К тебе, спустя две тысячи лет

лето, 846 год

      Моблит с возгласом упал на мат, а Ханджи тут же принялась танцевать свою победную ламбаду, как она сама называла этот танец сумасшедшего. Поверженный офицер не спешил вставать на ноги, то ли смиряясь с поражением против женщины, то ли, Леви заметил это по чуть ли не блаженной улыбке, расплывшейся на его по-мальчишески молодом лице, просто-напросто любуясь ею. Леви склонил голову на бок и прикрыл губы пальцами, чтобы скрыть довольную улыбку. Они уже как два месяца вернулись в свой замок, и это не в первый раз, когда Моблит забывался, хотя до сих пор Ханджи не волновало ничего, кроме гребаных титанов. Вряд ли она когда-нибудь вообще заметит, что парень смотрит на нее как на чертово божество.       Она с победной улыбкой стянула с себя очки и протянула бывшему сопернику руку. Спарринг закончился со счетом 3:1 в ее пользу, чему она никак не могла нарадоваться. Моблит встал на ноги и что-то пробормотал, что заставило ее звонко рассмеяться. Обычно она смеялась, как маньячка. Интересно.       Хотя, возможно, у него на фоне пережитого стресса просто поехала кукуха.       С тех пор, как они вернулись с последней, самой кровопролитной миссии за историю Разведкорпуса, прошло два месяца. Они благополучно избежали трибунала, никого из командиров и капитанов даже не вызвали на допрос в столицу, что уже свидетельствовало о том, что Эрвин постарался на славу. Но с тех пор они так и не виделись, и о своем существовании он напоминал только письмами — раз в неделю для всего отряда, и личными — только для Ханджи. В них содержались поручения и для него: обучить, новобранцев, протестировать оставшихся командиров, заказать обмундирование, — и Леви раздражало каждый раз, когда Ханджи передавала их ему. Как будто Эрвин не мог сам ему написать. Руки бы у него отсохли, что ли? Или мозги помутнились? Или два года дружбы больше ничего не значат?       Следующая пара капитанов вышла на ринг и по команде сцепилась между собой. Изначально это было идеей Леви — как ни как, солдату нужно поддерживать форму и уметь сражаться не только с титанами, но в конце концов, мысли, от которых он старательно бегал уже второй месяц, поглотили его, и он больше не видел и не слышал ни соревнующихся, ни активных болельщиков, расположившихся на балконах всех четырех этажей, следя за представлением во внутреннем дворе. Леви лишь раздраженно вздохнул и, забрав со спинки стула свою куртку, протиснулся сквозь плотную толпу орущих во все горло разведчиков, и выбрался в коридор.       Вот же развели шуму из простой тренировки, черт возьми.       Что-то в последнее время он стал раздражительным, даже Ханджи заметила, а она обычно дальше своего носа не видит. Внимание ускользало от него, как песок из-под пальцев, тело все чаще уставало и подводило. Работа без выходных давала о себе знать, но Леви упрямо игнорировал все предупреждения своего организма. Может, думал, что занявшись работой и тренировками, сбежит от собственных чувств, наступавших ему на хвост. Весь мир со всеми его проблемами, Эрвинами, титанами и неизведанными землями останется за каменными стенами замка, и ему больше никогда не придется иметь с ними дело. Иной раз, ворочаясь в холодной постели без сна в глазу, Леви думал об отставке. Ведь было же у него какие-то мечты, цели, не связанные с Разведкорпусом. Жена, дети, может, какое-нибудь собственное дело, маленькое, но что-то, приносящее ему радость. Животное, на худой конец, а то в последнее время выгуливал и купал насильно только Ханджи. Закрывал глаза, стараясь представить, какого быть мужем и отцом, применял на себя чужие роли, но каждая картинка разбивалась вдребезги, и он раздраженно вскакивал с постели, подгоняемый разбушевавшейся тревогой и странным, из ниоткуда взявшимся чувством вины. Заснуть, мечтая о жизни, которой суждено остаться недосягаемой, как журавль в небе, больше не получалось. Метался по комнате, как загнанный в ловушку зверь, пару раз ловил себя на том, что тянет руки к сигаретам и едва не щелкает спичками, хотя курить бросил полтора года назад. Эрвин сделал это первым и косо, но молча, смотрел, как Леви покуривает до и после собраний или ночью, выбравшись на крышу штаба.       Эрвин в принципе всегда странно на него смотрел. Порой ему было страшно за собственные мысли, до того пронзительно смотрели голубые глаза, подобные кусочку неба, заключенному в человеческом теле. Однако Леви нравилось в них глядеть.       Когда он впервые выбрался за стену, он не мог насмотреться на чистейшее небо.       В какой-то момент — наверное, самый страшный в его жизни — он понял, что не может насмотреться в глаза Эрвина.       Библиотека встретила его полутьмой, легким запахом сырости и звенящей, спокойной тишиной. Леви машинально провел пальцами по поверхностям камина и высоких, занимавших почти все пространство от пола до потолка стеллажей. Секция с философскими трактами и книгами командующих стояла у окна, выходящего на подъездную дорожку главного входа. Кажется, этот замок когда-то принадлежал одному лорду, неизвестно откуда взявшемуся и невесть куда и когда пропавшего. Лет двадцать назад предшественники Эрвина заняли его, обустроив его под штаб и нужды Разведкорпуса. Здесь проводились полевые тренировки, аттестации, хранился запас УПМ. Уборкой занимались сами солдаты и старшие по званию, как и готовкой, штопкой поношенной одежды, пошивом новой, выращиванием каких-то культур и всем прочим, ибо зарплаты нанимать обслуживающий персонал не хватало — они едва могли прокормить себя в холодные времена года. Да и народ их сторонился, считал проклятыми. Оттого солдаты в городе носили только гражданское, скрывали звания и место службы.       И оттого они второй месяц отсиживались здесь. Участились случаи нападения на городской штаб, налеты на продовольственные склады, некоторые смельчаки разрисовывали краской двери и стены, потому самым здравым решением был переезд в замок на некоторое время. И солдатам отдых, и народ успокоится.       Леви взял с полки книгу в алом потрепанном переплете, ленивым шагом подошел к окну и уселся на широкий подоконник. Кроме него, сюда никто не заглядывал, никому не было интересно читать скучнейшие философские книжки об экзистенции или монографии предыдущих командующих и командиров отрядов, кроме двух идиотов, разумеется. Эрвина в свободное время всегда можно было увидеть с внушительным томом «Лучшие тактики по борьбе с титанами» или «Анатомия титана, или как победить непобедимого». Леви же предпочитал более спокойное чтиво, без смертей, титанов и прочей подобной гадости, но что-то в последнее время не мог читать ничего, кроме этого кровавого месива на пыльных страницах.       Может, хотел понять, в каких понятиях и формулах мыслит Эрвин, какова его картина мира, чтобы понять его самого. Приблизиться к нему хотя бы так, в то время, как что-то внутри него продолжало держать обиду и надеяться неизвестно на что.       За окном вечерело. Он зажег керосиновую лампу на столике рядом, подложил подушку под голову и открыл страницу, помеченную закладкой. Обычный его день был наполнен изнурительными тренировками, чтением этого толмудища с пометками в блокноте, работой в поле по покосу травы для целого стада лошадей, снова тренировками и чтением. Это помогало. Наверное. Иногда он пил, как в последний раз, но тешил себя мыслью, что исключил из списка вредных привычек хотя бы сигареты.       Но в такие вечера, как этот, холодные, пустые, такие тихие, что в ушах звенело, ему не хватало наполнявшего изнутри тепла. А человек его вызывал или сигарета — без разницы.       Он просто скучал.       Страница сменялась страницей, и Леви уже клевал носом, когда во дворе послышалась какая-то возня. Громко и от души зевнув — все равно никто не слышит, — он закрыл книгу, оставив в ней закладку, и выглянул в окно. Подъехал экипаж. Гадая, кого нелегкая принесла к ним на порог на ночь глядя, он затушил свет лампы и вгляделся в полутьму двора. Карета обычная, без побрякушек, возница — в плаще с крыльями свободы на спине. Какой-то солдат выбежал к ним, но двери распахнулись еще до того, как ему успели доложить о прибывшем, хотя Леви и сам догадывался в глубине души, кто приехал.       Точнее, вернулся.       А если еще точнее, то «надеялся», а не «догадывался». Но это уже не нужные детали.       Высокий, в одной белой рубахе с закатанными рукавами, обнажавшей мускулистые руки, Эрвин выбрался из кареты, подобно златоволосому принцу. Грациозный, величественный.       У Леви зачесалась рука кинуть в него тяжеленный том, который читал минуту назад — хоть где-то пригодились пересказы о миссиях прежних командующих. Они не были в тех отношениях, чтобы обижаться на его… несправедливый поступок, однако в груди что-то тоскливо сжималось. В момент, когда он был готов, действительно готов принять происходившее между ними, Эрвин предпочел сбежать, не сказав ни слова. Так не похоже на него, и все же внутри что-то нещадно грызло внутренности и заставляло ненавидеть его.       Но может, ненавидеть его было бы не так больно, как любить?       — Командующий! — Мальчишка, только заступивший на ночную вахту, испуганно отдал честь, приложив правую руку к сердцу. — Мы не ждали вас так рано.       Эрвин вытащил свой чемодан с вещами и отмахнулся от его помощи, когда солдат предложил донести его.       — Вольно. Освободился пораньше. — Он осмотрелся, и Леви чуть присел, чтобы не быть замеченным. — Как обстановка в штабе?       Мальчишка, Гюнтер, кажется, вытянулся по струнке, радуясь, что такой великий человек, счел его достойным для разговора.       — Все тихо, сэр. Только закончилась тренировка капитана Леви, сейчас все ужинают.       Если Эрвина что-то в его словах и удивило, то он не подал виду. Экипаж заехал в ангар, провожаемый его рассеянным взглядом.       — Ясно, — бесцветным голосом отозвался он и переложил чемодан из одной руки в другую. — Сообщи всем, чтобы не расходились потом. Хочу сделать небольшое объявление.       Леви напрягся. Вернулся из столицы спустя два месяца, черт знает чем занимался там все это время, не счел нужным написать ему хотя бы словечко, а теперь что, будет делать вид, что его вообще не существует? И что за объявление такое? Он только ради этого приехал?       Когда дело касалось Разведкорпуса, все шло либо очень хорошо, либо очень плохо, и только с приходом Эрвина к власти на них стали смотреть как на достойных. Какое-то время. А потом и этого всем стало мало, но солдаты знали, кому они и чем обязаны. Эрвин многим жертвовал ради них и еще неизвестно, через что ему пришлось пройти за два месяца в Митре, чтобы удержать их на плаву.       По крайней мере, Леви надеялся, что они еще не тонут.       Раздраженно фыркнув, он вышел из библиотеки, подгоняемый странным волнением, от которого забыл даже вернуть книгу на место. Эрвин, все еще стоявший во дворе, поднял голову и с минуту вглядывался в темное окно.       Переодевшись в чистую рубашку — хотя в этом не было необходимости, но так ему было спокойнее — Леви спустился в общую столовую, где царила какофония голосов, смеха и шуток за триста. Офицерский стол находился в центре помещения, а место рядом с Ханджи пустовало. Она всегда занимала ему место, даже зная, что посещать совместные ужины он не любит.       А потому закономерно — и забавно — было увидеть, как по ее лицу расплывается удивленная улыбка, а брови скрываются за вечно растрепанной челкой.       — О. Мой. Бог. — Она хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание сидевших за столовой командиров. — Смотрите, кто снизошел до нас, простых смертных.       Леви захотелось высунуть ей язык, но посчитал, что слишком стар для этого. Скоро уже четвертый десяток пойдет.       — Ешь молча, а то подавишься.       Она захихикала и похлопала по пустой скамье.       — Давай к нам, герой. Ты сбежал слишком быстро, я хотела бросить тебе вызов на ринге.       Леви перешагнул непрактичную скамью и уселся на холодное дерево. На ужин был суп, тушеные овощи с рисом, яблочный сок и пара фруктов. Дежурные повара тут же наложили ему порцию, и он тихо поблагодарил их. Другие офицеры продолжали болтать, лишь иногда бросая на угрюмого капитана взгляды.       — Эрвин вернулся, — пробурчал он так, чтобы Ханджи услышала. Краем глаза заметил, как округлились ее глаза, а затем она пожала плечами.       — Обещал быть завтра в обед.       — Он тебе писал?       Она сначала беспечно проугукала, но в какой-то момент посмотрела на него в замешательстве. То ли тон у него был обиженно-недовольный, то ли еще что. Вообще, Эрвин не обязан ему писать, Ханджи была его заместителем. И все же…       — Да, он хотел…       — Ясно. — Леви запихнул в себя как можно больше риса и принялся усердно жевать. Надо перестать вести себя как гормональная девчонка, которую отшил парень. Подумаешь, велика беда, уехал, не сказав ни о чем. Эрвин сотню раз за два года уезжал с докладом в Правительство, но всегда писал ему, если они не были вместе или он задерживался.       К концу ужина он придумал себе столько оправданий, что хватило бы до конца жизни, когда раздались три коротких хлопка и громкое «Добрый вечер, солдаты!». Все встали, включая офицеров, когда вошел Эрвин, в белой рубашке и простых брюках. Совсем как живой человек, улыбающийся, как кот.       Леви уставился на затылок Ханджи, но взгляд все равно возвращался к командующему.       — Всем доброго вечера. Извините, что прерываю. — Ему уже не было необходимости говорить громко, все всегда слушали его, затаив дыхание. — Последняя наша миссия поставила под угрозу существование всего Разведкорпуса, но, к счастью, кое-кто в Правительстве был на нашей стороне, так что счастлив сообщить, что через месяц мы снова выступаем за стену.       Он выдержал короткую паузу, и его губы сжались от сдерживаемой широкой улыбки. А затем раздались визги и крики, аплодисменты и улюлюканья. Конечно, он знал, какой эффект это вызовет; несмотря на трагедию, эти люди хотели продолжать сражаться, и Эрвин — да и Леви тоже — был чертовски горд.       Смит поднял руку, и все постепенно затихли.       — Подготовка начнется на следующей неделе, черновой план экспедиции уже есть. Завтра я отбываю в Кадетское училище на смотр. Если кто-то хочет проветрить голову за стенами штаба, может присоединиться. У меня все, спасибо. — Он склонил голову. — Всем хорошего вечера!       Стоило последним словам сорваться с губ, как солдаты, возбужденные новостями, тут же принялись бурно обсуждать что-то между собой, и комната наполнилась еще большим шумом. Многие из них год назад закончили обучение и хотели вернуться в место, с которого все началось, командиры говорили о Шадисе, и Эрвин был благополучно позабыт — теперь он не более чем обычный солдат. Леви увидел, как его светлая голова, уворачиваясь от несущихся от стола к столу солдат, направляется к ним. Показалось, будто их взгляды и на мгновение пересеклись, и у него зашлось сердце. Ханджи активно махала Эрвину, а капитан, залпом опрокинув в себя стакан яблочного сока, перепрыгнул через скамью, едва не налетев на какого-то новичка, слыша, как кто-то зовет его, направился к черному выходу.       Ну и чем ты отличаешься от труса, идиот?       Ханджи причесалась. Леви уставился на нее, как на призрака, пока она старательно рассчитывала непослушные пряди челки, смотрясь в зеркало, как настоящая женщина, какой она давно должна была стать. Привычная форма разведки, легкая куртка, но выглядела она совершенно иначе. Он закатил глаза, когда она подмигнула своему отражению и спрятала зеркальце во внутренний карман куртки и притворилась, будто ничего не было. Если влюбленность в Шадиса заставит ее стать более опрятной и аккуратной, то Леви, будь он проклят, самолично благословит и поженит их, хотя на многое он не надеялся.       Шадис два года не вылезает из Кадетского училища, засев в нем как мышь в убежище, а стыд перед народом и своими товарищами превратился в страх показаться им на глаза. В Разведкорпусе он мало чем запомнился, да и с Леви они пересекались не то чтобы часто, но самым верным его решением за всю карьеру командующего было и остается передача полномочий Эрвину. И хотя Кит оставался единственным из командующих разведки, кто ушел с поста живым, а не в гробу, оставшись лишь фамилией в списке погибший героев, Леви молился, чтобы он не был последним.       Поездка в Училище была короткой, уложились за полдня, выехав еще до рассвета. Сопровождать согласись добрая половина солдат, большинство которых — бывшие кадеты. Ностальгия, видать, в глаз попала, захотелось на денек вернуться в дни, когда миссии за стенами оставались лишь далекой идеальной мечтой, ради которой они занимались днями-ночами и терпели вопли Шадиса. Сам Леви никогда там не был, не возникало необходимости. А сейчас что-то заставило сесть в экипаж с парочкой запасных вещей. В первые месяцы после поступления, когда тоска по Изабель и Фарлану не исчезла, а лишь слегка притупилась, Эрвин и Ханджи были единственными, кто пока принимал его в разведке. Другие сторонились как чумы. Маленький, наглый, вылез хрен знает откуда, диктует тут свои правила. И пускай остаться — его собственный выбор, он чувствовал себя не на своем месте еще долгое время. Будто занимает чужое место, самозванец, обманом проникший к элите.       — Земля вызывает Леви! — Ханджи щелкнула перед ним пальцами.       Он перехватил их и не сильно отбросил от себя.       — От тебя не пахнет сточной канавой или мне нос заложило, четырехглазая? — проворчал он.       Ханджи состроила гримасу.       — А ты, как всегда, умеешь делать комплименты дамам. Понятно, почему у тебя нет девушки.       Его аж передернуло. Шутила не в первый раз, но почему-то сейчас что-то внутри него отозвалось на шутку странным, не идентифицированным чужим чувством, словно ему совершенно не место в его системе чувств, и все же оно было. Оно настолько сбило его с толку, что едкий ответ, на который Ханджи нарывалась, растворился в нем без следа, и Леви уставился в мелькавшую неподалеку деревню, за которой находилось училище.       Гадство.       Сколько усилий стоило одно немое признание самому себе, что Эрвин Смит, будь он проклят, со своими глазами, речами, гигантским ростом и непоколебимой уверенностью во все хорошее, идиотскими улыбками и тихим смехом, ему нравился. Он прокручивал в голове их первую встречу, вспоминая, как глаза были первыми, что он увидел под зеленым солдатским плащом; как сидели в его кабинете, пили столичный контрабандный чай, как в сорок пятом попали в западню и Эрвин чуть не отбросил коньки по его вине. Как Леви тогда перепугался. Смит хлопотал ради него перед начальством, чтобы выбить бывшему преступнику, обманом попавшему в разведку, звание капитана, которое, по его мнению, было совершенно заслужено. Конечно, Леви считал иначе. Он не мог позволить себе даже думать о том, что достоин чего-то хорошего. Просто самозванец, ставший капитаном только благодаря череде несчастий и счастливых случайностей. И благодаря им же он пришел к мысли, что взгляды на Эрвина и гулко бьющееся сердце — не просто физиологическая реакция изголодавшегося по человеческой любви тела.       «— Если я останусь, что это изменит для Разведкорпуса?        — Это многое изменит для меня, Леви».       «Я не знаю человека, который заслуживал бы это звание больше, чем ты».       «Я бы не хотел, чтобы люди и на тебя смотрели, как на монстра. Ты моя правая рука, Леви».       «После твоих слов моя жизнь не кажется столь бессмысленной».       После последнего их разговора, там, на полу кабинета, среди разбросанных листов отчета, он возомнил себе, будто Эрвин может чувствовать к нему то же самое. Будто он не был таким одиноким, что направил свои чувства на первого попавшего человека, которым по счастливой случайности оказался Леви. Он хотел поклясться, что это было в последний раз, но не мог быть уверен, что сдержит данное себе слово, стоит ему видеть Эрвина.       Потому и избегал его с тех пор, как тот вернулся. Сидел тихо, как мышь, пока он стучал к нему в кабинет, а затем, ругнувшись под нос, уходил. Не высовывался, потушив свет, глядя, как Эрвин выходит на плац, куда выходят окна его комнат, и стоял, уперев руки в бока, невесть чего ожидая. Он хотел поговорить, но Леви не мог позволить себе позвать его, даже рот открыть боялся, зная, что ничем хорошим это не кончится. Эрвин два месяца остывал в Митре, занимался своими делами, проветривал голову. Наверное, его давно уже отпустила непонятная лихорадка, охватившая его в тот роковой вечер. А вот Леви — нет. Он варился сутками в этом кипятке, лез на стену от тоски и отказывался отпускать, словно это означало отпустить часть себя. Эта дилемма разрывала его на части, но боль означала, что он все еще не сошел с ума, не потерялся на затворках собственного разума.       Но это не ответ на вопрос, почему он, сидит в карете, и едет в Кадетское училище, когда экипаж Эрвина ехал впереди них. Импульсивный поступок? Определенно. Хотел ли он развернуться обратно? Нет, черт возьми. Им стоило вернуть их отношения на прежний, дружеский уровень, а это не представлялось возможным, если они оба будут избегать друг друга до конца дней.       Он не хотел совсем потерять Эрвина Смита. Это означало бы лишиться всего хорошего, что было в его жизни.       Четверть часа спустя экипаж остановился, и Ханджи уже выпрыгнула из кареты, как подпаленная. Кадеты, взбудораженные неожиданным визитом, толпились вокруг них, но громкий властный голос Шадиса — эти вопли трудно будет забыть даже десятилетия спустя — принялся разгонять малышню. Леви согнулся, уткнувшись лбом в ладони, несколько раз вздохнул и выдохнул, пытаясь привести себя в норму, и только после вышел наружу.       Летние солнце слепило глаза. До потери стены Мария в вооруженных силах находилось в общей сложности восемь дивизий, это подразделение находилось на юге стены Роза. Красивое место, полно зелени, лесов, где дети могли тренироваться. К сожалению, здесь было больше детей, чем взрослых, хотя не было четкого возраста, с которого кадеты могли начать обучение. В солдатах были рады всем.       — Леви.       Он замер. Сердце подскочило к горлу, но он задержал дыхание, чтобы не грохнуться в обморок от волнения. Знал ведь, на что идет. И ради чего.       Леви обернулся, сжав за спиной кулаки, да так, что заскрипели кости. Лицо Эрвина было маской, которую нельзя было прочесть, особенно сейчас, когда его голова превратилась в кашу из мыслей. Величественный принц, вспомнил Леви.       — Эрвин, — кивнул он без улыбки, хотя губы едва заметно дрогнули.