старые раны

      Вошло в привычку твоё ожидание меня после конца смены, когда ты, уже переодетый, сидел в зале и ждал, пока я закончу пересчитывать утреннее накопление, переставлять кассу и заполнять прочие бланки. В те дни, когда ты не наглел и не стремился завалиться ко мне на ночь, мы брали холодные кофейные коктейли и прогуливались под тёплым солнцем, ты высказывал своё неутолимое желание искупаться, разбиваемое об ещё не нагретое море. А начинало палить сильнее — прятались от солнца в трамвае, доезжали до удобной нам обоим остановки и там расходились. И чувствовал я с тобой какую-то лёгкость, забытую лёгкость; так приятно убеждаться, что её всё-таки можно чувствовать.       Передав смену Вике, я вышел в зал и там застал тебя читающим… новостную газету. Не ту, которую выпускают в русском районе и половина из них — новости про Россию, нет; ты читал самый настоящий Herald Sun. Я с огромным удивлением и вызванной им усмешкой смотрел на тебя, сурово сдвинувшего брови. Ты такой внимательный — я не видел тебя таким никогда, наверное, потому, что не видел, чтобы ты читал. Я вообще не думаю, что ты этим занимался, потому что литературу мы не обсуждали с тобой никогда, политику — тем более. Только работу, музыку и твои прошлые отношения. А ещё то, как вызывающе ты себя иногда ведёшь, — но об этом не сейчас. Я не хотел опускаться до твоего уровня, поэтому прекратил разглядывать твоё сосредоточенное лицо, направился к тебе и, положив руки на стол, вопросил: — Что, красивые картинки?       Я же знаю, что твоего английского не хватит, чтобы понимать новости, особенно такого рода. Ты поспешил сложить газету, как будто это было не ежедневное издание, а порножурнал: так ты был смущён тем, что я тебя увидел за чтением. Ты поднял глаза: — Да, красивые… Пойдём.       Это был тот день, когда магазины работали до глубокого вечера. Мы шли по одной из торговых улиц Мельбурна, чтобы купить мне пластинку The Police, о которой я так давно мечтал: она уже лежала в моём пакете с некоторыми другими винилами. Я рассказывал тебе об этих альбомах под тот же стук каблуков и наслаждался этим. Пластинки — это была третья моя немаленькая и в общем-то не самая полезная трата на самого себя за последний год: с момента открытия бизнеса все деньги я тратил на него же. Первой такой тратой был пирсинг, второй — билет на концерт. — Так и что ты на самом деле в газете-то искал? Ты ж не понимаешь ни черта, — я спросил тебя, как всегда курящий, когда понял, что разговор зашёл в тупик. Уже начинало темнеть, а я планировал ещё зайти в магазин за сыром, овощами и коньяком, но пока что из еды купил только тебе мороженое. Заваливаться ко мне сегодня, в середине рабочей недели, в четверг, — это было бы вершиной твоей наглости, но ты, кажется, это и планировал. — Я искал, вдруг там какие-то объявления есть, может, кто квартиру сдаёт… Я устал уже жить в этом хостеле с тремя арабами, я их боюсь, — ты смотрел себе под ноги, а я заметил, что вообще в первый раз слышу о том, где и с кем ты живёшь. — Ты живёшь в хостеле с арабами? — приподняв брови кверху, спросил я, чуть не подавившийся табачным дымом. — Да, с тех пор, как приехал, — ты глупо улыбнулся, а я теперь понял, почему ты так стремишься ночевать где угодно, лишь бы не у себя, задержаться как угодно, лишь бы прийти домой ближе к ночи. — Ну они говорят на своём арабском, а я вообще не говорю, мы друг друга не понимаем, но зато я понимаю, когда они втроём обо мне говорят. И тогда мне страшно становится. Я хочу поскорее уехать от них.       Я поджёг вторую сигарету и глубоко затянулся. — Тебя не изнасиловали ещё? — Пока нет… Но они так смотрят, и один взгляд их уже равен изнасилованию.       Так вот у кого ты научился так смотреть! — Глупый, ты в этих газетах только таких же сдающих комнаты арабов и найдёшь. В интернете надо искать, можешь на офисном компьютере попробовать, я разрешаю. Но лучше бы тебе бы обратиться в агентство, желательно даже в агентство для мигрантов. А вообще, ты бы раньше сказал, у меня столько друзей, которые могли бы тебя приютить, ну, кроме Вики, она в обще…       Я повернул голову на тебя и увидел умоляющий взгляд, по которому оказалось нетрудно догадаться о твоих намерениях. Тогда я повернул голову к небу и выпустил массивное облако табачного дыма. Вот так вот ты одним взглядом рушишь мой монолог, мои планы и мою жизнь в одиночестве, а я ничего не могу сделать, потому что оставить тебя жить в таких условиях или бросить на произвол удачи искать жильё мне не даёт блядское чувство ответственности. Откуда оно вообще взялось?       Помолчав и поняв собственную обречённость, я начал: — Отлично, я уже не считаю наши поцелуи, у нас был секс, теперь ты переезжаешь ко мне жить. Нам остаётся только расписаться, — я сделал последнюю затяжку и выкинул сигарету, с преувеличенной силой раздавливая её об асфальт. — Ты не хочешь? Прости, я не хотел навязываться… — Вот ещё ныть начни, давай, — я спрятал руки в карманы; пакеты стали шелестеть громче, касаясь моей одежды. Я не совсем понимал, зачем менял свой распутно-холостяцкий образ жизни на жизнь в отношениях с робким мальчиком с внешностью порнозвезды, — пора признаться, что после переезда это всё действительно придётся называть отношениями. С блядским чувством ответственности понятно, осталось только разобраться, почему я, годами взращивающий в себе холодную неприступность всем чувствам, смутно напоминающим любовь, теперь потакаю каждой твоей прихоти. — Вообще-то, однополые браки в Австралии запрещены, поэтому мой к тебе переезд будет последним шагом, если будет, — ты тихо промямлил, обиженный. Я вздохнул. — Давай хотя бы в выходной. У Вадика машина есть, он поможет твои вещи перевезти, — я говорил, глядя себе под ноги. — А он не будет спрашивать? — Спрашивать что? — Ну почему я к тебе переезжаю… — промямлил ты.       Я посмеялся и обратил к тебе свою улыбку с уж очень вздёрнутым вверх уголком. Мне иногда казалось, что я старше тебя не на два года, а на пять или все десять. — Такой ты наивный, Лёвка. Ты думаешь, я никому ничего не рассказал, просто молча принял какого-то мальчика с улицы в нашу пекарню, где работают одни друзья? Вика с Вадиком даже спорили на то, как скоро ты решишься познакомиться. Вика ставила на то, что не решишься, а Вадим дал тебе две недели. Ты их обоих победил, — я заметил на твоём лице смущение и видимое недовольство. — А что? Они мои друзья, и я многим делюсь с ними. Они со мной тоже, и я не знаю, как можно иначе.       На улице становилось всё темнее, а я всё ещё собирался успеть в магазин за продуктами. Ты не озвучил желания провести эту ночь у меня дома, видимо действительно задетый; мне не верилось, что из-за глупой обиды ты предпочтёшь ночевать с этими твоими тремя арабами, а не со мной, учитывая, как близка моя квартира. Что ж, дело твоё; мы попрощались на одной из трамвайных остановок, и я, поджигая последнюю сигарету, отправился в сторону маркета, усмехаясь собственным мыслям о жизни с тобой. Почему-то от них было не так тошно, как я показывал тебе.       В понедельник Вадим доставил меня по адресу, который ты мне оставил. Ты знаешь эту историю, я уже рассказывал: с Вадимом мы познакомились через год моего пребывания в Австралии на одном небольшом концерте малоизвестной группы. Ему тогда было девятнадцать, а мне — двадцать три, и у меня уже была своя компания друзей-эмигрантов (впрочем, у меня есть друзья и среди австралийцев). Он к нам подмазался, молодой и ещё не приспособленный к жизни в новой стране. Не сказать, что я тогда был приспособлен намного лучше, но это я был главой компании, выбирал, где и как будет проходить следующая вечеринка, сколько и что будем пить, что играть, с кем играть… Мы хорошо сблизились, и он откликнулся едва ли не первый, когда я стал приглашать друзей на работу. Кстати, согласилось больше, чем работает сейчас: некоторым поступило более выгодное предложение, и больше я с ними не общался. Нет, конечно нет, я же не такой мудак, как ты думаешь. Я продаю им кофе по скидке и по праздникам всё ещё собираю всех вместе. Познакомлю тебя с ними — они сначала меня обстебут за то, что я предал свой кодекс холостяка, а потом так же радушно примут тебя, как когда-то я их. Я вспоминал эти моменты своей жизни, пока ждал тебя у дверей хостела, и чувствовал огромную пропасть между тем Шурой и этим. Неужели это тоска?       Ты наконец вышел. Вещей у тебя меньше, чем я ожидал: половину багажника занимала гитара. Значит, не так сильно будет захламлена моя квартира. Белахов вместе со мной наблюдал за тем, как ты укладываешь вещи в багажник, где-то тебе помогал, пока я курил и думал над грядущей жизнью. Потом он приказал нам отправляться в машину, где было душно, тесно, где пахло нагретой на солнце искусственной кожей. Наверное, я никогда не пойму, почему по тачкам все тащатся. А ты был одним из таких людей — половину дороги расспрашивал Вадима о модели машины и каких-то незнакомых мне характеристиках, пока я читал новый выпуск музыкального журнала, успев уже вставить своё важное мнение о том, что машины — это пиздец как неэкологично. Наконец водитель перевёл тему, но я всё равно остался недоволен. — Ну что, ребят, когда свадьба? — Вадик усмехнулся, трогаясь, едва загорелся зелёный свет. — Это ты у него спроси, — я кивнул головой назад, в твою сторону. — Он уже всё узнал, запрещено, говорит. — Можно подумать, ты сам об этом не знал, — пробурчал ты обиженным тоном с заднего сиденья. — Вадик, включи музыку, только нормальную какую-нибудь, — Вадим потянулся к магнитоле и, очевидно, включил какую-то хуйню, которую я тут же промотал и таким образом пропустил штук десять песен, пока не услышал знакомый и красивый звук. — Нет, я не знал, потому что никогда не стремился окольцеваться с кем-то. — А Вика? — спросил вдруг Вадим. Сука, вы, полуглупые любители сломать мои планы, идеально подходите друг другу. — Вика — женщина, да и мы обсуждали фиктивный брак, чтобы проще зарегистрировать бизнес и, соответственно, проще получить гражданство. Оказалось, что бизнес без проблем оформляют и партнёрам без брака и так его даже быстрее дают, чем по браку. Да и пока мы планировали, пока я всё оформлял, договаривался с разными компаниями и так далее, мне уже выдали паспорт за трёхлетнюю работу поваром по рекомендации работодателя, — хоть и спросил Вадим, я всё равно понимал, что объясняю тебе: они с Викой были моими лучшими друзьями и, очевидно, знали всю эту историю наизусть. И теперь один из этих лучших друзей заставлял меня открываться тебе. Вот мудак, а. — За такую милость с его стороны я потом уволился, а ресторан закрылся без меня, но зато я с гражданством, его не забрали. И слава богу, что мы с Викой не расписались, — я повернулся к Вадиму и указал на тебя, — А то представь его лицо, если бы я ему сказал, что женат?       Ты немного помолчал, а я был доволен своей колкостью. Не думай, Лёва, если ты ко мне переедешь, я не стану вдруг нежным, я не облако. — Жена — не стенка, а ещё я бы не поверил, потому что у тебя на лице написано, что ты гей.       Я повернулся к тебе, самодовольно улыбнулся и, тряхнув головой, откинул прядь волос назад. — Спасибо за комплимент, я старался.       Вадим привёз нас к моему дому — к нашему с тобой теперь дому. Звучит ужасно, но ещё ужаснее было бы оставлять тебя этим арабам, потому что, несмотря на мою склонность к беспорядочным связям, к людям, которые остаются со мной подольше, я протягиваю свои руки собственника и не позволяю никому их касаться. Вот почему я так стараюсь для тебя, ведь твоя мордашка, очевидно, способна кому-то приглянуться, а я этого допустить никак не хочу. Я отвлёкся: Вадика я пригласил подняться с нами — дотащить твои вещи и выпить немного холодного чая. Он, к сожалению, за рулём, поэтому коньяк я ему не предлагал, зато наливал себе: иначе бы я не смог смириться с необходимостью завершить четырёхлетнюю жизнь в одиночестве.       За кухонным столом я знакомил тебя с Вадимом получше — ты так удивлялся его страстью к дайвингу и разделял любовь к фотографии, что я на секунду подумал: у вас с ним намного больше общего, так, может, ты поедешь жить к нему, а не ко мне? Решив, что вы и без меня хорошо находите общий язык, я стал молча наблюдать за вами, уделяя, в итоге скорее внимание не вам, а кубикам сыра, которые гостеприимно выставил на стол. Мне было хорошо в этой сырной и коньячной компании.       Я не помню, сколько всего вы успели обсудить — от фотографий до машин, когда Вадим решил оставить нас, напомнив, что нам есть чем заняться, а ему ещё на ночную смену идти. И мы остались вдвоём с твоими вещами, которые нужно было как-то раскидать по моей комнате. По нашей комнате. Сука, я ещё нескоро привыкну. — Так, Егор Михайлович, — я не совсем трезво обратился к тебе, перетаскивающему чемодан в спальню. — Я человек серьёзный, поэтому требую от тебя так же серьёзности, хотя это, скорее всего, лишь мои мечты. Я эту квартиру снимаю от своего лица, но в ближайшее время мы встречаемся с арендодателем и вписываем тебя в договор. Ключи я тебе уже сделал, — я кинул связку тебе в руки. — Из правил: мужиков не водить, женщин тоже, вечеринки без меня не устраивать, квартиру не захламлять. На аренду и еду скидываемся пополам. Главное: если ты теперь живёшь со мной, это не значит, что я буду готовить для тебя отдельно. Хочешь мясо — сходи в магазин, купи и приготовь или поешь в забегаловке соседней, я и так теперь должен еды в два раза больше готовить. Ты меня понял? — Я понял, что у нас с тобой получается семейный бюджет, — ты поднял плечи и улыбнулся наивно. Ты безнадёжен: проигнорировав мою недовольную гримасу, ты подошёл ко мне и, воспользовавшись моей алкогольной медлительностью, поцеловал в какой-то там раз. А я планировал читать нотации, а не отвечать тебе теперь жадно. Нет, нотации важнее — я отстранился и за плечи отвёл тебя чуть подальше от себя. — Нет, сейчас ты достанешь свои вещи и мы найдем им место, иначе нарушим один из пунктов договора и захламим квартиру. Потом делай что хочешь, если это не нарушает озвученные мною запреты, — алкоголь мешал мне, заставляя путаться в буквах, поэтому я говорил медленнее, чтобы сдержать официальный тон и не перемешать все слова в один большой ком недовольного бурчания. Ты тихо хихикал в ответ на это и сортировал вещи, которые освобождал из чемодана. Одежду я перекладывал в уже подготовленную для тебя часть шкафа, а всякие тетрадки, книжки и прочие площадки для твоего творчества установил стопкой на рабочем столе. Из-за этой башни, а ещё из-за теперь всегда разложенного дивана комната казалась ещё меньше, чем есть на самом деле. Добавила нагромождения твоя гитара и непосредственно твоё теперь извечное нахождение в этих стенах. Пока что минусов твоего переезда я насчитал больше, чем плюсов: он один, зато какой — ты показал мне, когда закончил с вещами и, выключив в комнате свет, по-звериному набросился на меня, целуя с несвойственной тебе уверенностью. Странно: еврейства больше во мне, а подло поступаешь ты, стараясь развратить пьяного меня. Что ж, твоя личность становится ещё интереснее для меня, однако я не настолько пьян, чтобы потакать твоим выходкам. Потом проявишь свою претензию на активность, сейчас тебе следовало получше откидывать шею вбок, открывая мне её и наслаждаясь прогулкой моего проколотого языка по твоей горячей коже.       Я всё-таки позволил тебе захватить инициативу, но только пока ты вёл пьяного меня к дивану: я отдался в твои руки, чтобы не упасть. Ты опустил меня на диван, сел на мои колени, и тогда я вновь тебя поцеловал, хватая за волосы и массируя кожу головы. Ты поспешил снять с меня рубашку, но, пока разбирался с пуговицами, я уже освободил тебя самого от футболки. Довольный, ты проскользил ладонью ниже, к брюкам, но я поймал тебя за руки и уложил на спину, чтобы целовать и целовать, куда попадётся.       Я больше не любитель трахаться по пьяни: это сродни сексу без любви, так ещё и напоминало мне все те ночи, когда я заливал зияющую пустоту алкоголем, чтобы хоть что-то почувствовать, чтобы не было так пресно. А с тобой у меня было что чувствовать. И уж точно я не хотел быть пьяным во время нашего первого раза с проникновением: ты такой нежный, хрупкий, что мне хотелось бы ощутить это на трезвую голову, держать тебя под контролем. Вот поэтому, сколько бы ты ни ёрзал по моей ноге, сколько бы ни прогибал спину и ни шептал, призывая наконец взять тебя, я такого позволить не мог. Да у меня охуенная выдержка: ты даже не представляешь, как тяжело держать себя в руках, когда передо мной лежишь такой ты — открытый и полный глупого доверия. А ещё когда терпишь так долго, как ребёнок, который оставляет самое сладкое напоследок. А ты разводил меня, разводил так, будто бы был создан для этого.       Всё ещё медлительный под действием алкоголя, я застыл на некоторое время у твоей груди, которую покрывал поцелуями, и тупил взгляд в твою светлую кожу, пока в один момент не осознал кое-что и не посмотрел пристально, с прищуром фокусируясь. — Подожди, подожди… — я чуть приподнялся, подвинулся ближе к краю дивана и включил торшер, которым обычно пользуюсь для чтения, как и сейчас: я считывал родинки на твоей шее, груди, плечах. — Я не замечал, что у тебя столько родинок! — Ага… Потом рассмотришь, а сейчас, пожалуйста…       Я стал соединять твои небольшие пятна в созвездия, внимательно проводя шариком на языке по каждому из них и ухмыляясь, чувствуя, как ты на это отзываешься. Мы окончательно раздели друг друга; я поднял тебя обратно, посадил на колени — ты знаешь, как тяжело, будучи пьяным, нависать над тобой и держаться на одних руках? Ты подвинулся ближе ко мне, из-за чего твой член едва коснулся моего, и я рефлекторно прикусил губу. Не желая тянуть, я подвинул тебя почти вплотную к себе и добился того, чтобы они касались друг друга почти полностью; не поднимая на тебя глаза, но чувствуя умоляющий взгляд, я накрыл их ладонью и начал с небольших заигрывающих поглаживаний. Диван был расправлен, спинка лежала, из-за чего тебе было не за что держаться, а мне — некуда опереться спиной, поэтому ты, стараясь удержаться, впился мне ногтями в плечи, и я был уверен, что буду ещё несколько дней ходить со следами. Мне оставалось только упираться одной рукой в мягкую поверхность дивана, другой рукой методично двигаясь, усиливая этими движениями помутнение в глазах — до тех пор, пока ты не опустил одну руку вниз и не решил мне помочь. Тогда уже я откинул голову назад, прикрывая глаза и издавая тяжёлый стон, надеясь, что смогу нас удержать от падения.       Мы всё-таки упали, абсолютно обессиленные, когда довели друг друга до оргазма. Мне в таком состоянии, смешанном с опьянением, уже ничего, кроме как вырубиться, не хотелось, а ты всё утыкался носом мне в шею и трогал везде, рисовал пальцем по коже, путал волосы и убаюкивал меня другими способами. Я думал, что убаюкивал, до тех пор, пока ты не стал отчаянно меня звать. Не знаю, как долго ты старался получить моё внимание, потому что, когда я выпутался из сонного марева, ты уже отчаялся и произносил больше огорчённо-нытливых междометий, чем моего имени. Я собрал все свои силы, чтобы спросить: — Чего тебе? Спи давай… — Почему ты делаешь это всё для меня?       Я немного помолчал, вновь вступая в битву со сном. — Потому что я не могу позволить, чтобы такая милая мордашка трепалась где-то не под моим контролем, — я отвечал медленно, с трудом вспоминая слова, не поворачиваясь к тебе. Вдруг я ощутил твою теплую ладонь на моей талии. Так нежно, аж фу. Я не стал отодвигаться от тебя. — Так ты добрый, просто иногда колешься. — Давай спи, блядь.       Больше в ту ночь я ничего не слышал и не чувствовал.