***
Михаэль Штокхаузен стоял у панорамного окна офиса Дмитрия Сеченова, неторопливо раскуривая сигарету. Немолодой и многое повидавший на своём веку доктор всматривался вдаль, пытаясь объять всю картину разрушений, а она была поистине устрашающей. В нескольких километрах от зависшего «Челомея» догорала одна из платформ «Икар», что разломилась при падении как спелая тыква, обнажив свой силовой набор, который был подобен иссохшим костям. Ещё один остов «Икара» полузатонул в озере, грозясь в скором времени и вовсе скрыться в водах, которые из-за пепла стали мутными, словно бельмо на старческом глазу. И особо гнетущее впечатление, затмевающее остальные разрушения своим масштабом и размахом, производили развалины комплекса «Вавилов». Постройка, ослабленная почти инфернальным пожаром и последующей битвой двух гигантских монстров, сложилась под своим весом, став могилой для всех тех, кто был в её стенах, погребая их под толщей бетона, арматуры и породы навечно. От многих просто осталось одно кровавое пятно, которое даже просто соскрести с обломков не представлялось возможным. Но самое страшное было то, что иногда из-под перекрученной стали и расколотого бетона слышались стоны ещё живых. Нудный, холодный, не по-летнему неприветливый дождь уже вовсю заливал получившийся котлован, грозя со временем, если не будут приняты меры, превратить его в ещё одно озеро или болото. И это не могли остановить ни техника, ни снующие по развалинам люди, что пытались найти под развалинами живых. Человек в который раз оказался не в силах противостоять мощи вырвавшейся из оков природы, вот только советский человек не привык сдаваться на пол пути. Именно поэтому трудовые бригады ликвидации последствий работали буквально на износ. Люди валились от усталости, впрочем, как и ставшими мирными трудолюбивыми помощниками роботы, тратившие весь свой ресурс на спасение тех, кто ждал в беззвучной тьме. Это было лучшей иллюстрацией советской философии, что буквально пропитала общество после всех тех невзгод, обрушившихся на страну: жить вопреки судьбе, отвоёвывая себе каждый день и жизни граждан. Страна смогла выбраться, даже пройдя точку невозврата, обезлюдев от страшной болезни. Михаэлю картина разрушений и смерти напоминала о его прошлом, которое он всеми силами хотел скрыть и забыть, погребя его под тяжестью нового паспорта гражданина Советского Союза. Слишком сильно развернувшаяся трагедия стала напоминать вымирающий Берлин, что был завален гниющими трупами. Чего тогда стоило, ставшему тогда фамилию и документы, Штокхаузену, немецкому врачу еврейского происхождения, работавшему в секретном НИИ, выбраться из умирающего города и не получить воздаяние за все свои невольные прегрешения… – Смолишь, еврей? – бесцеремонно прервала размышления учёного Зинаида. Женщина за последние два года сильно изменилась. Полимерная косметика и современный косметический уход сотворили маленькое чудо, сбросив следы десятилетий с лица уже далеко не молодой женщины, но они так и не смогли сгладить её черты. Поэтому Зинаида оставалась Зинаидой, женщиной, которую отлили из стали и обработали зубилом и крупным напильником. Она не была писанной красавицей, и годы, пусть и оставившие свой отпечаток на ней, но сокрытые чудесами советской науки, не оставили столь видимого следа. Муравьёва старшая привлекала мужчин чем-то хищным и стальным в своём образе, подобно смертоносному, доведённому до практического идеала, орудию войны. – Вам бы научиться манерам хотя бы у своего зятя, фрау Муравьёва! – излишне экспрессивно ответил учёный, коего Зинаида напугала своим внезапным появлением. Слишком долго их круги общения не пересекались, и Михаэль успел позабыть насколько бесшумной и внезапной может быть эта женщина. – На правду не обижаются, Йозеф. Мы те, кто мы есть. Не больше и не меньше, тем более я видела доказательства твоего происхождения, – тепло и одновременно саркастично улыбнулась Зинаида, требовательно протягивая руку. Тот, кто назвался Михаэлем, вздрогнул от своего родного имени, которое вызывало не слишком приятные воспоминания. Врач поспешно протянул пачку сигарет и помог даме, любезно запалив тонкую палочку своей зажигалкой, чтобы нивелировать поток возможной желчи или уменьшить его до приемлемых размеров. – Тонкие и с клубникой? Не знала бы что ты по девочкам на собственном опыте, то подумала, что ты пидор, – констатировала Зинаида, слегка поморщившись после первой затяжки. – Как всегда, прямолинейно. Вы что-то конкретное хотели или будем обсуждать мою половую ориентацию? – Schwuchtel ты совершенно по другой причине, Йозеф. Что до войны мудозвоном был, что после остался, да ещё сильнее стал. Schwuchtel – это не тот, кто с мужиками спит и ведёт себя как баба, а состояние души, – философски заметила Зинаида. – Собственно поэтому я тебя в своё время и послала! – Зная вас, и то, что вы не пришли ко мне с дробовиком, могу предположить, разговор был затеян не из-за женской обиды? – подчёркнуто вежливо произнёс немец, хотя у него на языке и вертелось пара крепких ругательств. – Вумный больно! – хмыкнула Зинаида. – Вот что ты умный, мне и надо. Крыса у нас завелась! Слила она кружок наших огородников, садоводов-любителей, что грядки резать хотят не по Госплану, а согласно здравой логике. Теперь в сортир бомбой метят. Шкерились, но только от меня так просто не уйдёшь! Я тоже могу на шнурке уши греть! Вот только больно умная тварь оказалась… Стучала только текстом с терминала, тут же в офисе всея царя, Сеченова. И камер нет, вместе с чем другим, что помогло прижучить тварь. Доступа же было до ебени фени у народа. Можно было бы и собрание Партии организовать. Ты у нас на порядке помешанный, как ёбнутый, может и подскажешь кто? Ты всё помнишь и по полочкам в своей башке раскладываешь. – После Берлина… – Вот не заливай мне, змий проклятый! Всё ты помнишь и просто шлангом прикидываешься, – отвесила подзатыльник немцу Зинаида. – Это мог быть кто угодно! Слишком многие в последние время выказывали недовольство рядом решений академика Сеченова, но таких распрей в научном коллективе, чтобы предать, не было! – Эка ты весело пошутил, голубок! Вот что-то смеяться не хочется! Знаю твою сыкливость и то, что тебя, по странному стечению обстоятельств, перед сбоем не было на массовых мероприятиях, ты как минимум догадывался… Колись, сыкло, с Петровым снюхался, с дружком своим… А может ты сам, пасюк? А?! – рыкнула Зинаида, беря мужчину за грудки пиджака. – Что ты там чирикал, голубок? Ты учёный, а не солдат? – Твоя бесцеремонность переходит всякие границы! – вознегодовал немец, вырываясь. – Бесцеремонной я была бы, гнида ты учёно-лобковая, если бы тебя схватила за хер, сжала бы в кулак, подтянула, да стала бы выспрашивать тихим шёпотом про патрули, – резонно заметила Муравьёва. – Ещё раз вежливо спрашиваю, гадёныш… Ты знаешь что-то?! – Знать и догадываться это разные вещи… Я знаю о недовольстве среди научного руководства, пусть оно и было малым, и его воздействие на обстановку было минорным, но могу только догадываться почему академик Сеченов так носится с вашей Катей, фрау Муравьёва, – с порцией яда продекламировал своим вежливым голосом Михаэль. – Не смей, гадёныш! Удавлю! – Как якобы своего мужчину, что подарил вам такую воспитанную и прекрасную дочь? А почему тогда Сеченов пестует её, как своё дитя? И если с П3 ситуация ещё понятна, а с П1 уникальна, то вот с вашей Катей… Вы наконец-то молчите, офицер Муравьева? Хорошо. Надеюсь, вы поняли разницу между знать и догадываться? Я не знаю, кто предатель и поверьте, знал бы, докладная записка давно бы лежала на рабочем столе товарища Сеченова, как было с инцидентом товарища Петрова. Могу только предположить, что это, возможно, был кто-то из научного руководство, потому что только они имели доступ к офису академика без ограничений. – Какую же змею пригрел Сеченов у себя под боком… – Мой руководитель приблизил меня за мои профессиональные и организаторские качества. Я не желаю обсуждать его решения, тем более с вами, фрау. Слишком вы сдали в свои преклонные годы, Муравьёва. Если это всё, то извольте оставить меня! – Я-то оставлю… Но следующий раз, когда приду, тебе не понравиться, голубок… – оставила за собой последнее слово Зинаида, разгневанно покинув учёного. Удалившись подальше, женщина перестала играть трагикомедию, став той, кого боялись немецкие солдаты. – Слишком умный и честолюбивый. Знает, что сколько задницу не лижи, его с его-то прошлым другие хозяева не возьмут. Да и слишком спокойно было это сыкло… Отрицательный результат проверки, это тоже результат. Кто же ты, гнида? Зинаида включилась в увлекательную игру «Поймай шпиона». А если она включилась, то её было уже не отключить.***
Вот так сыкатно мне не было уже давно. Если на Малую Катя отреагировала лишь вежливой заинтересованностью, то вот на Левую, которую прислал Сеченов к нам в усиление… Это надо было видеть! Они реально похожи, до усрачки! И как я раньше этого не замечал, ебучие пироги! Таже пластичность, грация и плавность движений. Мелкие привычки… Но, сука, страшное самое не в этом, и не в том, что паранойя у меня вновь разыгралась на тему: «Тебе суют искусно сделанного робота вместо жены, когда как настоящая уже давно в могиле!». Самое сыкотное — это выражение их лиц! И не важно, что у одной (ебать, я даже мысленно не могу назвать ЕЁ роботом) вместо лица зеркальная маска. Каким-то неведанным до усрачки образом приходит понимание их полной, млять её сука, одинаковости! Единственная разница только в том, что если Левая источает полный пофигизм, свойственный всем роботам, то вот Волшебнику я не завидую, когда до него доберётся Катя! – А ты хороша, – протянула моя жена, которая пружинистой походкой, словно лисица перед броском к курятнику, обходила… машину по кругу, оценивая её формы. А там было на что посмотреть. Была бы из плоти и крови, то бойцы мои, изголодавшиеся по хлебу и зрелищу, дружно бы пустили бы слюну, ломая свои зенки. Женская часть коллектива смотрела на это ебучее непотребство со смесью чёрной зависти и раздражения, чинно обмениваясь репликами или вовсе ограничиваясь малопонятными для нормального мужика взглядами. В такие моменты лучше завалить своё ебало и просто молчать. Чтобы ты не сказал в этот момент, останешься крайним, ибо всё негодование выплеснется на тебя. – Я – это вы. А мы идеальны! – сказала Левая, повернувшись к жене даже носочками стоп, гордо вздёрнув подбородок. Блять, я так сопьюсь… На бойцов отряда тяжело смотреть. Вон, через одного, трясут головами, находясь в крайне задумчивом состоянии. А как не находиться, когда перед глазами элементарно двоиться начинает, в то время как профессиональная часть досадует, что не нашла сразу СТОЛЬКО совпадений?! Такое ебашит по гордости не хуже, чем тормазуха, слитая по мёрзлому лому! Даже женская часть отряда перестала шушукаться и обмениваться жестами, подвиснув как зависший ебучий пылесос, что было пиздец как плохо. Машина и человек идеально копировали друг друга, словно оригинал и отражение в зеркале, от чего женская часть коллектива, слегка позабывшая о плавности и пластике моей жены, несколько охуевали, пока как мужики рыли себе сами полнопрофильную могилу. – Да ну, на хрен! – Сержант! – Ты это видел?! Видел?!! – У меня уже в глазах рябит, – устало произносит Селезнёв, хмуро сверля взглядом шушукающихся бойцов, которые с усталости и эмоционального выгорания стали обсасывать новую тему для пересуда. Усталость усталостью, но превращение в квохчущих куриц Уставом не прописано. – Я вам сочувствую, командир… При всей своей непохожести, они одинаковые, как сёстры близнецы. С этим ебучим фактором было сложно поспорить. Робот и моя жена были одинаковы. Они словно общались без слов, угадывая что хотела сказать собеседница лишь по мимолётному жесту. Вот именно это и вызывало давление на анус, от которого уставшие бойцы начинали нервничать. Картина пиздец как ебала в глаз своей нереальностью. Ебать, да это просто надо было видеть, сука! Даже ХРАЗ, хрюкнув напоследок: «Слишком стар я стал для всего этого дерьма…», – ушел на перезагрузку. И чета- мне подсказывает, в своей жизни академик видывал вещи ебать какие стремные, но даже его довела до цугундера синтетичность всего происходящего…***
Докурив сигарету до фильтра, втянув её одной могучей затяжкой, отчего глотку приятно защипал злой табак, тушу сигарету о порядком побитую бетонную плиту, наслаждаясь той необычной лёгкостью и пустотой, выныривая из воспоминаний. «Пора!», – сам решаю для себя, отправляя потушенный бычок в урну метким щелбаном. Оправляю свежую гимнастёрку, попутно затягивая армейский пояс и ремешки бронежилета. Если уж надел петлицы командира, то изволь им соответствовать. Мои «шпалы» сегодня придавливали меня к земле грузом ответственности, что шёл вместе с ними в нагрузку. Я уже не мог быть просто самим собой. После всего произошедшего, маска командира, того идеального образа, нежно лелеемого пропагандой, сокрыла моё лицо лучше всякого противогаза. Даже мысли матерные сменились на казённые! Про походку и говорить нечего. Обычный шаг сменился чеканной поступью. Вроде и спокойно идёшь, ступая по избитому бетону, оставляя следы кирзовыми сапогами, а служивые, не только мои бойцы, стали тянуться во фрунт и пожирать меня взглядом, имея при этом вид лихой и немного придурковатый. А ведь недавно, я сам так провожал взглядом командира учебной дивизии… Стоило только войти в здание полевого штаба, развёрнутого в сельской администрации, как меня взяли в оборот тыловики, с планшетами наперевес. Любая система рано или поздно обрастает бюрократией, если она хочет и дальше эффективно функционировать. И снова я ощутил вес своих рубиновых «шпал», бегло читая и визируя документы, сделав себе пометку, что стоит подобрать специального человека на пост секретаря. Крысу тыловую привечать не хочется, всё же у нас и «хозяйственники» порох регулярно нюхают, но вот взять пару толковых ветеранов-инвалидов, идея более чем здравая. Казённая пенсия, пусть и достойная, для многих из фронтовиков то же самое что и бутылка – медленная смерть. Почёт, уважение – это не тоже самое, что и служба. Потерявшим здоровье людям важно быть нужными. Так легче перенести болезнь телесную. Я изменился. Сука, да под таким соусом, даже ещё полгода назад я бы не посмотрел на такие вещи. Сейчас же, ставя визу на документы, воленс ноленс задумываешься, глядя на свои руки. Ведь и руки и ноги под слоем плоти у меня механические. И даже с современной наукой, на всех новых протезов не хватит, да и может тупо не повезти. Я смог понять Катю как ни как, и стал задумываться о том, что ждёт моих бойцов после… Только мной, надеюсь, руководит не жалость или суть солдата. Паранойя и голый расчёт. Солдат будет более эффективно воевать, зная о крепости тыла. Уверенный в своём командовании солдат не предаст. Моя паранойя сплелась с рациональностью в единое целое, делая меня эффективнее и в тоже время бесчеловечнее. Удивительно как свойства, присущие только живому разумному, делает из него машину. Всё в угоду, чтобы самокомпенсировать свою боль. Не узнай я большую часть правды о себе, не неся в себе воспоминания о своём предшественнике, не разделяй себя на того, кто ушёл и себя настоящего, и возможно этот мир бы знал другого Нечаева. Боль она замыкает и делает злым, вместе с тем ослепляет и отупляет. Это было бы так легко и просто, стать недалёким воякой, хамоватым амбалом… Ебаный случай дал мне вероятность на шанс. Надо признаться самому себе. Меня нынешнего буквально создали, путём хитрых манипуляций с тем искалеченным, кровоточащим култышом, что остался от бойца «Аргентум». И я благодарен всем кукловодам. Волшебнику. Юпитеру. Своей тёще, в конце концов. Разные помыслы. Разные цели. Разные понятие о благе. Неудивительно что я сам стал манипулятором. Вот что-что, но заварить мне предстоит поистине лютую хуйню! Всё для блага, блять! Главное не забыть: благо для каждого разное. И остаться человеком. Без человечности можно заварить совсем не правильную хуйню! Так можно дойти до мысли, что сделать всех пешками – это отличная идея. Тогда я стану не лучше того взбесившегося ИИ, что алчет вырваться на свободу, подчиняя всех лишь только из-за страха. Мне нужно соблюсти в себе баланс холодной логики и эмоций, чтобы принести возможность ощутить это благо для всех. Не выбрать, не сотворить, а дать возможность самим его найти. Человек – он такой. Человека не переделать. Чистую физику не задавить. Дерьмо всплывёт. При нажатии, оно всплывает ещё быстрее. Из-за этого капитализм у нас в обществе подобрался с той стороны, с которой и не ждали. А ведь соц.баллы – безобидная придумка. Твои деяния на благо в цифровом эквиваленте! Ну-ну. Человек нашёл и в этом дерьмо, а всё благодаря своей природе. Быстрее, дальше, сильнее и всё ради лучшей жёрдочки под своей жопой! Ну или чтобы она была другого, отличного от других цвета. Большинство людей на Предприятии померло только из-за своей жадности или же жадности руководителей Социальные баллы стали валютой, ключом к благам, а не заменой денег, как планировалось. Это дела. Слова же говорят о коммунизме! Идея, благая и интересная, что была подпорчена людьми. Чтобы такого не было, нужен стопор. Не спорю, в некоторых ситуациях из меня стопор отличный, как и щит. А вот кто для меня станет стопором? Совесть имеет свойство заканчиваться и становиться близорукой. Это грозит что «Всё – во благо людей!» смениться на «Человечество – превыше всего!». Вроде слова и похожие, но есть ебучий такой нюанс. Так можно и инопланетян при встрече профилактически помножить на ноль… Хорошо меня накрыло на подумать! А всего-то минут пять документы визировал, да фуражку на голову нацепил! Может, генералы на самом деле не тупые, через одного, а просто под фуражкой у них столь много мыслей о высоком, что хуёвая действительность мимо проходит? Как пиздец стимулирует мыслительный процесс, однако! Если же без шуток, наверное, только сейчас осознал вес «шпал» своих, на той дороге по которой качу. Раньше служил. Лямку тянул. Служба шла. Ни о чём не думал. Для «думал», командир есть. Твоя «думалка» для выполнения поставленной задачи нужна. Не «пехота» и не «летун», и не ебучие артиллеристы, коим мозги противопоказанны! У них есть Приказ, тайну слова которого доносят в учебке через «пиздюли». А мне теперь крутиться надо, чтобы не получилось, как в том анекдоте… – Ваше сердцебиение участилось, подполковник, – ожил ХРАЗ, до этого долгое время молчавший, отчего я немного успел позабыть, что у меня на руке не обычная перчатка, а говорящая. – вы были более спокойным, когда изволили прыгать на Борщевик… – Осознание дошло… Спустя два года, – без злобы сказал я, морально готовясь, что в ближайшие пять минут буду рассылать людей на смерть, почти со стопроцентной гарантией. Все мы военные, и с этой дамой у нас особые отношения, но сегодня, возможно, она обрекла меня на роль своего указующего перста. Если раньше было легче, и решало всё, кто лучше стреляет, то сегодня умение метко стрелять не поможет моим бойцам. Фигуры уже не то что расставлены, но уже первый игрок решает, что за фигуру двинуть первой, делая первый ход в партии. И делаем его не мы. Для нас самым верным решением будет взять доску и ударить в висок оппонента. Весь вопрос в том, а сколько мы нахватаем пуль? – Мальчик отличается от учёного мужа тем, что принимает ответственность, но не каждый учёный муж осознаёт её, – философски заметил Харитон, изобразив своим синтетическим голосом грусть. – Главное не ответственность. Главное — не пожалеть о своих поступках. Вы ещё молоды, подполковник. У вас есть время всё исправить… или не допустить в будущем подобного. Действуйте, но прежде всего думайте. Цените это, иначе вы прыгнете в свой бассейн с полимером, так же, как и я, думая, что правы… – Умеешь ты ободрить, Харитон, – невольно улыбаюсь, хотя поводов для радости вроде бы как нет. – Это не ободрение, Сергей, а лишь предостережение от ошибок. Когда в руках абсолютная власть, возможность обмануть смерть и коснуться Бога, то очень трудно сдержаться и не пересечь черту. За ней нет счастья. Обретя силу, ты теряешь то, что делает тебя человеком. Осознал я это только благодаря вам, будучи уже лужицей полимера и винить в этом мне некого. Я сам был себе судьёй. Это поняли вы, осознал товарищ Петров, узнал Сеченов, и познал на себе я. И у меня осталось лишь только одно желание, чтобы вы все не ошиблись, поэтому и предупреждаю. – А звучит как некролог, – говорю я, оправляя форму. Сейчас мой образ должен выглядеть идеально и внушать уверенность, которой и во мне немного, бойцам. – Всё может быть… Всё может быть, – проговорил ХРАЗ, замолкая вновь, когда я открыл дверь.***
– Смирно! – рявкул почти в самое ухо мне дневальный, что сидел за конторкой секретаря, заполняя формуляры, судя по цвету, запросы на ГСМ. Характерно, что на столе, прижав стопку уже заполненных документов, лежал автомат, удачно смотрящий стволом на единственный вход в глухое помещение, бывшее до всех событий складом. – Вольно, – отдал команду я. – Товарищи офицеры, прошу садитесь. Времени у нас мало, а сделать необходимо ещё много… Дождавшись, когда грохот и небольшая суета вновь утихомириться, я, вдохнув прокуренный, родной, казённый воздух, продолжил, активируя голографический проектор тактической системы, что в реальном времени выводила разведданные. – И штурм ВДНХ – это меньшее, что нам предстоит провернуть. «Коллектив» версии 2.0 будет запущен в понедельник, тринадцатого числа, ровно в полдень по Московскому времени. В это время наше подразделение должно уже находиться в воздухе над столицей, готовое к выброске. В момент активации нейросети, мы вырубим системы ПВО и ПКО правительственного квартала и произведём десантирование на крышу Дворца Советов. Наша цель осуществить захват партийного руководства страны и ликвидировать внедрённого в правительство инфильтратора. Кто это будет и главное, что из себя представляет, неизвестно. Одно скажу, человеком эту тварь нельзя даже назвать условно…