a snowball's chance (in hell).

      в двенадцать робб был старше него на два месяца и выше на три сантиметра. клинком учебного подобия меча он метил в локтевой сгиб по случайности ошибок движения и всегда — в молоко, выпуская стремительное движение стрел из-под своих ладоней. он научился почти из-за этого не расстраиваться: у теона локти едва ли болели к концу заходящего дня, — он и не обижался, ему было бы обиднее, если бы робб поддался, — а стрелы не всегда нужно пускать точно в цель.       иногда не помешает промахнуться.       в четырнадцать робб учится не промахиваться, когда по велению отца он выбирает им верного попутчика для похода в глубинные тропы волчьего леса у границ винтерфелла. отец тогда подстрелил оленёнка с ясно распахнутыми глазами цвета щелканных орехов, теон подбил сойку с косым крылом и чудаковатым оперением, а джон пытался сделать вид, что ему совсем не обидно, что его никогда не брали с собой.       — тебе ее не жалко? — робб смотрит на сбитое дыханием предсмертия пернатое тельце в чужих руках.       — а если бы она тебе, скажем, выклевала глаз? — и смотрит почти серьезно, кося взгляд в его сторону.       — она бы этого не сделала.       теон тогда только покачал головой, безмолвно вторя: «наверное, ты прав». они похоронили ее под плакучей ивой, припорошив хрупкость наступившего забвения горсткой земли. пачкая руки в копоти почв под своими ногами, роббу кажется, что он будет думать об этой птице каждый день.       в пятнадцать каждый день робб думает уже о другом. и в самом деле было над чем: как оказалось, теон грейджой в природе своей был достаточно болтлив, чтобы перестать списывать это на ребяческую натуру и эту бесповоротную тягу к разговорам, присущую только детям; арья много не болтала, но она и не была похожа никогда на обычного ребенка.       теон говорил много. всегда о чем-то далеком и, по сути своей, несущественном, и никогда – по делу.       — однажды я вернусь на железные острова, — голос у него оттачивает прожженное в крови чувство самоуверенности, учебный меч впивается в бок нелепому чучелу, набитому сеном; его смастерил джон специально для их тренировок, им нравилось вместе воображать из себя людей с отвагой в сердце, как дядя бенжин, обезоруживая и без того беззащитных надуманных солдат.       — зачем? — робб действительно не понимает, зачем, и он даже хмурится как-то, почти по-взрослому.       они вместе делят покои старка — так не должно быть, но роббу хотелось нужно было, чтобы он мог видеть теона, держать его при себе. он не верил, что его здесь могут обидеть, — они с джоном не очень хорошо ладили, но сноу наперекор привычкам своего характера идти никак не мог и никогда плохого слова ему даже не сказал, как бы сильно теон бы не раздражал, — но, зная грейджоя, зная его абсурдную волю на нелепые приключения с минорным окончанием, с ним могло просто что-то случиться.       (не то, чтобы робба очень волновали чужие шишки и разбитые коленки. его больше волновал сам теон.)       у семейного стола ему всегда нашлось бы место (потому что робб его занял специально для него), а медная, припорошенная солью морских берегов, рыжевизна волос делала его чем-то похожих на старков.       зачем ему пайк? кто займет ему место там?       теон фыркает, поворотом головы смахивая со лба прилипшие прядки волос:       — мой отец, лорд бейлон грейджой, ждет меня, — он всегда так, говорит о нем с какой-то неподдельной гордостью, почти по-детски наивной верой во что-то высшее и большее, чем то, что из себя представлял отец на самом деле, — я его последний сын.       — твой отец и оставил тебя здесь, — робб не знает, почему это прозвучало так, как прозвучало, но на секунду он даже почти жалеет о том; жалеет только вдвое больше, когда видит лицо теона, развернувшегося к нему.       но в чем он был не прав? его отец был теону отцом больше, чем лорд грейджой. это он научил его биться на мечах достойно, избегая черноты несправедливости маневров железнорожденных.       — меня ждет сестра, — по теону всегда можно было понять, что он намерен убедить кого-то в своей правоте, когда в остроте его плеч видится невыраженное действием напряжение.       — но санса тоже тебя ждет, каждый день, — и это правда.       когда они возвращались с лесной охоты или кратких незамысловатых прогулок, теон всегда собирал для нее ягоды с брошенных кустарников, а санса однажды вышила на карманных платках инициалы всех ее братьев — стоило видеть лицо теона, когда на его лоскуте белоснежной ткани виднелись заветные t.g., выведенные голубой нитью и бережливой кропотливостью девичьей руки. «как настоящие рыцари из фамильных писаний».       теон отворачивается, поджимая губы в явном неудовольствии.       — ты же знаешь, что тебе нельзя обратно.       — там моя семья.       — ты их не знаешь.       — зачем ты мне это говоришь?       — потому что ты – моя семья, — робб почти жалеет, что не успевает прикусить себе язык. ему нельзя этого говорить, это неправильно.       «он наш заложник, робб» — говорила как-то мама, нервной чередой движений укладывая на канве вышивку фамильного герба дома старков; «он мой друг» — думал робб, отворачиваясь к окну.       его место здесь.       в шестнадцать робб приучает своего лютоволка к защите. безусловная любовь к своему хозяину — генетический код волчьей природы, но заученная любовь к помазаннику утонувшего бога — дело стратегических решений.       в семнадцать теон доказывает, что едва ли ему была бы необходима чужая защита, надуманная и даже отчасти нелепая; робб учится искоренять неуместное чувство обиды.       (комплекс старшего брата затягивает узел в петле подле его шеи.)       они перестают быть детьми, когда теон простреливает клетку вздымающихся ребер концом летящей стрелы, пронзая сердце одичалого в зачарованном лесу.       — ты с ума сошел?       — а если бы он тебе навредил? — звучит почти по-особенному, но: — ты наш лорд!       — он бы этого не сделал.       тетива веревочным хрустом переходит в смиренное упокоение, стрела опущена. они никогда не умели ругаться, даже если действительно этого хотели. было что-то в роббе старке, что не давало теону спускового крючка для полноценной колкости, впивающейся в кожу кровоточащим ранением.       теон грейджой мог обидеть кого угодно, — случайные дерзости за завтраком явно не делали чести их взаимоотношениям с джоном, — мог волей случая и краткостью движения подбить невинную птичку, застрявшую в корявых оборотах ветвей, и робб мысленно назовет это врожденной подлостью дома грейджой.       но он никогда не мог обидеть робба. и если стрелы его внезапно будут повернуты острием конца к чужой голове — проще будет отрезать себе руки.       в восемнадцать робб учится отпускать теона от себя.       — ты не обязан этого делать, — они подходят к водной колыбели кораблей; роббу хочется выколоть себе глаза, лишь бы не смотреть, как грейджой заходит на палубу.       — отец нам не откажет.       — твой отец нас ненавидит.       — тогда ему придется ненавидеть и меня.       робб мог бы улыбнуться, но что-то в уголках глаз совершенно нелепо и по-детски щиплет.       — расскажешь потом, какова твоя семья, — слова встают поперек горло острой иглой.       — ты – моя семья, — и роббу хочется его обнять.       они никогда не обнимались и никогда не говорили, что один что-то значит для другого. просто робб никогда не любил открытость физического контакта и всегда оставлял ему место возле себя, и этого было достаточно. и все, что ему остается — смотреть, как судно отходит от берегов, унося с собой их заложника его друга брата любовь.       в девятнадцать робб был на три шага позади домысла этого мира и на шесть стрел ближе к поражению. фреям было не жалко, фреи не должны были навредить, фреи бы этого не сделали.       стальной конец в чужой ладони вмещает в себя ценность всех прошедших лет и не услышанное повторно «заскучал, старк?», замахиваясь резкостью порыва.       иногда не помешает промахнуться.