Клиническая депрессия
Сперва я его не узнал — что не удивительно, ведь меня выперли из спасительного короба реальности прямиком в черную дыру инобытия. Зато бешенство, пылавшее в глазах напротив и исказившее жуткую морду, ослепило своей гипертрофированной четкостью. Губы поджаривает заведенное дыхание. Слишком близко. Ты словно подошел вплотную к костру, набрасывающемуся на тебя золотисто-оранжевыми жалами. Хочется отпрянуть, затушить этот ведьмовской очаг, но силы покинули тело, оставив лишь грузную апатию. Нет, не так: он высосал все силы, обобрал меня подчистую. Удивило не столько его внезапное появление — мое нутро словно предсказало эффектный выход заблудшего Сатанаэля, — сколько приказной тон. Будто это действительно я его оставил. Ребячество с моей стороны, но нагло сказанное в лицо пустило пулю в мою ощерившуюся гордость. Она — доминанта моей картины мира. Я ревностно оберегал свое достоинство, пресекал малейшие попытки оскалить на меня зубы, осознавал свою личностную ценность. До тех пор, пока меня не обглодал до костей дрянной диагноз. Со временем хваленое тщеславие рассыпалась трухой никчемности. Теперь же, рядом с этим ублюдком, я ощутил, как внутри закопошилось, заерзало, заворочалось забытое чувство, долгое время гниющее в болезненной спячке. Он указывает мне. Хватается за меня своими грязными лапами, недавно мявшими того тщедушного обсоска. Раскрывает свою пасть, смея предъявлять что-то. И это после того, как я в очередной раз сдох морально. Из-за него. Вторгается в мое одиночество, бередит раны, расковыривает душу и топчет ее, будто я дешевая, доступная вещь. Да ты ни черта обо мне не знаешь. Похоже, эмоциональное бешенство заразно, потому что внутри я кипел. Морок сопливого романтизма с его обособленностью от жестокого мира и томной депрессией, выступающей лживым мазохистским наслаждением, развеялся. Охваченный деструктивным пожаром, я улавливал колебания ненависти, прокатывающейся по внутренностям. Каким-то чудом душевная трясучка не вылилась в тремор — и это парадокс. Сейчас я опьянен бурным потоком уверенности, разгромившим плотину унылого равнодушия. Не прощу. Кажется, он напрягся: в его лице, вылепленном сочной светотенью, что-то изменилось, сгладив необузданную ярость неприязненным замешательством. Его рука — рука, заляпанная тем пацаном — ослабляет хватку, хоть и не отпускает плеча. Он мне противен. Склонив голову набок, я сужаю глаза, вглядываясь в его затененное лицо, из-за золотистой охры фонарных бликов напоминающее демоническую личину. Интересно, как он отреагирует, если я причиню ему боль? Меня обуревают извращенное любопытство и какое-то буддистское спокойствие, льющееся по жилам живительным теплом. Не отрываюсь от него. Не отстраняюсь. Смотрю прямо, пытаясь протиснуться в преисподнюю его души. Что в башке у психопата? Очевидно, он мною одержим — иначе как объяснить такую зависимость, воспылавшую настоящей манией? Нам некуда спешить, да и я не привык торопиться: люблю действовать поступательно, тщательно анализировать происходящее, стремясь упорядочить человеческий хаос. Прикладываю сигарету к губам. Затягиваюсь, до приятной боли вжимая щеки под скулы. Изгиб рта поджаривает выдох истлевшего курева. Причинить боль, значит… Усмехнувшись, выпускаю дым в рожу напротив, тут же покоробленную едкостью никотиновых паров. На языке — привкус селитры и триумфа. А еще его дыхания и сучьего поцелуя, вяжущего назойливым воспалением в районе небного язычка. — Не уходить, говоришь… — Боги, сколько же во мне яда, и ему хочется вылиться, сожрать говнюка смертоносной кислотой; отравить, чтобы харкал кровью и корчился в агонических муках. — Я так понимаю, щенку нужен хозяин? Пусть он мне вмажет, изобьет до полусмерти — все равно. Больше не могу держать себя в руках, моя раненая гордость слетела с катушек и неторопливо загоняет потерянного мудака в угол. Смотрю прямо в глаза — и мне не страшно; ловлю искры, пляшущие в его алчном взгляде; пью его эмоции, как нектар. Живой, палящий черным солнцем, он прекрасен в своем невинном недоумении. Агрессивный, сломанный, нуждающийся во мне… Так вот какова возбуждающая магия аффекта. Подтягиваюсь к его губам, оставив между нами хрупкий дюйм. Подняв руку, перевожу взгляд на его плечо и нарочито медленно ввинчиваю догорающий окурок в грубую кожу черной косухи; вкручиваю, вымещая всю накопившуюся злобу с целью уколоть побольнее, унизить. Разжимаю пальцы, и бычок падает вниз, под ноги. На материи его куртки остается выжженная уродливая вмятина — такая же, как и на моей оскверненной душе. Вновь смотрю ему в глаза, налившиеся тьмой исступленния: еще секунда — и он вгрызется мне в глотку, вырвет трахею. Почему-то меня это заводит. К низу живота отливает тянущая горячая нега. Совсем как во время нашего первого — и последнего — поцелуя. Нет… Гораздо ярче, сильнее. Неуемный пыл оплавляет мышцы, смывая онемение, вычищая заторможенность. Хочется накинуться на него, подмять под себя, оседлать и отдаться дикой страсти… Но я выше этого. Мной управляет воспрянувшая гордость. Прильнув к нему, подтягиваюсь к уху и шепчу с издевательской холодностью: — Будь хорошим мальчиком: вернись к тому блядуну, отымей его и получи удовольствие. Мне ты не нужен, — специально выделяю последнее слово особой высокомерной интонацией, — а я действительно, как ты выразился, съебусь. Вот так просто. Тебе ли не знать, как это бывает? Отстраняюсь и жадно впиваюсь взглядом в его лицо, занавешенное черной пеленой, сотканной из нечитаемых эмоций. Он красивый. Горячий. Импульсивный. Все как я люблю. Он воплощает собой все то, чего мне так не хватает. Он — особый вид деструкции, доводящей меня до оргазма. Поэтому он слишком хорош для меня. Напоследок осмотрев причину своих несчастий с ног до головы, приподнимаю плечо, чтобы стряхнуть его обмякшую руку, разворачиваюсь и сухо бросаю на прощание: — Будь добр, застегни ширинку. Весь вид портит.МДП (маниакально-депрессивный психоз/биполярное расстройство)
Его слова отдаются в пустой башке несмолкаемым громогласным эхом. Долбят черепную коробку, вонзаются каленым железом в виски. Выворачивают наизнанку внутренности. Ковыряют, выкручивают, поражают коррозией стенки парализованного нутра. Хочется это прекратить; заткнуть, заглушить его голос в собственной голове, вырвать с корнем и выкинуть прочь едко брошенную им фразу, будто нарочно кем-то зацикленную. Мне ты не нужен. Как удар под дых. Нет, хуже: это нож, вогнанный между лопаток. Из легких словно весь кислород вышибло. Тело налилось тяжелым свинцом — не могу пошевелиться. На плечи давят неподъемным грузом чьи-то незримые лапы. Глотку точно тугими жгутами перетянуло. В пересохшей пасти — какой-то противный, вяжущий, тошнотворный привкус, а язык кажется разбухшим, неповоротливым. Зябко. Меня пробирает до костей, тело прошибает озноб. Кончики пальцев прокалывает неприятное ватное онемение. …Волосы на загривке встали дыбом от Его голоса, что вливался в ухо леденящим ядом. В позвоночник впивались острые иглы морозных мурашек. Кожа на шее от Его дыхания словно покрылась коркой инея. Под ребрами заворочалась, скручивая тянущий желудок, холодная и склизкая прожорливая пустота… Он уже замолчал, отстранился от меня, скрылся из поля зрения — где-то за моим плечом, — а я все еще ощущаю неестественный, нестерпимый холод его близости. Вижу перед глазами выражение его лица — издевательское, надменное, ужасающе отчужденное. Я и подумать не мог, что в этом сукином сыне столько ебаной спеси. Видимо, его истинная сущность скрывает в себе множество сюрпризов… Мир вокруг будто поставили на паузу. Время застыло. Глухая тьма закручивалась в сгустившемся, спертом воздухе удушливыми дымными клубами, выжигающими дыхательные пути. Тусклый свет фонаря вовсе померк под напором гнетущего непроглядного морока. Все, что осталось в этой тьме, — гулкий, оглушительный звук удаляющихся шагов за моей спиной. И зачем я искал этого ублюдка? Какое мне до него дело? Он ведь никто. Я совершенно его не знаю. Чертов мудак. Почему Он так влияет на меня? Он выбил землю у меня из-под ног. Вытолкнул меня из пространства и времени — прямиком в необъятное пустое ничто. И отвернулся, чтобы уйти. Почему меня так тянет к Нему? Почему мне так хочется остановить Его, догнать, развернуть к себе. Впиться в Его губы. Наброситься. Разорвать. Задушить. Уничтожить. Вскрыть Его глотку. Мгновение — или вечность? — и у меня срывает чеку. Тьма, скопившаяся внутри опасным взрывчатым веществом, выплескивается наружу — лютой злобой и неудержимой яростью по отношению к этому долбаному уебку. По моим венам обжигающей лавой струится адреналиновое бешенство. В сдавленной глотке клокочет неуемный гнев. По предельно натянутым мышцам прокатывается электрическая судорога напряжения. Развернувшись на месте и не сказав ни слова, я стремительно бросаюсь к нему. Хрена с два я позволю тебе свалить. Шаг, два. Секунда. Рваный выдох. Два быстрых удара обезумевшего сердца. Наваливаюсь на него сзади всем своим весом — на спину, плечи. Не позволяя себя оттолкнуть, левой рукой обвиваю ширь его грудной клетки, а правую — сгибаю в локте и крепкой удавкой набрасываю на его шею. Беспроигрышный прием. Жесткий захват. Мощный, резкий рывок на себя. Его лопатки упираются в мою грудь. В теле отдается щекочущей вибрацией его крупная дрожь. Меня обжигает тепло его кожи; в ноздри вливается его терпкий, знойный запах. Возбуждающее сочетание. Он выворачивается, брыкается, изгибается и шипит в моих руках диким котом, пытаясь высвободиться, пока я — буквально за шею — оттаскиваю его в сторону ближайшей подворотни. Не могу больше контролировать себя. И не хочу. Хочу Его порвать. Покалечить. Сломать. Выпотрошить. Хочу убить этого ублюдка. До узкого переулка, затопленного немой чернотой, с полтора десятка шагов. Я тяну ушлепка за собой, волоку по асфальту, а он вырывается изо всех сил. Рычит, чтобы я его отпустил, оставил в покое, не прикасался «своими грязными лапами». Я же прижимаю его к себе только крепче. Мне хочется больше. Ближе. Он осатанело колотит локтями по моим ребрам, животу, бокам, но мне плевать — я не чувствую боли, не ощущаю его ударов. Его сопротивление, эта отчаянная борьба пойманного в силки животного — лишь будоражит сильнее, еще опаснее кипятит кровь… Заводит. Он впивается в мое предплечье на своей шее в тщетных попытках ослабить давление на кадык, сбросить с себя грубый «капкан». Мое тело пылает. Во мне бурлит сила, подогреваемая неудержимой, сорвавшейся с цепи, полоумной яростью. Аффект, разгоняемый безумием. Я же, в конце концов, конченый психопат. И я не позволю Тебе свалить от меня.