старые раны

      Конечно, утром я уже жалел, что сам увязал нас в прогулку до поздней ночи. Мы проснулись позже, чем должны были, отчего не успели даже нормально поесть, только оделись, едва не путая, где чья одежда, умылись и поползли на трамвайную остановку. Ты ворчал, что вот раньше тебе было идти десять минут до пекарни, а сейчас нам нужно ждать трамвай, ехать на нём и снова идти и всё это занимает час. Я отмечал, что тебя в моей квартире ничего не держит и ты можешь спокойно переезжать обратно. Ты на это лишь поджимал губы.       В трамвае я спал на твоём плече, забив на приличия, да и что в этом, блядь, такого. Сквозь сон я слышал, как ты наивно шептал мне, что однажды купишь машину, тогда я смогу спать по дороге на работу хоть на всех задних сидениях. Поэтому, наверное, мне и приснился ты, какой-то очень взрослый, но всё такой же, даже чуть более сексуальный, за рулём какого-то олдскульного кабриолета, я в них не разбираюсь. Но ты мне так понравился в этом сне, что ты, настоящий, едва разбудил меня, когда пришло время выходить из трамвая. А глаза слипались с той силой, что была сильнее даже моей силы воли. Нет, Шура, нужно собраться: ничто не может быть сильнее твоей силы воли.       Мозг был занят разговором с самим собой, поэтому я не ощутил всей дороги и опомнился, когда ты подвёл меня к заветным дверям. Я стал искать ключи; было бы забавно, если б я их забыл. Но не в этот раз. Прости, Лёв, но всё-таки придётся работать. Не знаю, кому из нас больше этого не хотелось. — Всё, Лёва, включайте систему сами, я пошёл спать, — громко произнёс я, направляясь в офис, чем привлёк внимание Вадима. — Доброе утро, Шура! — я увидел его голову в арке, ведущей на кухню. — Доброй ночи. Я не пошутил. — Я смотрю, ночь у вас была весёлая, — он поспешил ко мне, чтобы успеть потрепать меня за волосы. — Отвали, — увернулся я.       Ты хихикал где-то рядом. Я всё-таки запускал систему сам — лишь с небольшой вашей помощью: Вадим вызвался мыть кофемашину, а ты сидел рядом со мной и помогал не тупить; хотя, скорее, ты мешал, и я отправил тебя вымывать витрины. Наконец Вадим вынес тебе утренние партии хлеба и булок, я проконтролировал процесс их выкладывания и таймирования, проверил будильник, который должен будет напомнить о новой партии, поставил твою кассу, проследил, чтобы ты за неё везде расписался, совершил обход по кухне, чтобы отругать Вадима за какую-то мелочь… После этого ритуала я отпустил Белахова домой, благословил тебя на хорошую смену и ушёл в офис. Там я действительно уснул.       Мой сон длился недолго; я проснулся от настойчивого телефонного звонка. Это была девушка, откликнувшаяся на нашу ночную вакансию спустя месяц, как я её выставил. Я запланировал собеседование с ней на эту смену и попросил её напомнить незадолго до прихода сюда; это она и сделала. Часы показывали десять — я проспал два часа. Мне хватило этого, чтобы прийти в себя. И я был удивлён, что за это время у тебя не случилось ни одной ситуации, в которой ты не смог бы сам разобраться и я не понадобился тебе. В твоей кассе сейчас, скорее всего, совсем не осталось размена, а прилавок пустой, как в последние минуты перед закрытием…       Я стал готовиться к собеседованию: причёсываться, умываться и искать нужные документы. Это будет моё первое собеседование, и я пока что не совсем понимал, как его проводить: я посетил десятки их в качестве только работника, а всех своих сотрудников набрал по дружбе. Или через постель, как тебя. Я шучу.       Ты позвал, крича через всю пекарню о том, что меня кто-то зовёт. Я поправил рубашку-поло на себе и размеренно вышел к тебе и человеку, который меня искал, — это и была та девушка, помахавшая мне рукой, едва завидев меня. Поздоровавшись с ней, я пригласил её пройти за мной к офису и краем глаза заметил твой непонимающий взгляд. Я на долю секунды повернулся на тебя, хитро улыбнулся и скрылся в служебном коридоре. Мне не показалось: я заметил на твоём лице всплеск ревности. Неужели ты ревнуешь меня к девушке, Лёва? Нужно будет напомнить тебе, что нельзя кричать в пекарне, это отталкивает гостей.       Она представилась Дианой, и я сразу понял, что звать её здесь будут просто Ди: мигрантам с не самым лучшим английским, особенно тебе, будет сложно привыкнуть к правильному произношению. Я спрашивал её, почему она выбрала именно нашу пекарню и понимает ли, на что идёт, устраиваясь ночным работником, предупредил, что тут все русскоговорящие. Она оказалась большой ценительницей разного рода кофе, а ещё рассказала, что раньше пекла хлеб дома для своей большой семьи. Ну наконец-то человек с опытом в этих стенах! Потом она добавила, что работала с графиком и похуже, чем тот, что я ей предлагаю, и согласилась на все условия. Я хоть и старался вести себя достаточно холодно, выдерживая свой образ, но через него проступала радость, вызванную её приходом в нашу компанию: наконец-то Вадим сможет отдыхать, уйти на больничный, в отпуск, подменить кого-то где-то. Несмотря на то, что он уверял меня, что его всё устраивает и он так только быстрее выплатит долг за машину, я ему не верил и видел, как он устаёт, даже как-то жалел его. Да, я был действительно благодарен этой девушке с короткой стрижкой, чью медицинскую книжку, обновлённую специально для того дня, изучал пристально. Не найдя в ней ничего противоречащего требованиям к работнику в пищевой отрасли я приступил к составлению договора — на неё уйдет меньше бумаги, чем на тебя, потому что договор с подвохом печатать не надо и экземпляр нужен только на английском языке. Да, я часто вспоминал тот наш разговор в офисе.       Паспорт её я изучал ещё пристальнее: боялся увидеть в графе о месте рождения какой-нибудь город бывшего Союза. Не увидел. Родилась в Мельбурне. Моя одногодка, день рождения в июне. Я отдал экземпляр договора на проверку и стал вновь разглядывать её. Да, перспектива близко подружиться с коренной австралийкой и не музыкантшей меня обрадовала ещё больше, чем изменение графика моего друга. С коренной… Я предложил ей вместо ночной вакансии вечернюю, на прилавке, если Влад согласится ходить в ночь, ведь какой бы хороший ни был его английский, Диана смогла бы лучше общаться с гостями и делать дополнительные продажи. Но она отказалась. Может, нужно было предложить ей утро, вместо тебя…       Я назначил ей дату инструктажа и провёл к выходу, чтобы она не заблудилась, а ещё чтобы снова подглядеть, как ты будешь смотреть на меня в её присутствии, пускай и таком мимолётном. Я проводил Диану, доброжелательно улыбнулся на прощание и повернулся к тебе: ты стоял спиной, мыл мерные стаканы. Гостей не было. Я подошёл к тебе сбоку и стал наблюдать, правильно ли ты расставляешь металл и пластик в холодильнике. Правильно. И даже носик у взбитых сливок помыл. Какой молодец. — Ты без фартука за прилавком, уйди отсюда, — ты подал голос, от которого у меня поднялись вверх брови. Молодец, конечно, соблюдаешь правила, но откуда такая холодность?       Я взял тебя за руку и под твоё ворчание повёл в служебный коридор — туда, где фартук не нужен. Там прислонил тебя к холодной стене спиной и положил ладонь на твою щёку. Мы услышим, если кто-то войдёт в пекарню. — Ну и зачем ты отвлекаешь меня от работы? — ты говорил, отвернув голову и совсем не глядя на меня. — Там нет гостей. Я твой директор, я имею право тебя отвлекать. Ты серьёзно заревновал? — Отстань, Шура, мне нужно работать, — ты попытался выбраться из моей хватки, которой я держал тебя за талию одной рукой, другой — поглаживая тебя по щеке. Я наклонился к тебе и облизал твои губы.       Я хотел всего лишь подразнить тебя, но сам не понял, как так произошло, что в одиннадцать часов утра мы жарко целовались в коридоре, ведущем в офис, прямо во время смены. Можно, конечно, оправдаться тем, что рабочий день уже давно начался, но до обеда ещё час, а по будням туристов бывает не так много, но это будет вялое оправдание, такое же неубедительное, как и мои уговоры прекратить возбуждать друг друга, когда не прошло и половины смены. А я ведь боялся именно этого — что буду кусать твою шею под звук твоих смелых выдохов вместо работы, хоть и сам привёл тебя сюда. Хорошо, что я однажды повесил на дверь колокольчик. — Лёва, бля, не на работе, не на смене же! Иди руки мой, — я наконец оторвался от твоих губ, когда ты проскользил ладонью по моему бедру, огладил его с внутренней стороны и поднялся к паху, жадно задерживаясь на нём. Я тут же убрал твою руку. — И выходи на прилавок, быстро.       Ты тяжело дышал; я не лучше. Ты думал, мне легко сдерживаться перед тобой вот таким? — Я-то могу в офис отойти, а тебе тут оставаться, придурок, — я, прогоняющий тебя из служебного помещения, в арочном проёме, разделяющем его от прилавка, хотел добавить, что твой небольшой член всё равно никто не увидит под фартуком, но в пекарню зашёл русскоговорящий постоянный покупатель. Ну и хуй с тобой. Иди работай. И я пойду работать. В офис. Только отдышусь.       Я оставался в том же коридоре, оценивая последствия моей странной зацикленности и попытки тебя раздразнить. И ведь даже на тебя вину не скинуть… Я дошёл до офиса. Мне стоило заняться документацией, но неспадающее возбуждение выкидывало на хуй все мысли из головы, оставляя там только твой пошлый образ. Если сейчас я не выдержу, то мне придётся признать твою победу… Нет, лучше сделать это сейчас и потом со светлым разумом заняться работой, чем несколько часов пытаться прийти в себя без возможности сосредоточиться на работе, потому что все мысли направлены на тебя.       Я задёрнул жалюзи, повешенные над окошком в двери офиса, и закрыл эту дверь на ключ. Поверить не могу, что занимаюсь этим здесь. Я же обещал себе… Вернувшись за кресло, подготовленный, я расстегнул джинсы и… достал донельзя возбуждённый член. Хотелось закончить с этим быстро, и я, прекрасно себя знающий, начал двигаться с необходимым мне темпом. Так я впивался ногтями в дерево столешницы, другой ладонью методично двигаясь по своему члену, и смачивал языком губы, засушенные от частого дыхания. Я облизнул их так, что обильно прошёлся по ним пирсингом, и невзначай вспомнил нашу первую ночь. От этого я лишь глубже выдохнул, ощущая, как сильнее теряю контроль над собой.       Я взглянул на секунду на камеры — и приковал к ним свой взгляд. Я видел отчётливо, как ты, опираясь на прилавок, старался будто невзначай потереться об него, разговаривая с гостем или выдавая ему сдачу; отлепившись от этой низкой перегородки, ты начинал ходить, особенно подчёркивая бёдра и кое-где откидывая голову на плечо, нежно потираясь о него щекой. Вот ты подошёл к стойке с кофемашиной, принялся варить кофе и, сученыш, посмотрел прямо в камеру, смотрел долго, и она передавала этот твой взгляд. Будто бы знающий, чем я сейчас занимаюсь, ты с прищуром отвёл взгляд от камеры и напоказ облизнулся, так же, отвернувшись, повёл бедром и отдал кофе гостю, словно ничего не происходит. Не пекарня, а обитель пошлости и разврата, хуже, чем в гей-клубе на соседней улице, потому что ещё и втихую… Заводило это пиздец как. Излился я себе в руку с одной мыслью: лишь бы ничего не испачкать, особенно джинсы и стул, поэтому во второй руке держал заранее подготовленные салфетки. Как хорошо наконец расслабиться.       Тут зазвонил будильник, оповещающий о том, что пора выпекать булки. Пиздец я вовремя. Я избавился от следов преступления вокруг себя и на себе тоже, поправил одежду и сбившиеся волосы и с глубоким выдохом вышел из офиса. Тщательно вымыл руки, вылив банку мыла, и, надев фартук и завязав волосы, отправился на кухню. Интересно, если бы я сразу сюда пошёл, я бы смог так же хорошо расслабиться, раскатывая тесто? Я помню, как справлялся с тревожностью в первое время после переезда, беря переработки в ресторане и оставаясь на кухне по двенадцать и больше часов, потому что не мог выйти из процесса, как и сейчас. Мысли были заняты только этим: проверять количество муки по весам с точностью до граммов, с такой же точностью вымерять температуру теста, выкладывать, не скупясь, начинку ровным слоем, одинаково хорошо поливать закрученную булку маслом… А главное — никаких посторонних мыслей: только я и хлеб. Хлеб с зёрнами, без зёрен, с орехами, чёрный, нарезной, багет, и всё на закваске. Захотелось есть. Бля, а ты, наверное, тоже голодный, так ещё и возбуждённый. Насчитаешь мне там такой минус в кассе, аж представить боюсь.       Я отправил всё, что накрутил, в печь и, очистившись от муки, вышел к тебе со строгим предложением. Но ты, окинув перед этим меня самым жадным взглядом, начал говорить первым, склонившись к моему уху и прошептав: — Хочу тебя пиздец как.       Блядь, Лёва… — Иди на обед сходи и заодно реши свою проблему, я не хочу, чтобы ты, только об одном думающий, сейчас мне тут неправильно сдачи насчитал или хуёво молоко взбил. Или ещё что-нибудь, я не знаю. Иди давай. — А я смотрю, ты уже решил… — ты глядел на меня взглядом, полным даже не страсти, а любви. — Замолчи. Делай, что я сказал. — Я уже поел и в листе обедов отметился, можешь по кассе посмотреть… А идти я не хочу, я тебя хочу. И я дождусь конца смены. А ещё я уже почти успокоился, пока ты не припёрся сейчас, и я снова не… В общем, ты виноват. — Почему ты не можешь передёрнуть сейчас, а потом дождаться вечера, когда мы будем дома и без посторонних?       Я уже злился, оттого говорил напрямую и строго. — Потому что тебя тоже заводит такой расклад. Иначе бы…       Что у тебя за особый вид мазохизма, Лёва? Обычно люди специально не дают партнёру кончить, с особым садизмом издеваются над ним, и мне тоже такое нравится, но сейчас, когда я буквально прогоняю тебя ото всех, чтобы ты мог нормально подрочить, ты отнекиваешься и обрекаешь себя на мучения, чтобы… И смеешь перечить директору!       Печь на кухне засвистела, оповещая о готовности продукции, и я, окинув тебя взглядом с ног до головы, поджал губы. Мне не осталось ничего, кроме как оставить тебя. Я молча ушёл обратно на кухню. Теперь я хотя бы знаю, что ждёт меня после смены. А пока я выкатываю огромный, с меня ростом, шкаф ближе к печи, чтобы на него выложить всё, что у меня выпекалось в печи. Я осмотрел каждое изделие на качество, на пригодный внешний вид — я занимаюсь этим не первый месяц, начал ещё до открытия пекарни, но всё равно проверяю, чтобы случайно не продать гостю плохой продукт. Я прихватками взялся за стеллаж и покатил его к тебе на прилавок. Не хочу с тобой сейчас контактировать. Сам булки выложишь на витрину, гостей нет, а мне ещё вторую партию выпекать. Надо бы тебя повысить до пекаря, чтобы освободиться от этой работы, но я не могу подпустить тебя к кухне и уж тем более забросить это дело. Уж лучше буду доделывать отчёты в ночи, чем перестану печь.       В половину третьего в офис постучалась Вика — значит, наша смена закончилась. Мы с десяток минут оформляли пересменку, я передавал ей отчёты, ставил цели на смену и закрывал свою — ты, кстати, почти выполнил то, что я тебе поставил. Может быть, тебе всегда нужно быть немного horny, чтобы успешнее делать дополнительные продажи? Не знаю. Не хочу думать об этом.       Я попрощался с Викой и вышел из офиса искать тебя. За прилавком уже стоял Влад, которому моя ассистентка назначала цели на смену. Тебя нигде не было. Вернее, я догадался, где ты, поэтому, ворча и кусая губы, отправился в мужской служебный туалет. Там ты и стоял, с мокрыми после умывания волосами, с горящими глазами и неясно, в который раз за сегодня возбуждённым членом — без фартука его было хорошо видно в твоих обтягивающих джинсах. Ты обернулся на меня, и весь твой огонь распространился в мою сторону. — Я тебя заждался… — маньяческим голосом пронеслось по помещению.       Ты мгновенно повис на моей шее и стал шептать в ухо какой-то бред, пока я, держащий тебя за талию, не переместил нас к стенке. И закрыл, конечно, дверь на замок. — Издашь хоть один звук — дома получишь по полной.       И ты слушался, то прикусывая кожу своей ладони, то просто сжимая челюсти с огромной силой, пока я смотрел на тебя снизу вверх и видел, как ты закрывал ладонями лицо, сильно поднимал вверх локти и откидывал голову назад, ударяясь затылком о стену, едва держась на ногах и не зная, как ещё без слов попросить меня двигаться по твоему члену быстрее. Ты ведь этого ждал три часа?