросил у них совета, он явно не понимал до конца, какого плана придерживаются циркачи, но не мог поверить в то, что и самого плана у них нет — у них не было ничего, кроме друг друга, и эта созависимость требовала кратковременного разрыва, вложенного в ладошку Эли складным ножом. — Другого пути нет. — Наконец, признала она, не отводя взгляда, глядя только вперед — на задумчиво наблюдавшего за ними Харви, так и не снявшего шляпы. — Тогда я пойду до конца. — Отчеканил Джером, вытерев тыльной стороной ладони на мгновение ставшие мокрыми глаза.