осень, 850 год
Что-то с громким звоном разбилось. Леви вскочил, как ошпаренный. Дезориентированный, он интуитивно полез к спрятанному под подушкой ножу, но перед его взором предстали испуганные карие глаза и белая маска дрожащей медсестры. — Простите, капитан! — заверещала она, и Леви зажмурился от децибелов, атаковавших его пульсирующую от боли голову. — Просил же не будить его, — раздался хриплый голос за ее спиной. Медсестра тут же была позабыта. Леви сел, потирая глаза, не понимая, действительно ли он проснулся или все еще пребывает в блаженном сне. Эрвин полулежал на кровати, почти сливаясь со стеной, растрепанный как еж, волосы стояли торчком. Измученный, бледный как сама Смерть, но живой. Кажется, он перестал дышать, вглядываясь в родные черты любимого лица, одновременно не узнавая его. — Извините, сэр, — пискнула девчушка. Эрвин лишь махнул левой рукой, качая головой с легкой улыбкой, а Леви все еще не дышал. Даже не моргал, словно боялся, что стоит ему закрыть глаза хоть на мгновение, он снова вернется в наполненные бесконечной тревогой и отчаянием часы в ожидании того, что этот чертов смертник наконец проснется. Часы превращались в долгие дни, а он все продолжал сидеть на диване, без еды и сна. Не имел права расслабиться, пока Эрвин был в коме. — Оставь это на потом, Шена, — пробормотал Смит, и его ясные глаза устремились на испуганного Леви, который, честно говоря, больше походил на затравленного зверька, загнанного в ловушку. Впрочем, именно так он себя и чувствовал. — Но ваша повязка… — Оставь бинты, капитан Леви поможет мне. Спасибо тебе большое. — Эрвин говорил тихо и спокойно, благодарно, благородно, но можно было почувствовать, как его слова мягко подталкивают девушку прочь из комнаты. Видать, намек был таким прозрачным, что она предпочла ретироваться, оставив свои обязанности по уходу за больным, и вышла, наскоро собрав осколки того, чего она там разбила, разбудив Леви. Он даже не заметил, как заснул. А проспал, наверное, целую вечность… Чувствовал себя гадко, живот пустой, голова гудела, кости как будто налились свинцом, отяжелели, тянули вниз. — Проснулся, значит, — прохрипел он, ненавидя себя за слабость в голосе и во внешнем виде. Гадство. Эрвин дождался, пока дверь за медсестрой плотно закроется, судорожно вздохнул и перевел на него взгляд. А глаза-то горели, как и всегда. Чистейшее голубое небо, целый мир, заключенный в паре радужек. Леви сглотнул и, сделав глубокий вздох, набираясь вместе с кислородом и смелости, хотел было встать, чтобы пересесть на край кровати Эрвина, но словно приклеился к треклятому дивану. Он совершенно сбит с толку собственными чувствами. Радоваться, что эта скотина наконец очнулась? Хотелось врезать по смазливому личику за все то, что ему пришлось вытерпеть за все эти?.. Сколько дней прошло с тех пор, окровавленного, избитого до полусмерти командующего доставили в Трост? Сколько он просидел у его кровати, молясь — действительно молясь, наверное, впервые в жизни, чтобы Бог, Богини, да хоть кто-нибудь отозвался, позволил этому смертнику жить. Еще один шанс, ну пожалуйста, всего один, большего он никогда не попросит. Он только этого и желал все эти годы — чтобы единственный человек, которого он любит в этом гребаном сгнившем мире, остался с ним. — Леви… — Эрвин улыбнулся, и у него снова зачесались кулаки ему вмазать. — Я знаю, что ты злишься… Ага. Злиться. Да пошел ты, господин командующий. — И что с того? Эрвин моргнул, открыл рот и снова закрыл. Собирался с мыслями или притворялся, что сказать больше нечего. — В глаза мне смотри, скотина, — рявкнул Леви резче, чем следовало, стоило тому просто опустить взгляд. — Совести у тебя нет, ты в курсе, я надеюсь. Глаза Эрвина лишь слегла расширились, он сглотнул, но продолжал хранить молчание. «Еще и велел меня не будить, а сам, небось, только и ждал случая, чтобы заняться работой и опять загнать себя до полусмерти». — Я знаю, — в конце концов ответил Эрвин, опустив голову. Если ему и было стыдно, то как-то не очень убедительно. — Вот и отлично, — бросил Леви тем же ворчливым тоном, чувствуя, как внутри поднимает голову мерзкое непрошенное чувство вины. Как будто это он устроил здесь цирк и чуть не сдох у него на руках. Он взглянул на свои, испещренные шрамами, с сотню раз переломанными пальцы, ставшими еще более кривыми, чем были раньше, а от образа рук, покрытых кровью Эрвина, избавиться не мог. Он помнил, как бежал к солдатам сквозь толпу, когда они вернулись в Трост, как впервые увидел своего командующего в таком… виде. Без руки, вокруг столько крови, что его впервые за годы службы затошнило и едва не вырвало на глазах у всех. Леви запрыгнул в повозку, напрочь забыв, что ранен и едва передвигался на своих двоих, держал голову Эрвина на коленях, пока их не доставили к больнице, а красная горячая жидкость пропитала его до нитки, до каждой клеточки, но ему было плевать. Он лишь приложил карманный нож ко рту и носу, чтобы убедиться — Эрвин все еще дышит, и если бы не мимолетная мысль о том, что никому доселе неизвестно об их отношениях, его пришлось бы насильно отклеивать от раненого командующего. Леви и прежде чувствовал себя бесполезным куском дерьма, так еще потратил неделю, рыдая, как девчонка, над его постелью, питаясь только солнечным светом и кислородом. Слушал его дыхание — «жив ли он?». Спал буквально одним глазом — «он уйдет, если я засну». А теперь он говорит «Я знаю, что ты злишься». Леви любил его, дурака, за неделю произнес это слух столько раз, сколько не осмелился бы сказать за всю свою жизнь, но Эрвин, видите ли, знал, что он злится. Ему надоело чувствовать себя неженкой. Этих дней сполна хватило. Он отправил детей вместе с Эреном в дом за городом, велел не высовываться и ждать указаний от него или Ханджи. Да и очкастую жаль, пахает за троих, а сама толком не оправилась от ожогов и сотрясения. Стоило ему привстать, Эрвин вскочил с подушки и сдавленно зашипел. Леви инстинктивно дернулся к нему, сам того не осознавая, но отдергивать себя было уже поздно. — Ты, блять, нарываешься, я смотрю, — прошипел он. Боль и обида сменились яростью, и приходилось сжимать кулаки, чтобы сдержать себя от опрометчивого поступка. Сломанный нос ситуацию не исправит. — Ты можешь просто послушать меня, черт возьми? — Эрвин снова дернулся, его лицо вытянулось от испуга, и он взглянул вниз, туда, где должна была быть правая рука. Словно хотел потянуться к нему, но внезапно вспомнил, что больше нечем. Леви снова укололо чувство вины при виде окровавленного бинта, намотанного на культю, который он должен сменить. Решив, что поездку в детский сад «Эрен и компания» можно отложить на пару минут, он направился в ванную комнату, в угрюмом молчании и игнорировании своего отражения в зеркале начисто вымыл руки, вернулся и сел на край постели. Может, он не получал медицинское образование, но знал, как менять бинты, делать шины, вытаскивать что угодно из тела так, чтобы сохранить кровь внутри и помочь выжить солдату — или хотя бы дожить до стен города. Издержки профессии, а сейчас, спустя шесть лет, он мог дать фору любой медсестре. Стоило развернуть старый бинт, в нос ударил тошнотворный запах. Казалось бы, шесть лет, должен был давно привыкнуть. К солдатам – возможно, но не к тому, что придется желать это для своего любимого человека. Его сердце не просто разрывалось на части — оно кричало в агонии от каждого движения Леви и тихого стона Эрвина. Он не хотел благодарить Бога, что дал ему очнуться, ведь погибло столько солдат. Опять. И все же… Даже без руки, Эрвин оставался Эрвином, живым, на остальное ему плевать, и как бы Леви не хотел обесценивать жизни своих товарищей, он безмолвно продолжать молиться. Когда свежие бинты были зафиксированы, Леви наровил поскорее встать, Эрвин коснулся его локтя. Безмолвно, но это движение звучало громче. — Жить будешь, — заговорил Леви. Может, ему нужен был повод остаться, причина поговорить с ним, несмотря на обиду. Он бросил взгляд на свое кольцо и сглотнул. — Я знаю, что тебе жаль. Не хочу, чтобы ты чувствовал еще большую вину, но не могу ничего с собой поделать. Такой уж я человек, Смит. Эрвин вздохнул с заметным облегчением. Левая рука на автомате поглаживала его правую, то и дела касаясь тонкой полоски золотого металла. Леви подумал — знак ли это, что титан откусил именно ту руку, на котором было кольцо, или это лишь роковое совпадение? Он давно уже понял, что поддаться риску позволить себе любить Эрвина — большая ошибка, самая большая в его жизни, но не чувствовал ни капли сожаления. — И такой уж ты человек, — покачал головой Леви. — Я бы даже удивился, если бы ноги-руки у тебя были на месте. Эрвин тихо рассмеялся, и его сердце отозвалось на этот родной звук. — Ты прав, — сказал Эрвин. — Я та еще бестолочь, но раз Эрен цел, все было не зря. Ну конечно, он все помнил, даже если в тот момент находился на грани смерти. — Расскажи, как все произошло, — попросил Леви. Эрвин вопросительно уставился на него. — Тебе еще не доложили? С остальными же все нормально? Капитан недовольно цыкнул. Вот же, папочка всея разведки. Но не станет же он признаваться, что неделю ни с кем нормально не разговаривал? — Да я тут… — Он прокашлялся. — Вроде как никого и не слушал… Эй, убери это выражение со своей рожи, придурок, не воображай себе лишнего. Как будто от его слов что-то поменялось. Эрвин зарделся, как подросток, едва сдерживал улыбку, не прекращая свои поглаживания. Такой грубый в деле человек, прирожденный убийца, но всегда касался его так, словно Леви был хрустальным. Ему впервые за эти дни стало спокойно. Вот он, дом, куда он хотел попасть. Не место, а человек, ради которого был готов пойти на край света и за край, достать всех богов проклятиями и молитвами, только бы они вернули его живым, сразить всех тварей, выжидавших за стенами. Один-единственный человек. Однако, как мало ему нужно было, и как одновременно много, что бог постоянно желал у него это забрать. Когда Эрвин перестал радоваться, что все мысли Леви крутились только вокруг него всю неделю, он поведал обо всем, что случилось. Скакали, как будто за ними гналась Смерть до стены Роза, чтобы найти там убитых и раненых солдат, ошпаренных паром Колоссального; перетащили лошадей на другую сторону, снова марш-бросок до леса Гигантских деревьев, потому что Ханджи была уверена — времени лишь до захода солнца, ибо Райнер и Бертольд слишком ослабли, чтобы без отдыха плестись сквозь толпу титанов прямо до Марии и дальше — куда бы они там не направлялись. Рассказал, как увидел еще одного титана, которым оказалась мрачная девчонка Имир; как решил стать приманкой — потащить за собой титанов, чтобы натравить их на Бронированного. Как Эрвин вел за собой людей, словно одержимый, и даже оторванная титаном рука его не остановила — этот живучий гад дождался удобного случая, освободил Эрена и только тогда приказал отступать. Видел, как солдат Гарнизона и полицейских сжирали у него на глазах, а он не мог удержать меч левой рукой, не то что сражаться за их жизни — на свою уже был плевать. С такой же беспомощностью наблюдал, как Эрен каким-то образом натравил на одного титана всех окружавших их, и это дало им большую фору, чтобы отбыть на безопасное расстояние до захода солнца. Дальше их никто не преследовал. — Дорогу помню смутно, — продолжал Эрвин, нахмурившись. — Дергался все время, болтал, наверное, всякое. — Поднял руку, и его глаза заблестели. — А кольцо потерял, представляешь? Такой неудачник… Ауч! Леви все-таки пнул его, только не в нос, а в левый бок. — Не пори чушь. Лучше помолчи, если ничего путного больше рассказать не можешь. — Но… — Это просто сраное кольцо, Смит. Ты мне такие щедрые больничные выписал, я на все эти деньги тебе столько колец куплю, на всех пальцев не хватит. Вот только… Эрвин весь горел, пока рассказывал о подвигах своих людей, о погоне и потери руки, как восторженный ребенок, — ведь все это служило одной цели, и каждая жертва — да простит их бог — была оправдана. Но стоило вспомнить о чертовом кольце, его лицо посерело, словно в нем задули свечу и весь он целиком погрузился во мрак. Конечно, это не просто какое-то кольцо. Будь Леви на его месте, эта потеря волновала бы больше, чем потеря руки или ноги. Но какое к дьяволу кольцо, когда он был на грани того, чтобы потерять часть себя? Когда на кону стояла жизнь Эрвина? — Обещаю, придурок, это не последнее кольцо в твоей жизни, — чуть тише добавил Леви и переплел свои пальцы с его. — Я мог потерять… И вот опять. Тяжело говорить, когда твой собеседник уже не без сознания. Ему всегда удавалось это с титаническим трудом, будто слова застревали в горле, не желая быть высказанными. У них в паре роль болтливого, иногда до чертиков смазливого придурка с фетишами на «любимый» или «милый» была отведена Эрвину, не его это удел – говорить о своих чувствах, но в такие моменты молчание было сродни предательству. Леви хотел, чтобы тот знал — он умрет вслед за своим командующим. — Это ничто по сравнению с тем, что я мог потерять тебя, — в конце концов сказал он, судорожно дыша. Эрвин сжал его ладонь, почти болезненно, и Леви цеплялся за едва заметную боль, как утопающий за руку помощи. Они давно прошли конфетно-букетный период, стаю бабочек в животе, бешено бьющееся в груди сердце, даже когда они просто находились рядом. Леви, считавший себя стоиком, обливался седьмым пóтом, как грешница в церкви, не зная, куда деть руки, ноги, голову, свои идиотские чувства, прежде казавшиеся чем-то грешным, а теперь — таким чертовски правильным. Он хотел быть эгоистом. Оставить этот кусочек жизни только для себя, этого человека — только себе одного. Показывать, что Эрвин Смит больше никогда никому не будет принадлежать, а оторвать их друг от друга под силу только Смерти. И здесь — уж он не знал, чья это была заслуга: богов, врачей или чистой удачи — она потерпела поражение. — И я люблю тебя, капитан, — совсем тихо, будто их могли подслушать стены, сказал Эрвин. Леви фыркнул. Да, именно это он хотел сказать. — Не хочется видеть Ханджи во главе Разведкорпуса. Ты представляешь, какой это будет провал? Она перевезет нашу базу за Марию и будет приглашать титанов на чаепития. Эрвин слабо улыбнулся, а у Леви сжалось сердце. То была лишь тень того великого человека, которого он встретил в далеком 44-м. Тусклая, уставшая, измученная. И его сердце разрывалось на части от боли и любви. Он провел пальцем по щетинистому подбородку. — Помнишь, ты как-то сказал, — хмыкнул Эрвин, сам не замечая, как наклоняет голову в ответ на простую ласку, — найти тебя, когда я потеряю ногу или руку? Леви моргнул. — Я не потому это сказал. — Ну ты же… Леви схватил его за полы рубашки и потянул к себе, заглушая остаток фразы. К черту, что там хотел сказать или пошутить, он больше не мог нормально дышать, пока не прижался своими губами к его губам. Весь мир годами сводился к Эрвину Смиту, вся его реальность и смыслы, и он не собирался ничего менять, пока они оба живы. Эрвин обнял его, притянув ближе, желая раствориться в этой тишине, которую дарит ему Леви. Рядом с ним не было так холодно и больно, даже потерянная рука не волновала его так сильно, как отчаяние, не сходившее с родного лица с тех пор, как он проснулся. Эрвин не хотел его будить, знал, что капитан проторчал здесь все время, что он был а коме, точно не спал и не ел, истощал свой организм еще сильнее. А ведь его нога-то не зажила, но жалеть себя Леви никогда не умел. С тех пор, как закрутились эти отношения — кто бы мог подумать, уже четыре года, — каждая миссия становилась его личной войной с самим собой. Командующий Смит, держащий меч, ведущий за собой людей, несущий ответственность за них, твердил, что нет ничего важнее Разведкорпуса и его людей. В этом был смысл его жизни, для этого он столько лет выходил за стены и возвращался весь в своей и чужой крови. Но Эрвин, испуганный и влюбленный, больше не мог настраивать себя на бравую гибель каждый раз накануне вылазок, как делал это с тех пор, как поступил в разведку. До чего это был глупо, но именно эта глупость привела их к тому, что они имели сейчас. Страх близости трансформировался в страх потери, и теперь, выходя за стены, Эрвин боялся, что рано или поздно настанет момент, когда придется выбирать — пожертвовать Леви, чтобы спасти всех, или пожертвовать всеми, чтобы спасти его одного. До сих пор судьба была к нему благосклонна и только ранение Леви уберегло его от участия в аду, что развернулся во время последней миссии. Сначала прорванная стена, затем и похищение Эрена. Однако… Впервые его душа была спокойна, зная, что Леви впервые за годы службы отстранен по состоянию здоровья. Да простит его Бог, но он был рад. — Леви… Он зарылся пальцами в темные волосы, жалея, что теперь у него на одну руку меньше, чтобы касаться его. Не хотел знать, что об этом думает Леви, совершенно не хотел. Тот внезапно отстранился, а последний раз смазно проведя своими губами по его. Эрвин внутренне застыл. Ожидал худшего, даже зная, с кем имеет дело, боялся до чертиков, что теперь между ними что-то может измениться. — От тебя пахнет лекарствами, — проворчал Леви. — Фу. Эрвин закусил губу, но сдержать облегченный смех не получилось. Господи. — А от тебя пахнет старостью. Ворчишь, как дед, ты в курсе, да? Леви состроил недовольную мину, но уходить не спешил, и Эрвин заметно расслабился. Пора ему завязывать с паранойей. — Ты же старше меня всего на полгода года, скотина. — Он снова пнул его под бок, а другой рукой ткнул пальцем в обросший щетиной подбородок. — Я хотя бы не выгляжу как пятидесятилетний. Глянь на себя. У меня лицо двадцатилетнего. «Я бы даже сказал, десятилетнего» — добавил про себя Смит, но решил не озвучивать свои мысли. Того гляди, вторую руку тоже оттяпают. — Молодежь называет это «бэби фейс». — А я называю это «хорошо сохраниться». А теперь заткнись. Позову врача, чтобы тебя осмотрели. Может, ну его, это кольцо? Он бы весь мир завоевал, если бы этого хотел Леви. Он не хотел, но если свобода и новый мир за стенам означали положить на алтарь и вторую руку, Эрвин это сделает. — Леви? — позвал он. — Скажи… Что бы ты сделал, если бы я умер? Странный вопрос, сам как-то вырвался. Ему всегда было интересно, сколько они проживут друг без друга, волей неволей представлял это, пытался подготовить себя что ли. Леви замер и метнул в него взгляд, который был бы острее любого боевого клинка. — Это что за вопросы такие? Реально помереть вздумал? — Нет, конечно. — «Ну, не прямо сегодня». — Просто интересно, я ведь наверняка не узнаю, только если не застряну как призрак здесь. Он пробормотал что-то вроде «идиот» и, раздраженно фыркнув, встал с кровати. — Тогда слушай. Я бы вышел без оружия, лошади и УМП за стену и дал бы себя сожрать первому попавшемуся титану. — Резкими движениями налил из графина в стакан воду и впихнул в ему в левую руку. Эрвин ошарашенно прижал стакан к груди, не совсем понимая, что с ним нужно делать. — Доволен? А теперь заткнись, будь добр. Я всерьез подозреваю, что у тебя жар. Леви потянулся к его лбу, но Эрвин увернулся. — Я совершенно здоров, любимый. — Специально назвал его так, зная, как его лицо сморщился, словно он проглотил фунт лимона. — Мне просто интересно. — А. Ты из интересна в пасть к титану полез? — Ну что ты начинаешь… Снова фырканье. Ну точно как дед. — Я сказал правду, — проворчал Леви. — Сдох бы вслед за собой, вот. Нравится, что слышишь? Нет. Совершенно. Но Эрвин прекрасно понимал, что поступил бы так же. О какой дальнейшей жизни может идти речь, когда часть тебя уходит безвозвратно. Какая-то часть их умирала вместе с каждым солдатом, которого они теряли за стенами, и боль от утраты ощущалась так остро, почти физически, напоминая о себе каждый последующий день. Но потерять друг друга… Больнее, чем лишиться конечности. Эта смерть вырвала бы из груди сердце голыми руками, оставив истекать кровью. Эрвин невольно представил, какого было Леви увидеть его на грани смерти. — Спасибо, что поделился, — просто ответил он, хотя ему простая истина открылась ему уже давно: Леви не из тех, кто сдается. А добровольная смерть — это слабость, абсолютное поражение, отказ сражаться дальше, а у Леви в генах было заложено сражаться до последнего, пускай он этого еще не понимал. Но поймет. Эрвин уйдет, и Леви рано или поздно пойдет дальше. Это все, чего он желал. — Знаешь, — Леви опустил взгляд и хмыкнул, — если ты умрешь первым, я из каждой твоей книги вырву все страницы и отдам на переработку. И будут твоей библиотекой подтирать задницу местные богачи. Эрвин задохнулся не то от смеха, не то от возмущения. Не дотянулся бы, но был готов пнуть его куда-нибудь, под задницу, например. Отдал бы на это все накопленные к тому моменты силы. — На святое, капитан. Я бы тебе такое не простил… Если он что-то и хотел добавить, то при виде слабой улыбки на тонких губах, напрочь об этом забыл. Сердце замерно вместе с дыханием, словно он впервые видел, как Леви улыбается. Да, это случалось так редко, что едва ли за шесть лет их знакомства и отношений набралось хотя бы пять моментов, когда морщинки на его лице разглаживались, а уголки губ подрагивали. Такое зрелище невозможно стереть из памяти. Эрвин вспомнил. Лежа в повозке по дороге в Трост, пребывая то ли во сне, то ли в бреду, видел, как над головой загораются звезды, и темное небо с густыми облаками поглощает последние розовые лучи заходящего солнца. А пред взором стоял любимый человек. Его фантазия, несмотря на массивную кровопотерю и находящееся на грани смерти тело, сумела воплотить его так живо, так ярко, как это никогда не бывало прежде, когда их не разделяли сотни километров. За последние годы они впервые оказались на таком большом расстоянии друг от друга, и все же Эрвин видел и слышал его, словно Леви все время находился рядом. Разговаривал с ним, задавал вопросы, а он отвечал в своей привычной ворчливой манере. Видел улыбку, которую он пытался скрыть даже от него, сияющий взгляд бледно-голубых, как две льдинки, глаз, и — пускай образ этого Леви оставался бестелесен — сейчас он сиял ярче, восходящей луны. Эрвин знал — когда он будет умирать, именно этот образ будет последним, что он увидит перед тем, как Смерть наконец придет за ним.9
21 января 2024 г. в 21:57
Смотришь на потолок в темноте.
Всё та же знакомая пустота в твоём сердце,
Потому что любовь приходит не сразу и так быстро проходит…
Passenger — Let Her Go