Гокудера наблюдал синее небо за окном иллюминатора и ковер белых пушистых облаков, раскинувшихся до самого горизонта, когда самолет, направляющийся в Японию, набрал высоту. Его мысли и эмоции, наконец, улеглись и успокоились, перестало давить ощущение полной безысходности, уступив холодной уверенности в том, что он сделал все, что от него требовалось, и сделал все правильно. Как ни странно, но собраться ему во многом помог именно Кикё. За время их путешествия Гокудера укрепился в своем убеждении, что этот человек ненормальный. Изменился только смысл этого определения.
Гокудера вынырнул из воды, хватая ртом воздух и встряхивая мокрыми волосами, прилипшими к лицу. Ярко светило полуденное солнце, над костром весело подрумянивался пойманный в лесу кролик. Когда они спустились с холма, оказалось, что они попали в какое-то совершенно дикое место. Вокруг не было ни души. Деревня и овечье пастбище, откуда они начали свое путешествие, испарились самым мистическим образом, будто и не было их никогда. Они были точно уверены, что шли назад вместе с Талботом по той же дороге, по которой поднимались. Но старик, как и в прошлый раз, уже в самом конце пути куда-то ловко запропастился, а они остались одни. И только сейчас поняли, что почти двое суток, проведенных на холме, пусть и страдали от постоянного присутствия чужеродной силы, которая буквально пронизывала их тела, но не испытывали ни голода, ни жажды, ни потребности во сне, будто вся их человеческая физиология резко отключилась в этом странном месте. Зато теперь, стоило им оказаться в нормальном мире, как стало заметно, что они до сих пор еще обычные живые люди из плоти и крови. Все тело чесалось от пота и укусов насекомых, мышцы невыносимо ныли от усталости, и когда поблизости обнаружилось чистое озеро с прохладной водой, показалось, что ничего больше для счастья и не нужно. Окунувшись с головой в воду, Гокудера даже перестал волноваться о том, перед кем он собирается щеголять в обнаженном виде. Впрочем, Кикё тоже особо не стеснялся своей наготы, спрятавшись на берегу от палящего солнца под разлапистой веткой дерева и пытаясь высушить волосы, тяжелой волной разметавшиеся по влажной спине. Рядом сохла их мокрая одежда, которую они наспех пытались привести в порядок. После длительного путешествия по диким холмам и вид, и запах одежды оставляли желать лучшего. Тут уж не до какого-то стыда.
Ещё не успев обсохнуть, Гокудера плюхнулся на теплый песок рядом. Кикё не обратил на него никакого внимания и продолжил методично вылавливать из волос застрявшие в них листья и репейник.
– О чем говорил Талбот, когда сказал, что ты бегаешь от судьбы? – через несколько минут молчания ненавязчиво поинтересовался Гокудера. Они не разговаривали и ничего не обсуждали по пути обратно. Хаято было не до этого – все резко потеряло значение, как только он получил подтверждение, что Ямамото умер. Дальше уже бессмысленно фантазировать о том, что его еще можно найти – теперь необходимо принимать суровую действительность. Надежды не осталось. И всю дорогу Гокудера философски и даже с цинизмом, ему не присущим, рассуждал о том, а так ли плохо, что теперь их всех ждет неминуемая смерть вслед за Ямамото? Наверное, для него это хорошо – жить дальше с постоянной тоской и болью в сердце не хотелось. Даже если он понимал, что это временно. Даже если понимал, что с потерей можно смириться, привыкнуть. Он знал, что друзья его не оставят одного, и все когда-нибудь обязательно наладится – так ведь обычно говорят, когда пытаются утешить? Даже если он нужен Десятому, а Десятый нужен ему не меньше. Такеши точно бы не хотел, чтобы Гокудера грустил из-за него. Но Хаято устал. Это путешествие отняло у него не только физические, но и моральные силы. Буквально высосало всю его душу вместе со всем светлым, что в ней находилось, оставив после себя только зияющую черную дыру. Потому Гокудера молчал. Потому чувствовал себя просто трупом, как зомби, передвигающим ноги в никуда. Но когда он так ярко ощутил в прохладной воде, что он до сих пор еще жив и существует, реальный, дышащий, настоящий, ему не захотелось больше думать о смерти. Иначе у него просто не хватит сил рассказать все Десятому. И вспомнил, что в этом путешествии был не один.
– Видимо, кто-то ожидал, что я легко сдамся и дам себя убить при первом же удобном случае, – тихо фыркнул Кикё, но так и не посмотрел на хранителя урагана, занятый исключительно своими волосами.
Гокудера слабо и невесело усмехнулся. Удивительно, как Кикё умудряется оставаться собранным и спокойным, будто ничто в жизни, никакие неприятности и потрясения его совсем не касаются, словно обтекая, как вода, непоколебимое препятствие. Стало особенно заметно, что Кикё никогда не говорил о своих проблемах и ни на что не жаловался. Даже его редкие приступы раздражения и плохого настроения очень естественно вписывались в ситуацию, не оттягивая внимание на него от проблемы. Он казался чем-то таким незыблемым и фундаментальным, никогда не осуждал; подтрунивал, но всерьез не критиковал; всегда выслушивал, даже если делал все по-своему. И не жалел. И это не имело ничего общего с жестокостью. Наоборот, в его интерпретации это было похоже на признание силы, способности справиться самостоятельно, решить любую сложность – он не отнимал права на достоинство, не принижал своей жалостью. Вот почему он был лидером. Вот почему остальные Венки ему подчинялись и обращались к нему за защитой. И Гокудера почувствовал, просто находясь рядом и наблюдая за хранителем облака, как и его собственные тревоги отходят на задний план, уступая место спокойствию и уверенности в себе. И интерес к жизни снова вернулся. Не только исключительно к своей собственной.
– А должен был?
– Теперь не знаю... Кажется, что кто-то мне навязчиво предлагал совершить благородный суицид. А теперь отчитывает меня, как школьника, что я – упрямый баран, не пошел послушно складывать голову на плаху, – Кикё тихо фыркнул. – Но у меня нет ощущения, что я завершил все дела в этой жизни.
– А чем ты занимался до этого... До Мильфиоре?
Кикё все же оторвался от своих волос и поднял взгляд на хранителя урагана, сощурившись, будто ища в вопросе какой-то подвох. И правда: за все это время Гокудера ни разу не поинтересовался им. Но сейчас Хаято стало искренне интересно. И не из праздного любопытства. Наверное, он просто хотел понять. После разговора с Талботом для него это показалось важным – попытаться понять другую сторону. Даже если уже слишком поздно и изменить что-то они не в силах.
– Ничем особенным. Так, мелкое хулиганство, – Кикё усмехнулся, пожав плечами.
– Ирие говорил, что вас не было в списках семей мафии.
– Это правда. Никто из нас до этого не имел дел с мафией. Мы были обычными людьми с обычной мирной жизнью.
– Тогда почему вы решили ввязаться в это?
– Хо-хо! Потянуло на душевные разговоры? – Кикё все же начал улыбаться в своей привычной манере.
– Не смейся! – Гокудера недовольно ткнул его локтем в бок. Но да, ему хотелось отвлечься. А еще знать. И он не стал скрывать своих намерений. – Раз Талбот говорит, что наши семьи должны быть в гармонии и все дела, то надо с чего-то начинать, правда? Думаю, лучше начать с самого начала.
Кикё удивленно округлил глаза и... вдруг расхохотался, приводя тем самым Хаято сначала в недоумение, а следом в искреннее негодование. Хорошо, у Гокудеры нет таланта к ведению душевных разговоров, но не обязательно же так откровенно над ним смеяться?!
– Ладно. Не злись, – примирительно произнес Кикё, глядя на его искаженное лицо, начавшее покрываться краской. И сам перестал улыбаться. – Ты ведь и так многое видел уже – хуже не будет, если я расскажу. Наверняка ты понял, что все воскресшие Погребальные Венки продолжают проживать свою жизнь, которая у них была до прихода Бьякурана.
На самом деле, Гокудера не понял, но перебивать не стал. Он все это время был уверен, что так специально было кем-то подстроено поместить детей в лечебницы – из садистских ли побуждений, или чтобы их легче было отыскать. Теперь ему стало не по себе: он прекрасно помнил, в каком состоянии их находили – образ потерявшего всякое желание жить Дейзи еще долго будет являться ему в ночных кошмарах. Неужели они до Мильфиоре так жили все время?! Стало жутко и откровенно не по себе. Гокудера даже на секунду пожалел, что влез в настолько личные подробности чужой жизни. Но Кикё уже продолжал:
– Про Торикабуто я практически ничего не знаю: ни откуда он появился, ни кто он такой. Главное, что Бьякуран был уверен в преданности каждого из нас лично. Так что существовало негласное правило не обсуждать друг с другом прошлую жизнь. И, честно, никому этого не хотелось. Гост – это практически труп Бьякурана, чей мир был полностью уничтожен самим Бьякураном. Это забавно. В этом даже есть некая доля самоиронии, – Кикё усмехнулся. – Об остальных я знаю только потому, что лично помогал Бьякурану их отыскать. Блюбелл с ее старшим братом бросили родители еще в детстве – решили, что не справляются с воспитанием. Уже позже они оба попали в автокатастрофу по чистой случайности. Брат погиб на ее глазах, пытаясь ее оттолкнуть. Блюбелл повезло чуть больше, но она получила серьезные травмы и больше не могла ходить, как и заниматься плаванием. А это была ее единственная отдушина в жизни и гордость – плавать. У Дейзи мать была художницей и страдала от лейкемии – несколько лет медленно угасала на его глазах. Лечение слабо помогало. Она была помешана на красоте и искусстве, боялась, что не дождется пересадки костного мозга, не хотела умереть немощной и некрасивой. Дейзи любил ее и обожал ее картины. Когда она закончила свою лучшую работу, то покончила с собой. Дейзи нашел ее через несколько дней повешенной в мастерской. Закуро... – Кикё облизал нервно губы, будто бы то, что он собирается рассказать, было неприятно даже ему самому. – Закуро сжег свою семью. И заживо детей... Это была случайность. В отличии от всех нас, Закуро самостоятельно научился управлять пламенем посмертной воли и раскрыл свои способности. В его деревне началась эпидемия какой-то неизвестной болезни, была паника, медики из крупных городов отказывались туда ехать, правительство решило не эвакуировать жителей. Их просто изолировали. Трупы сжигали в ангарах, чтобы еще здоровые не могли заразиться. Закуро просто не знал, когда воспользовался пламенем, что в один из ангаров забрались его дети, чтобы в последний раз попрощаться с матерью. А когда увидел и понял – было уже слишком поздно...
– Но... как же... – рассказанное просто не укладывалось у Хаято в голове, будто он сам только что испытал весь этот ужас. Но еще сложней было представить, как эти люди потом сами были способны творить нечто подобное?!
– Хах... Закуро просто выделывается, что сжег свою деревню, доказывая преданность Бьякурану – ему так легче представлять, чем думать о том, что произошло на самом деле. Я нашел его уже на пепелище в почти невменяемом состоянии...
Гокудера совсем помрачнел. Рассказ оказался не такой, как можно было бы ожидать. Он мог себе представить и поверить, что это могли быть просто какие-то маргинальные личности, не нашедшие себе места в мирной жизни: психопаты, маньяки, садисты и убийцы – те, кто получает удовольствие от насилия, прекрасно вписавшиеся в систему ценностей Бьякурана и мира мафии. Конечно, у него тоже хватало приключений опасных для жизни, не только своей, но и чужой. И не все поступки были исключительно благородными, а намерения благими. И печальных событий хоть отбавляй. Но как-то в Вонголе было больше хороших моментов, а Десятый никогда не пропагандировал насилие ради насилия. И тем более не признавал насилия ради достижения власти. Но то, что рассказывал Кикё, выглядело совсем жутко. Гокудера не стремился оправдать действия Погребальных Венков или сочувствовать им, но...
– А ты?..
– Я ведь уже говорил, что ничего интересного. Не делай такой скорбный вид, – весело усмехнулся Кикё. – Как говорится, что не убивает нас, то делает нас сильнее.
– Дай-ка угадаю, – Гокудера покачал головой, поняв, что Кикё о себе явно рассказывать не собирается, увиливая от неприятного для него вопроса. – А ты с таким позитивом и чувством юмора работал стенд-ап комиком и тебя закидали тухлыми помидорами?
– В точку! Именно так всё и было! – Кикё расхохотался, но резко смеяться перестал. – Я был детским хирургом...
– Но почему вы пошли за Бьякураном? – через несколько долгих минут задал волнующий его вопрос Гокудера, когда убедился, что Кикё не будет продолжать рассказ о себе. Он и не настаивал. И так того, что он сказал, было достаточно, чтобы все понять.
– Бьякуран нам дал больше, чем этот мир – он наполнил наше существование новым смыслом.
***
Ему казалось, будет легко рассказать обо всех своих приключениях Десятому, но стоило встретиться со взглядом Савады, открытым и уже заранее все понимающим и принимающим, как в горле застряли все приготовленные фразы. Просто рассказывать оказалось тяжелей, чем принять смерть Ямамото. Он будто бы проживал все с самого начала, одновременно глядя на себя же со стороны и снова оказываясь в гуще событий. Ему заново приходилось смиряться с мыслью, что он никогда больше не увидит Такеши. И вряд ли даже отыщет его тело, чтобы похоронить достойно. От этого в груди снова начинало щемить, сердце болезненно сжималось и невольно накатывали слезы, которые он так отчаянно пытался сдерживать, что даже дышать становилось трудно. Но, как тогда правильно сказал Савада – Ямамото вовсе не единственный, кого стоит защищать и о ком необходимо заботиться. И осознать, что они все – все его друзья и даже Десятый, – должны погибнуть просто потому, что так кто-то задумал с самого начала... Принимать это на трезвую голову, а тем более произносить вслух, было еще больней. Потому его рассказ занял гораздо больше времени, чем несколько часов.
– Все в порядке, Гокудера, – улыбнулся Савада, как всегда мягко и так, будто его собственная возможная смерть не заботила. – Наверное, я уже догадывался о подобном исходе...
– Но... Десятый!
– Талбот предупреждал и меня, когда я просил уничтожить кольца, – задумчиво и нехотя произнес Тсунаеши. – Я тогда ему не поверил.
– Как же так? Ты все это время знал и... Этого не может быть! Старик тебя обманул! – что-то с этим миром определенно было не так. Гокудера смотрел ошарашено, чуть ли не открыв рот – Десятый никогда бы не решился поставить на кон жизни своих близких и друзей, даже преследуя самую благородную цель. Он бы нашел иной выход, он бы вообще отказался от этой затеи и поступил бы, как Девятый – заморозил бы кольца. Он бы что-то придумал. Что угодно, но не так! Но хладнокровно вынести им всем смертный приговор... Нет, этот мир определенно болен! Гокудера почувствовал, что у него самого уже поехала крыша. И ему даже на секунду почудилось, что с того холма они спустились в какой-то параллельный мир, а не в их собственный. И перед ним не Десятый, а какой-то его злой двойник.
– Нет, так подробно мне Талбот не объяснял. Гокудера, я бы никогда не рискнул вашими жизнями, – Тсунаеши покачал головой, мгновенно развеяв все его сомнения.
– Простите, Десятый! – поспешил извиниться Гокудера. Кажется, с ума сошел только он один, а не этот мир. Но на душе стало немного легче.
– Старик тогда сказал, что наказание неизбежно. И я согласился понести наказание ради того, чтобы спасти в будущем множество жизней и прекратить все эти конфликты вокруг колец раз и навсегда. Ты знаешь. Кажется, гиперинтуиция Вонголы именно тогда перестала работать... Мне жаль, что так получилось...
– Но почему Талбот не предупредил тебя о последствиях? – Хаято определенно не собирался искать виноватого в лице Десятого. Нет. Это был и есть единственный человек, которому он доверяет целиком и полностью. А вот то, что Талбот мог просто обмануть Саваду или не сказать всю правду – в это легко верилось. – Если Талбот говорит, что тоже является хранителем, то какой у него самого может быть интерес уничтожать часть Три-ни-сетте? Разве он не должен был поступить наоборот и попытаться тебя отговорить?
– Хм... А тебе показалось, что он на нашей стороне?
– Нет. Но нам он о кольцах почему-то рассказал... А тебе не стали мешать Червелло?
Савада лишь отрицательно покачал головой. Все вновь казалось странным, ненатуральным и подстроенным. В голове промелькнула мысль, что Талбот просто играется с ними и забавляется реакциями "глупых людишек". Может, ему скучно там в своем пантеоне богов или кем они являются, и он иногда приходит жестоко забавляться в мир людей. Возможно, он не сказал правду вообще никому. Гокудеру начала постепенно охватывать паника, и он все больше начинал запутываться в собственном рассказе, который сейчас звучал уже совсем иначе. И стал запутываться в собственных эмоциях тоже: необходимостью смириться с неизбежностью и надеждой, что он просто сделал ошибочные поспешные выводы – в очередной раз. И к этому еще прибавилось мерзкое ощущение, что они все лишь пешки на чужом поле, и от них самих ничего не зависит. Резко разболелась голова. Хаято тяжело опустился в кресло. Нет! Это просто издевательство какое-то! Это несправедливо!
– Гокудера, даже если нам всем предначертано умереть... Ну что же, – Савада улыбнулся мягко, так спокойно, будто его совсем не взволновало происходящее. Будто прочел только что все мысли Хаято. – Мне кажется, нам нужно снова отправиться в то место, поговорить с Талботом, но уже всем вместе. Не думаю, что он будет скрываться. В любом случае, когда колец Вонголы нет, а Талбот тебе все рассказал, даже если это не правда, мы уже ничего не теряем. Тяжело, только тогда, когда есть, что терять, а ничего не терять – легче. Поверь мне. Я все детство был "никчемным Тсуной", у которого не было ни хороших оценок в школе, ни друзей, ни достижений, ни планов на будущее. Которому нечего было терять – я просто плыл по течению. И тогда было по-настоящему легко, – Тсунаеши произносил это беззаботно, а Гокудера приходил к выводу, что Десятый сошел с ума вместе с ним.
***
Надежда умирает последней. Он так привык за эти два с лишним года цепляться за надежду, что упорно рвался использовать даже самый крошечный шанс опровергнуть слова старика Талбота и предотвратить ужасные последствия уничтожения колец Вонголы. Но через несколько дней упорных обсуждений плана дальнейших действий Тсунаеши намекнул Гокудере, что ему необходим длительный отпуск. Только уже настоящий. Потому что каждый подобный разговор неизбежно заходил в тупик и заканчивался таким ажиотажем, будто Гокудера буйнопомешанный. Скрипя зубами, сердцем и всеми остальными своими органами, Гокудера нехотя согласился с доводами Десятого хотя бы пару дней постараться не думать о кольцах и Талботе, а привести в порядок себя – он и так без всяких чужих идиотских замыслов уже был похож на труп. И еще несколько бессонных ночей и напряженных размышлений, как судьба, в которую он не верил, сама по себе начнет сбываться – Гокудера просто чихнет и внезапно помрет от остановки сердца – настолько он выглядел истощенным.
Горячий домашний обед, который с любезностью приготовила ему мама Савады, все такая же цветущая и жизнерадостная, несмотря на возраст, и пара долгих ночей, проведенных в уютной постели в обнимку с подушкой Ямамото, сделали свое дело – Гокудера вспомнил, что ему, как никогда, нужно оставаться живым человеком, и выглядеть он тоже стал как человек.
А еще в квартире, в которой буквально все напоминало о Ямамото, Гокудера вспомнил, насколько сильно до сих пор по нему тоскует. Даже прекрасно понимая, что это не может продолжаться бесконечно. И не должно. Пусть даже у него не будет ни с кем больше отношений – сама мысль о подобном вызывала у него лишь гнев и отвращение. Но и изводить себя тем, что уже нельзя исправить – это тоже неправильно. Потому что он нужен семье, нужен Десятому – многим. А потому должен изо всех сил постараться жить дальше. Гокудера собрался продать их совместную квартиру и не изводить себя больше. Он решил оставить в своей памяти лишь самые лучшие, самые светлые и приятные воспоминания, но хранить их в другом месте.
Очередным утром Гокудера принялся наводить порядок и запаковывать так до конца и не разобранные коробки с их совместными вещами, тщательно отбирая из них те мелочи, которые не позволили бы забыть о Ямамото лишь ему одному. И, как ни странно, перебирая вещи Ямамото, становилось не так печально, а даже тепло и спокойно на душе – будто он никуда не исчезал. По телевизору, включенному фоном, чтобы гнетущая тишина в квартире не давила на уши, звучал анонс грядущих спортивных событий Намимори. Гокудера не интересовался спортом и телевизор почти никогда не смотрел. Но в этот раз его сознание само собой зацепилось за знакомое слово "бейсбол".
"На дружескую встречу будет приглашена команда любительской лиги США", – говорил диктор. "Уже в эту субботу в семнадцать ноль-ноль, на городском стадионе Намимори состоится международный матч!".
"Суббота – это уже сегодня... Делать всё равно нечего...", – посетила Гокудеру ленивая мысль. И раз он устраивает день памяти Ямамото, которого когда-то называл бейсбольным придурком, то Хаято решил посетить матч – хуже ведь от этого не станет? Да и гулять на свежем воздухе – тоже полезно для здоровья.
Над стадионом солнце светило ярко, стояла необычная жара и влажность, как перед грозой, но даже это не помешало собраться на игру огромному количеству народа, толпившемуся у входа. Не удивительно, ведь международные матчи, даже любительские, в Намимори проходят не так часто. К тому же в их городе обожают бейсбол. Даже школьные стадионы во время игры полны зрителей. Гокудере чудом удалось достать билет на месте возле прохода, потому что его обладатель буквально за полчаса до матча отказался от билета – неожиданно у него возникли неотложные дела. И хорошо! Если вдруг ему станет скучно или неприятно следить за игрой – он сможет незаметно свалить.
Толпа возбужденно зашумела, когда на поле начали выходить бейсболисты – их громко представлял бодрый комментатор. Гокудера без особого интереса пропускал имена японской сборной мимо ушей. Следом начала выходить команда гостей из США – совершенно незнакомые фамилии и такие же неинтересные лица. И что только люди находят в подобной игре? Ничто тут не навевало светлых и теплых воспоминаний о Ямамото – только раздражение шумящей толпой, жарой и голосом комментатора. Гокудера постепенно начал испытывать желание уйти, как только объявят тайм-аут.
– И впервые на поле, но уже подающий большие надежды в любительской лиге, Майкл Браун! – заорал комментатор. А Гокудера почувствовал, как земля уходит у него из-под ног и в ушах начинает настойчиво и противно звенеть, будто он вот-вот потеряет сознание.
И вовсе не от невообразимого шума и духоты вокруг, а от того, что этот Майкл Браун был точной копией не кого иного, как Ямамото Такеши.
Он так же открыто улыбался и приветственно махал рукой зрителям, как когда-то Ямамото на школьном стадионе. Но это не мог быть он – Ямамото уже нет в живых. Видимо, у Гокудеры от нервного перенапряжения и событий последних месяцев начались самые настоящие галлюцинации. Он медленно моргнул, постарался отвести взгляд от игроков и даже почти поднялся со своего места, чтобы направиться к выходу. Но тут же плюхнулся обратно – этот бейсболист совершенно случайно, оглядывая приветствующую его толпу, повернул голову в сторону Гокудеры. Козырек бейсбольной кепки приподнялся, открывая лицо с тонким шрамом на подбородке, взгляд карих глаз встретился с зелеными – бейсболист на секунду замер с поднятой рукой. Это не галлюцинации и ошибки быть не может – это он. Это Ямамото.
Игра началась!
