Атомное Сердце. Другая вероятность.

      И вот я стою перед своей женой и не знаю, что мне делать. Впрочем, как и она…       Мы застыли друг перед другом, подобно двум соляным столбам. Каждый не решался сделать шаг навстречу к другому. Каждый боялся первым начать разговор, в страхе, что все предположения окажутся неверными и иллюзия разобьётся.       Шёл нудный, противный дождь. В условии выхода из строя системы контроля климата, он грозил затянуться надолго. Небо заволокли тяжёлые, свинцовые тучи, которые почти касались вершин самых высоких гор. Вокруг затухали многочисленные пожары. Они нехотя отступали от руин комплекса «Вавилов», шипя и разбрасывая искры. Даже буйство полимера утихло, уступая место обычному дождю. И посреди утихающего хаоса застыли двое, что так желали встретиться друг с другом… А теперь боялись сделать шаг. — Привет… — Здравствуй…       Сказали мы это одновременно, от чего снова повисло неловкое молчание.       Бойцы отряда словно невзначай отгоняли снующих по развалинам специалистов от нас, делая при этом вид, что их тут нет. Я был им благодарен за это. Мне отлично известно мнение бойцов, которое бытовало про меня в самом начале моей службы в рядах подразделения. Мало на что годный рубаха парень, призванный быть источником позитива для бойцов. Штатный массовик-затейник. И меня радует то, что я стал не только своим, доказав своё право быть воином, но что я с честью выдержал ношу командира и лидера. Завоевал уважения одних из самых смертоносных воинов планеты. Стал для каждого из них не только командиром, но верным товарищем. Мы стали одной большой семьёй. И сейчас, они проявили такт, оставив нас вдвоём. За это им сейчас большое спасибо.       В голове вновь завозился дракон паранойи, который всё не мог улечься на угольках страха, что медленно тлел в моей душе. Всё как в классике: «Тварь я дрожащая или право имеющий?». Этот ебучий страх меня отравлял, превращая в жалкое и нерешительное чмо. Попутно боязнь краха метафорического «всего» не давала утихнуть паранойе, закольцовывая разум в ебучую рекурсию самобичивания.       В жопу! Заебало! Я прошёл слишком много дерьма, чтобы вот сейчас зассать!!! Ментальным пенделем загоняю всю срань обратно в глубину. Отступить, после того, через что я прошёл? Не, суки! Не дождётесь!       Делаю шаг навстречу и сжимаю Катю в объятиях. Мне похер на всё! Заебался сомневаться! Я. Не я. Плевать! Главное, что она одна из причин, почему я не сломался от всей этой срани. Люблю я её! Призрак прошлого свой шанс уже проебал, вместе с правом решать и принимать решения, когда получил осколок в бестолковку. Теперь это моя жизнь!       Что-то щёлкнуло у меня в голове, когда Катя обмякла у меня в объятиях, ощутив впервые с момента пробуждения чувство защищённости и стабильности. Кусочки мозаики встали на место. Прошлое окончательно покрылось инеем, став монолитным куском чистейшего, гранёного льда. Остался только я, да моя паранойя. Помер Плутоний. Не прошёл эволюцию. Слишком он был не серьёзный, да юморной. Слабым. Повесой инфантильной, хоть и стал меняться. Матереть. Вкусил ответственности, да не выкусил тяжесть обязательств. Все ушло. Холод смерти заморозил.       П3 просто мелькнул в мироздании. Он был куколкой. Переходным звеном. Без смысла, без цели.       Чтобы по-настоящему родиться мне надо было умереть.       Заныли все раны. Вспыхнула верная паранойя. Личность окончательно сковалась воедино.       Первым столпом нового меня была семья — близкий круг людей. Все те, кого я подпустил к себе.       Второй опорой… была, наверное, любовь. Это Плутоний был категоричным, а новый я не был столь однозначным. Под призмой разума чувства к Кате заиграли новыми гранями. В них было отражения всего. Любовь. Нежность. Привязанность. Радость. Застарелая боль утраты. Горечь потери, с впаявшимся в неё детским смехом. Ярость убитого горем родителя. Гнев. Жажда воздаяния...       Всё это цементировал Долг. Я не просто воин. Я защитник. Семьи. Идеи. Страны. Человечества. Именно в такой последовательности. Не иначе!       А паранойя и ПТСР любовно прикрывали ядро личности, будоража разум, не давая потерять ему бдительности. Всё верно. Без малого, я первая линия обороны рода людского. Это не моя обязанность, а моё бремя, если хочу не повторения трагедии. Дозорный, ищущий угрозы. Я так решил, ибо иначе меня не будет. Будет трудно, но путь длиною в жизнь начат. И первые шаги по этой стезе я уже прошёл.       Осознание всего произошло за мгновение. А всего-то стоило ощутить тепло. Обычное человеческое тепло, которое было нужно не только мне.       Мы говорили. Долго. Пытаясь рассказать всё, что было на душе. Согреть друг друга. Два сломанных и склеенных существа старались найти опору друг в друге. Многое она мне рассказала. И мне было чего ответить. — Вся эта хрень не опасна для тебя? Тогда, похуй на всё, Кать! Мне и твоей маме особенно плевать. Пусть ты хоть из кремния. Главное, чтобы ты была жива и здорова. Сеченов пусть и интриган, но не дурак. За своих он горой и делает все, что в его силах. Хотя, временами Волшебник тот ещё мудак. Свои резоны у него были поступить именно так. — Раньше ты его так не называл, — поморщилась Катя, которая не любила крепкое словцо, но при нужде могла дать мастер-класс и портовым грузчикам из Одессы. — И тебя не смущает, что он тебе все не сказал? А мне до сих пор не по себе, от всего этого… Одно дело предполагать, другое же знать… Да и откровенно страшно как-то от такого внимания, со стороны Волшебника. Я ему не дочь, а так с боку-припёку. Чувствую себя подопытной. — Пусть этот поступок и был на грани морали, в сущности, чем и славится Волшебник, но, если отбросить эмоции, он поступил правильно. Если бы он нам всё рассказал тогда, то мама твоя прям бы там кончилась, и не факт, что Сеченов её откачать смог бы. А я бы на первом задание подставился под пулю. И тебе эти знания принесли только печали. Проще свыкнуться с тем, что ты с металлом в тушке, чем с этим. Сам прошёл, да не до конца, через подобное. Не зная нюансов, жить было бы легче. А вот насчёт чужой, тут ты не права. Мы для него семья, почти что кровная. — Слишком много «бы» прозвучало, — буркнула Катя, нахохлившись словно воробушек по зимней поре. — Сама знаешь, как много у нас в жизни этих «бы». В армии это особенно заметно. Ещё раз повторю, главное, что ты с нами. Мне тебя очень не хватало… — Ты стал каким-то невозмутимым. Раньше один рассказ о П1 тебя довёл бы до приступа гнева. Многое ты пережил, но мне результат нравится… — сказала Катя, утыкаясь в меня носом. Она расслабилась у меня в объятиях и больше не походила на готовую к прыжку дикую кошку. — Я видел некоторое дерьмо человеческое, и его было очень много за два года, — пожимаю плечами я. — Если брать всё очень близко к сердцу, то можно сойти с ума, наверное. Мне теперь понятны мотивы и поступки партийных. Интриги Сеченова обрели новые смыслы. То дерьмо, что пытаются ворошить, не должно увидеть свет никогда. А когда-то всё казалось таким простым. Война. Враги. Причины. Если мы, человечество, не уйдём к звёздам на космических кораблях, то наши внуки уйдут к ним после смерти, превратив планету в памятник глупости. Пусть лучше будет вести молодое поколение по жизни жажда открытий и славы, чем желание набить карман потуже деньгами. Жадность ни к чему хорошему не приводит. А П1… Кончится вся эта бодяга, мы придём к Волшебнику, почитаем документы, подумаем и только потом решим. Те твари, которые отняли у нас детей должны сгореть! Но для начала, я сделаю одну вещь….       Возвращаю на голову шлем с противогазом, активируя рацию.       Чтобы жить, а не существовать дальше, мне нужно компенсироваться. С ПТСР и резвящейся паранойей мне придётся сосуществовать уже до конца. Эти завихрения даже советская наука не лечит. От них уже не избавишься. Остаётся их вывернуть так, как надо мне. Именно поэтому я и поставил для себя такую цель, как защита человечества. Хочу я или нет, но носить мне портупею весь отмеренный срок. Сниму, и конец наступит быстро. Правильно психологи говорили: «Вокруг нас много психов, просто некоторые научились изображать из себя нормальных.». Поэтому я, сейчас, сделаю первый шаг на новом пути, попутно сжигая мосты в прошлое. — Аргентум-лидер, штабу. — Штаб слушает, Аргентум-лидер. — Запрашиваю смену позывного. — Смену разрешаю. — С этого момента, я — Призрак. — Принято, Призрак. Конец связи… — После смерти может существовать только призрак… — бурчу себе под нос, снимая надоевший намордник, под вопросительный взгляд Кати. — Ещё одно важное дело сделано. Ладно. Пошли думать, как мир будем спасать, иначе мы, так и не узнаем ответы на вопросы: «Как и на фига?».       Вот, собственно, вот такие ебучие пироги. С почином! Шагай Призрак вперёд и помни: ты сам себе и судья, и палач. Сможешь, откуешь себе будущее. Не сможешь, есть у тебя лекарство от всех болезней, мягко подаваемое из магазина затвором. Шесть граммов свинца прочистят мозг с гарантией. Одна надежда, что применю его до того, как стану опасным для окружающих. — Ты прав, Серёжа. У нас слишком много вопросов скопилось!       «Не только у вас.», — подумал Харитон, ведя вялую борьбу с самим собой. ХРАЗ так просто от своих демонов отделаться не мог.

***

Тем временем на «Челомее» пришла в себя Лариса Филатова.       Так плохо она не чувствовала себя давно. Многое о её состоянии сказала ей капельница с полимерным абсорбентом, которая вливалась в неё через катетер, разнося по венам сладкий холод.       Катетер не ставят для разовой инъекции, и судя по цвету лёгкой гематомы, которую можно оставить только спешащий врач со стажем, девушка поняла, что «капали» её с пол суток, не меньше. Филатовой хватило одного взгляда на маркировку стеклянной бутылочки капельницы, для постановки себе диагноза: тяжелое отравление наркотическим веществом. Иначе был бы более лёгкий и дешёвый раствор. Дверное же средство использовали только когда не оставалось другого выхода. На памяти Ларисы им капали только попавших под действие мощных синтетических наркотиков или химического оружия.       В голове у доктора было больно и пусто. Память пестрела просто огромными дырами, что вызывало просто физическую боль, с привкусом кислой, забродивший капусты. Она отлично помнила события полугодовой давности, но дальше память представляло собой винегрет из образов и ощущений. А это было невозможно просто так. Не при её профиле работы и пройденной полимеризации, с установкой «Мысли».       Все, что касалось мозга и разума, для неё было привычной работой, а не чем-то сложным. Многие методики Филатова испытывала на себе, и она как никто другой понимала, что если уже дала сбой каталогизации памяти, то дело было совсем плохо. Как-никак она написала не одну научную работу по функциям мозга и работы памяти, в частности. Для Ларисы все симптомы просто говорили о повреждении мозга… — О, вы очнулись! — подала признаки жизни слишком бодрая для девушки «Терешкова». И слишком громкая. От резкого звука её голову буквально прострелил болевой спазм. — Как ваше самочувствие?       Сосредоточенная на себе Филатова не заметила, что находится в палате не одна, хотя и раньше она роботов воспринимала больше, как инструмент, нежели чем объект для беседы. Машины они созданы для работы, а не разговоров. — Где я? Почему нет персонала и медицинских роботов? — вопросом на вопрос ответила девушка, ощущая мерзкий привкус у себя во рту, мимоходом отметив, что её тошнило и не раз. Горло Ларисы ощутимо побаливало, а на губах был привкус медицинской резины. «Ещё на искусственном дыхании была.», — подумала девушка. — Медперсонал задействован в оказании помощи пострадавшим. Вы находитесь на «Челомее». Роботы вводятся в строй только после полного обнуления и проверки. — зачастила «Терешкова», подражая людям, энергично-воодушевлённо жестикулируя, во время своего ответа на вопрос.       Как обычно для этих роботов, было сказано много, вроде по делу, но по существу крайне мало. Их и создавали для того, чтобы говорить витиевато, испытывая от этого дикий восторг. — Понятнее не стало… Можно точнее, ущербная? — поморщилась Филатова от звука собственного голоса. — Я не обладаю всей полнотой информации. На Предприятии произошёл сбой! Это было ужасно! Меня просто замыкает от ужаса! — все больше распалялся робот.       «Терешкова» могла испытывать только воодушевление и восторг, но никак не ужас. Вычислительное ядро машины понимала данную эмоцию, пыталась воспроизвести, не имея нужных алгоритмов, перегружая само себя бесполезными вычислениями. От того его и коротило. — Тише. Тише, — все больше морщась произнесла Лариса. Каждое произнесенное ей слово или услышанный её ушами звук был подобен близкому взрыву. Энтузиазм и эмоции робота и вовсе выводили неприятные ощущения на новый уровень, достойный анналов испанской инквизиции. — Может ты позовёшь кого-то из людей? Мне бы капельницу снять…       Перспектива остаться наедине с роботом, который может в любую минуту задымится, для Ларисы была так себе. Тем более ей хотелось знать, что произошло и насколько она пострадала. — Об этом я и говорила! Вам следует дождаться следователя! Я его сейчас позову. — Понятие не стало… — прошептала Лариса. Короткий разговор стоил ей слишком много усилий… Конец третьей части.