старые раны

      Каждую секунду моей жизни, дома или на работе, в большой компании и наедине с самим собой все мои мысли были заняты тобой. Я старался отвлечься, задерживался в пекарне, погружался в бизнес так глубоко, как в первые месяцы после её открытия. Я сам обучал новенького, я уделял ему больше внимания, чем кому либо из сотрудников, а главное — больше, чем тебе… Вот, я снова попался. Проводя время со Стивеном, я всё смотрел на тебя: наблюдаешь ли ты за нами? Есть ли в тебе хоть капля ревности? Нет, ты, может, и ревновал бы, если бы со Стивеном был я хотя бы полугодичной давности: тот, который заигрывал с каждым гостем, который дерзко отвечал тебе на попытки сблизиться, который не выходил из дома, пока не убедится, что выглядит как минимум словно дорогая австралийская модель. Где тот Шура? Почему вместо него в зеркале я вижу худого (куда ещё больше?) сгорбившегося отшельника с отросшими корнями, который надевает первое, что попалось под руку, и моет голову, если повезёт, раз в неделю. Как я в это превратился? Может, поэтому ты меня разлюбил? Или я стал таким, потому что потерял тебя как смысл быть лучшей версией себя? Heaven knows I'm miserable now.       Так ты был равнодушен ко всему, что происходило между мной и новеньким. Хотя я старался сблизиться с ним, выводил на личные разговоры, шутил и смеялся от его шуток, старался установить физический контакт. Помнишь, как я накрыл твои ладони, обучая тебя взбивать молоко? Я проделал то же и с ним; а ты — ничего. Он тоже. Я перестал производить впечателение на мужчин, как только перестал совсем немного следить за собой, и привлекаю теперь лишь пьяного тебя да Неа, который за пять лет нашей дружбы видел меня и не таким. Это всё ты, который, конечно, не стал даже задерживаться после смены, не подошёл ко мне узнать, что за новенький, как его зовут, когда он будет работать, только заглянул в офис, поинтересовался отчётами за смену и тут же поспешил покинуть здание пекарни. Я был уверен, что дома тебя не увижу: для меня это стало обыденностью. Я вновь проводил вечера в одиночестве, стараясь не удавиться первым попавшимся проводом или галстуком, и иногда это даже получалось. Зато я вернулся к чтению, которое давно забросил. Я ведь так и не дочитал ту книгу Оскара Уайльда. Где теперь она? Надеюсь, в ней не хранятся твои наркотики. Всё ещё неприятно вспоминать…       Читая, я всё же мог ненадолго, но забывать о тебе, погружаться в незнакомое пространство, знакомиться с героями, не имеющими ничего общего с моей дрянной жизнью. В детстве я так же убегал от реальности, чтобы забыть весь ужас, что происходил у меня дома, чтобы забыть, что в соседней от меня комнате спит мать, готовая в любой момент разбить мне лицо, отрезать волосы и выкинуть на улицу лишь из-за моей влюблённости в другого парня. Все проблемы в моей жизни из-за любви. Если бы мне дали выбор, я бы лучше никогда ни в кого не влюблялся…       Так я под спокойную музыку какой-то местной радиостанции читал давно заброшенную книгу, но тревога всё никак не покидала меня. Не зря: вскоре, когда я успел чуть задремать, входная дверь открылась, а затем закрылась неуклюжим хлопком. Мозг сыграл злую шутку, мгновенно представив выстрел: мои руки держали ружьё, направленное в твою сторону. Я открыл глаза: действительно, ты передо мной, едва стоишь, только в моих руках не ружьё, а так, книга. — Ой, Шурка, здравствуй, — ты протянул приветствие особенно смазливым голосом, и я только по нему понял, в каком глубоко пьяном состоянии ты находился. Я стал предвкушать продолжение этого и без тебя гадкого вечера. С недавних пор любой мой вечер гадкий. До отчаяния. — Привет, — едва смог выдавить из себя я. — Ты такой красивый сегодня, — ты промурчал комплимент, подходя всё ближе. Я уставил глаза в пол. Даже не глядя на тебя, я чувствовал, что в тебе не один литр пива. «А ты пьяный, вот тебе и мерещится всякое», — пронеслось у меня в мыслях. Я действительно выглядел совсем не красиво. — Почему мой Шура не отвечает мне? Я ведь сделал ему комплимент, — ты говорил властным тоном, и я почти верил тебе, настолько, что не было ни единой мысли спорить с тобой. — Спасибо, — только и смог ответить я. — Вот, другое дело, — ты подошёл почти вплотную, вырвал книгу у меня из рук. — Скучноватое у тебя развлечение — книги твои. Я принёс тебе игрушку поинтереснее.       Ты старался быть загадочным и сексуальным одновременно, но у тебя плохо получалось. Может, раньше я бы и клюнул на это, но сейчас… мне было просто противно, словно ко мне лезет никому не нужная проститутка. Несмотря на это, я решил подыграть: мне казалось, что лучше потерпеть, чем оттолкнуть тебя и слышать потом непонятные вопли. Я так не хотел скандалить с тобой, я не верил, что мы с тобой докатились до стадии скандалов, битья посуды и личных оскорблений…       Ты погасил торшер и сел мне на колени; лунный свет проникал в комнату и освещал твой шатающийся силуэт вместе с ярким фонарём, чей свет так удачно проходил между двумя занавесками. В этом свете я заметил твоё возбуждение. Он также освещал твою руку, потянувшуюся к полке, доставшей длинную цепь с ошейником на конце. Я понимал, к чему всё ведёт, и старался настроить себя на секс. В конце концов мне всегда нравились такие развлечения… Но сейчас мне хотелось, чтобы ты надел этот ошейник на меня: настолько беспомощным я чувствовал себя. Но ты любил свою роль, поэтому быстро застегнул его на своей шее и протянул конец цепи мне. Я мог только принять его и потянуть на себя. — Тяни сильнее, не бойся, — вдруг стал просить ты. От этой просьбы мне почему-то перехотелось вообще держать эту цепь, но я повиновался, со звоном дёрнул её в свою сторону.       Ты приблизился ко мне и стал целовать — дерзко, мокро, как самая развратная проститутка. Мне не хотелось тебе отвечать, но я отвечал, старался заставить своё тело хоть как-то почувствовать наслаждение, чтобы ты не заметил, что у меня на тебя не стоит. На такого тебя. Вот опять мы перекидываемся парочкой фраз и вместо разговора ебёмся. А как с тобой разговаривать, если всё время ты пьяный или возбуждённый? Что ты в таком состоянии сможешь мне сказать? У меня уже опускались руки, и я был почти уверен в том, что мы никогда не поговорим.       Нацеловавшись, ты слегка отодвинулся и высыпал на меня все содержимое коробки, которую достал до этого. На меня посыпались купленные когда-то тобой стеки и плётки, кольца, портупеи, наручники, анальные шарики и резиновые члены. Я осмотрел их беглым взглядом и успел осознать, что половину этих игрушек не помню. И, честно, мне не хотелось брать в руки ни одну из них, да и вообще иметь с ними что-то общее. С тобой тоже. — А Шура не хочет наказать своего мальчика за плохое поведение? — ты, медленно произнося каждое слово, взял один из фаллоимитаторов, покрутил в руке и облизнул его головку. Я почувствовал, как по моему телу пробежала дрожь. Да, поведение у тебя ужасное, ты прав… Я смог принимающе ухмыльнуться, почувствовав, что моё тело всё-таки отзывается на твои заигрывания. — Вижу, что хочет.       Ты отложил игрушку и потянулся к моему настоящему члену, что несильно, будто бы невзначай, объявлял о себе сквозь ткань джинс. Я молился, чтобы все дурацкие мысли покинули мой мозг и возбуждение не прошло… Я не смог бы тебе это объяснить. — Ну же, твой мальчик очень хочет быть наказанным, — ты потёрся своим членом о моё бедро и поспешил избавиться от футболки, но запутался в ней и в цепи. Я стал распутывать тебя и всё больше сожалел, что не прекратил это представление сразу.       Ты выбрался из плена одежды, потряс кудрями и вытянул шею. Вот именно такие кадры я ценю каждую нашу отвратительную близость, ради этого я всё ещё отвечаю тебе каждый раз, потому что эта красота, лёгкость и естественность сводили меня с ума. Меня заводили больше всего твои кудри, обрамляющие шею, и оголённые плечи. Я дёрнул за цепь на себя, и ты со стоном рухнул на меня. Приподнявшись на локтях, ты выгнул спину, руками припал к пуговицам моей рубашки, а губами — к оголяющейся постепенно коже. Так ты раздевал меня и целовал, скорее — покрывал слюнями мою грудь, пока я доказывал себе, что ты выглядишь очень сексуально. — Плохой мальчик забыл, где его место, — выдавил из себя я, скорее выплюнув эту фразу, и скинул твоё тело на поверхность дивана, стараясь повиснуть над тобой. Я увидел, как на твоём пьяном лице проступила довольная улыбка, а мне от неё почему-то захотелось блевать, но я продолжил, взял из твоей руки плётку и стал запугивающими движениями проходиться по твоей коже. Я видел, как из твоего члена сочится смазка, мокрым пятном проступающая на твоих трусах (когда ты успел снять шорты? Почему ты в начале зимы ходишь в шортах, разве ты не мёрзнешь?), и на секунду подумал, какой ты жалкий в таком виде и состоянии, ещё хуже, чем я… Мне пришлось с силой гнать эту мысль прочь, но с каждым твоим стоном, вскриком, выпрашивающим бить сильнее, быть грубее, становилось всё сложнее. Ты уже перевернулся на живот и с поднятыми вверх оголёнными бёдрами стонал в подушку от каждого удара по ягодицам, всё ещё выпрашивая бить больнее, хотя своими слюнями залил всю подушку; мне не хотелось смотреть ни на твой прекрасный краснеющий зад, ни на твоё красное от возбуждения мокрое лицо. Я даже старался не трогать тебя лишний раз… Я откинул плеть, и ты, распрямив ноги, простонал облегчённо, тут же повернулся ко мне, замыленным взглядом осмотрел поверхность дивана и нашёл что искал — шарики разных размеров и банку смазки. А я надеялся, почти молился, чтобы ты выбрал что угодно, но не их, как же это мерзко… Ты протянул их мне, пролепетал что-то неразборчивое, и мне не оставалось ничего, кроме как взять их и исполнить твоё желание, как можно скорее покончив с этим. Ты никак не реагировал на первые несколько штук маленького диаметра, зато стал издавать пошлые стоны, когда размер шариков стал напоминать мой член в обхвате. И ты продолжал просить больше, и я проталкивал следующий шар, следующий, пока они и вовсе не закончились и ты не завилял бёдрами, изображая из себя пёсика с влияющим хвостом, которым у тебя было кольцо на длинной ручке. Я долго наблюдал за этим, чтобы понять, нравится мне это или я совсем сошёл с ума. Тяжело дыша, ты повернулся ко мне с чуть высунутым языком и закатывающимися глазами; я не успел ничего сделать, как ты потянулся к моим штанам и стал пытаться расстегнуть мой ремень — в таком состоянии для тебя это было целое препятствие… А я только смотрел на это, задавая себе один вопрос: почему мне не так же хорошо, как тебе? Но ты, кажется, не хотел этого замечать, ты праздновал свою победу над моим ремнём и моими джинсами, и тебя вполне удовлетворял мой наполовину стоящий член — ты обхватил его сперва ладонью, а потом — губами, пока я подавлял свой рвотный позыв и боялся даже коснуться тебя.       Чем глубже ты вбирал, тем противнее мне ощущалось каждое касание твоего тела, тем сложнее мне было переносить происходящее; я уже стал ощущать себя жертвой изнасилования. И, несмотря на то, что даже в таком состоянии ты делал минет по-своему умело, помня, что и как я люблю, в какой-то момент я просто оттолкнул тебя, не способный сдерживать своё пугающее отвращение вместе со слезами; я быстро поднялся с кровати, схватил свою брошенную одежду и поспешил спрятаться в ванной. Там — темно и одиноко, ровно как в моей душе. Я закрылся, включил погромче напор воды и стал рыдать, громко, зная, что ты меня слышишь, но… мне не было до этого дела. Я не хотел этим самым надавить тебе на жалость, мол, посмотри, я, твой самый сильный, самый решительный человек в жизни, плачу из-за тебя, — нет. Просто иначе я уже не мог.       Я, не включая свет, чтобы не видеть своё жалкое отражение, залез в душ: мне хотелось смыть с себя каждое твоё касание. Меня пробивала дрожь, и я не прекращал плакать, больше всего от обиды: что мешало мне наслаждаться игрой? Я ведь так любил это раньше, я мечтал увидеть тебя таким, почему сейчас меня тошнит от тебя, от одной мысли о сексе с тобой, ради которого ты и приходишь домой? Вскоре я вышел из душа, так же не глядя на себя оделся и поспешил покинуть квартиру, с опаской обходя нашу комнату, не желая даже заглядывать туда. С собой я забрал только зажигалку и пачку сигарет. Я выкурил всю, пока с мокрыми волосами шел пешком по ночному Мельбурну — мне в таком состоянии было некуда идти. Я не хотел напиваться, так что все бары для меня были закрыты; мне было слишком плохо, чтобы идти к Вике и просить помощи.       Я дошёл до пекарни. Только там я чувствовал себя в безопасности, только там я был дома. Я взял будильник из офиса, завёл его на пораньше и лёг на один из больших диванов в зале. Хотелось забыть этот вечер, словно кошмар из детства… Но его не дал забыть мне ты, пришедший с утра на работу и ведущий себя, словно это была обычная ночь… Кажется, в твоём пьяном сознании она отпечаталась как восхитительный секс, судя по тому, как ты со мной говорил, как хвалил меня и рассказывал, что «в тебе словно до сих пор находятся эти шарики: настолько тебе было хорошо». Я представил, как ты, пьяный, доводишь себя до оргазма сам, вынимаешь из себя эту игрушку, словно это делаю я, и запоминаешь, словно это делал я… Я вновь подумал о том, какой ты жалкий, и становилось невыносимо находиться с тобой в одном помещении, тем более работать бок о бок после этой ночи. Я стал думать о том, чтобы перевести тебя на вечер, чтобы мы не могли видеться вообще, но вдруг вспомнил, что у тебя вечером другие планы. Как жаль, что мне придётся и дальше тебя терпеть.       Я рассматривал отчёты, сравнивал их с прошлым месяцем, с прошлым годом — и должен был радоваться тому, какую огромную работу мы проделали, как много денег мы заработали, как много новых возможностей нам открылось… Компания находилась в одном шаге от открытия ещё одной пекарни в другом районе Мельбурна, но осознание этого не вызвало улыбки. Я думал, что вовсе разучился радоваться чему-либо. Я бы и продолжал так думать, ходить с кислым, полным равнодушия лицом, если бы не увидел знакомый силуэт среди гостей, когда вышел к тебе помогать. — Hey, Neah! — я вперёд тебя подошёл к дорогому гостю и поприветствовал его с самой широкой улыбкой. Я наконец почувствовал радость. — Я так рад тебя видеть. — Я тоже, Шура. Как ты, всё так же?       Я не стал ничего отвечать ему, только махнул рукой и предложил: — Хочешь кофе? Позволь мне сделать для тебя чашечку. — Конечно. Я обожаю, как ты варишь.       Я знал, что его любимый кофе — латте среднего размера с тремя порциями сахара. А ещё знал, что он очень любит миндальный торт, поэтому тут же продиктовал ему: — Проверь заказ: средний латте, миндальный торт, что-то ещё? — You, if possible, — налегке произнёс он.       Я искренне заулыбался. Мы столько знакомы, а этот парень до сих пор дарит мне неподдельные эмоции, заставляет меня смущённо поправлять волосы и хихикать. — It's possible. Приходи за мной через час, — я не стал оборачиваться, убеждаться, что ты не слышишь; мне было всё равно. Я был счастлив. — Мне правда стоит прогуляться.       Я увидел, как он расцвёл, и стал гордиться этим. — Ты не шутишь? — с недоверием спросил он, поглядывая на тебя. — Я самый серьёзный человек в мире, — убедил его я. — Но могу передумать.       Конечно же, я бы не передумал. — Что ж, я не могу отказаться. — You, guys, are holding up the line, — вдруг вмешался ты. Я посмеялся, принял его деньги и отправился варить ему кофе. Мне показалось, что ты нами недоволен. Жаль, что я не мог разделить твои чувства.       Я приготовил для Неа идеальный необжигающий латте с плотной молочной пенкой и не без самодовольства отдал ему, поставив на поднос вместе с тортом. — See you later, — он помахал мне рукой; я подмигнул ему в ответ. Больше гостей в зале не было, и я ушёл в офис в настроении, кардинально отличавшемся от того, с которым я оттуда вышел. Мне показалось, что ты смотришь мне вслед… Спустя полчаса твоя смена закончилась; ты даже не зашёл в офис попрощаться. Мне хоть и было обидно, но я не хотел портить себе настроение и забивать свои мысли тобой: мне ведь так трудно прогнать тебя из оттуда. Я спешил, старался быстрее передать смену Вике и почти не скрывал от неё своего приподнятого настроения — даже если бы и скрывал, это было бы легко заметить. Я давно не появлялся в таком виде на людях. Она даже стала расспрашивать меня об этом, но я ловко ушёл от вопросов, способных сбить меня, заставить передумать, а мне этого не хотелось. Неа уже ждал меня в зале. Я не мог перестать улыбаться ему. — Ты похорошел, — заметил я. — Ты осчастливил меня своим предложением, вот и всё, — он пожал плечами, но я видел, как он засмущался. Люблю смущать парней. — А ты меня своим согласием, — признался я. — Мне давно не было так хорошо. Спасибо тебе. — Но я ничего не сделал.       Я улыбнулся. Нет, Неа уже сделал больше, чем ты, Лёва, из-за кого я так страдаю. Мы гуляли по центру Мельбурна, и я не мог перестать вспоминать наши с тобой прогулки по этим местам. На этом мосту ты меня фотографировал, здесь ты танцевал под уличную музыку, там — магазин твоих машинок… Всё напоминало о тебе. Я гнал эти воспоминания, но получалось скверно. — Неа, знаешь, я так устал после работы, — сказал я, когда мы присели на скамейку и закурили. — Что ж ты сразу не сказал, я бы не стал таскать тебя по улицам. Ко мне?       Я был рад, что он правильно меня понял. — Конечно.       Он вызвал нам такси, и уже спустя двадцать минут мы были у него дома. Я помню, что он приглашал меня раньше раз или два, и как-то я даже согласился; но обычно мы проводили вечера и ночи у меня, так что я не очень хорошо знаю его квартиру. А она — уютная и тёплая; я давно перестал считать такой свою, пока в ней было что-то, напоминающее о тебе. — Кофе не предлагаю, всё равно не смогу сделать так же хорошо, как ты в своей пекарне, — он проговорил это так быстро, что вызвало у меня не только смех, но и умиление. — Чай? Кола? — You, if possible.       Я самодовольно ухмыльнулся. Да, я сейчас мало похож на себя прежнего, но кто сказал что из нас двоих он главный? — It's possible, — он тоже улыбнулся. Так непривычно было видеть улыбку, ощущать… счастье, настоящее, такое непосредственное.       Неа ушёл за напитками, а я — в его единственную комнату. Она была мило обустроена полками с книгами, какими-то грамотами в рамках, стойкой с дисками, большим количеством цветов и, конечно, огромным количеством картин, холстов разного размера, гипсовых голов, стопок блокнотов. И при этом — идеальная чистота, каждая вещь на своём месте. Всё в его комнате говорило о том, как он одинок. Я включил телевизор и остановился на том канале, где обычно крутят мои любимые мультфильмы; мне было ясно, что я пришёл сюда не Симпсонов смотреть, но хоть для приличия на небольшой громкости что-то включить стоило… А Неа уже подошёл со стаканами в руках и поставил их на журнальный столик. — Ты, наверное, голоден после работы? — вдруг осознал он. — Мне тебе особо нечего предложить, только сыр, но, хочешь, я сбегаю куплю тебе что-нибудь?       Он проговорил это быстро, уже держа в руках ключи, чтобы спуститься до магазина. Я улыбнулся и покачал головой. — Мне сыра хватит. Спасибо тебе.       Я хотел сказать ему, что мне не нужно вообще ничего, но он выглядел таким увлечённым, что я не мог лишить его удовольствия нарезать для меня сыр. Не помню, когда ко мне проявляли такую заботу в последний раз. Он наконец сел рядом со мной, но боязливо выдержал дистанцию; этим он не был похож на себя на моём дне рождения, когда дерзко укладывал свою ладонь мне на ногу. Я сам подвинулся ближе к нему, заставляя наши плечи касаться друг друга. Мы молчали, уставившись в телевизор, где шла какая-то дурацкая передача, совсем не похожая на мои любимые мультфильмы. Я вскоре устало сложил голову на плечо Неа; он взял мою ладонь, чтобы огладить каждый мой палец, словно изучая. Я не помню, чтобы раньше давал ему делать это. Я чуть отодвинулся от него, чтобы рассмотреть получше. Да… Я умел выбирать парней. Он показался мне таким красивым в этот момент, расслабленный, небольшими глотками пьющий уже остывший чай из большой кружки, которую он держал своими изящными длинными пальцами; у тебя совсем другие ладони, мягкие, с короткими пальцами, больше похожие на чьи-то лапки. Я мягким движением изучал его кудрявые волосы — они не такие, как у тебя: твои меньше вьются и на ощупь более гладкие… Я вздохнул. Как перестать думать о тебе? — Не хочешь выпить? У меня было что-то алкогольное, принести? — он предложил мне, встревоженный моим вздохом. — Нет, — я говорил медленно, словно подбирал слова на английском; на деле я просто не верил тому, что собираюсь сказать. — Если я выпью, я буду сам себя уверять, что сделал это по пьяни. А я иду на это абсолютно трезво…       Я приобнял его за шею и притянул к себе, поцеловал медленно, чуть приоткрыв губы и слегка сомкнув глаза. Я так давно не целовал никого так нежно, словно в первый раз. Эта нежность, едва не щекочущая губы, убивала меня изнутри. Хотелось выть, но я лишь ближе притянул к себе Неа, приобнял его за талию. Он стал целовать меня глубже; я остановил наш поцелуй. — Неа, послушай меня. Я не хочу сейчас страсти, дерзости, какую ты привык получать от меня. Я хочу… нежности, которой меня лишили. Ты понимаешь? — Yes, I understood, love.       Это обращение кольнуло меня куда-то в области сердца. Чтобы затмить эту боль, я вновь поцеловал его. Стало не лучше… А я продолжал целовать его, игнорируя эту боль, игнорируя любые попытки моего мозга одуматься и тут же убежать прочь, к тебе. А зачем? Если здесь я счастлив, несмотря на боль, с которой разрывается моё сердце?       Я прекратил его целовать, развернул к себе и, остановив дыхание, словно мне снова пятнадцать лет, погладил ладонью по щеке. Он запустил руку мне в волосы. От сокровенности этого момента у меня начинала кружиться голова. Нужно было быстрее покончить с этим, но я так не хотел, чтобы этот вечер заканчивался…       Я вновь поцеловал его, более претенциозно; мои ладони скользнули по его шее вниз, к плечам, от них — к пуговицам рубашки, принялись тут же их расстёгивать, пока Неа перебирал мои волосы, всё глубже запуская в них свою руку, массируя кожу головы, только этим заставляя меня закатывать глаза от удовольствия. Я закончил с его пуговицами и тут же перестал целовать, склонил голову, пытаясь отдышаться и насладиться его оголённым торсом. Он совсем не похож на твой… Я гнал мысли о тебе прочь, губами припадая к его груди, целуя, вырисовывая мокрые дорожки от одного соска к другому, пока Неа откидывал голову назад и шумно выдыхал.       С тобой во время секса я всегда что-то да говорил тебе, направлял, как получше встать, как расслабить горло, как правильно прижать языком мой член к нёбу, и в такие моменты мне казалось, что у тебя и вовсе не было никакого опыта. С Неа я мог расслабиться, зная, что он сделает всё сам как надо, несмотря на то, что мы давно не были вместе: он всё помнил, как себя вести, чтобы нам обоим было хорошо. Раньше я не сравнивал между собой парней, с которыми спал. Да, я многих оценивал, кто-то мне нравился больше, кто-то меньше, но чтобы так, как я сейчас пытаюсь убедить себя, что ты намного красивее Неа, что я люблю всё-таки тебя… может, потому что ни одного из них я не любил. Даже его, этого несчастного парня, который намекает на свою готовность в любой момент лечь под меня каждый раз, когда мы пересекаемся, который добился своего, к которому я пришел сейчас, такой же, а может, ещё более несчастный. Почему я пришел к нему, а не к кому-то другому? Почему именно он сейчас снимает с меня футболку моей любимой группы, а не кто-то другой? Почему не ты? — Раньше мне нельзя было это делать, — шёпотом Неа заметил, что я вдруг не убираю его руку со своей обнаженной груди и совсем никак не препятствую тому, чтобы он меня трогал в местах, где когда-то запрещал. — Никому нельзя было, — так же тихо ответил я и опустился ниже по кровати, оставляя свое лицо на одном уровне с его бёдрами. Так тяжело это делать с человеком, которого не оголял больше года. Как я раньше делал это каждый раз с разным мужчиной? — Take your time, love.       Мне одновременно хотелось заткнуть ему рот, чтобы он не говорил с такой любовью и чтобы он никогда не прекращал это. Я уверенными руками расправился с его ремнём и застёжкой, не торопясь стал раздевать его, оставляя на нём последний элемент одежды. Неа тут же приподнялся и притянул меня к себе, чтобы поцеловать — как и обещал, нежно, без жадности и страсти, как я привык. Целуя, он старался и меня избавить от джинс; и у него хорошо получалось. Оставив нас в одном белье, он подарил мне ещё один короткий поцелуй и ушёл, а потом вернулся — с двумя презервативами и смазкой. И опять — с тобой не так… Он вернулся на своё место, раздел нас до конца и надел защиту. Я склонился над ним, волосами щекоча его бёдра, массируя их ладонями и не решаясь пока на большее. Я понимал, что сейчас, когда я коснусь губами члена этого чужого парня — я уже не смогу оправдаться, отделаться от этой измены; и я сделал это, я принял его почти полностью, профессионально расслабляя горло. Я проделывал языком хорошо знакомые движения, слыша, как отзывается на них Неа, желая не останавливаться, но — всё же остановился. У нас был впереди ещё весь вечер. Я приподнялся, облизнулся и взглянул на парня — я увидел, как его щёки начинали гореть. Он тоже смотрел на меня сквозь полуприкрытые веки и шептал: — Я сказал не торопить, но я больше не могу ждать… Пожалуйста, прекрати дразнить, просто…       Я понимающе кивнул ему и мягким движением раздвинул его ноги, не прекращая рассматривать его лицо — по нему было видно, как долго он этого ждал. Вполне возможно, что у него никого, кроме меня, и вовсе не было… Я вылил смазку себе на ладонь и, немного растерев её, приставил палец ко входу. — Готов? — Of course, love.       Love, love, love… Он повторял это слово вновь и вновь, и у меня уже начинала проскакивать мысль — а может, он не играет сейчас эту нежность? Может, не просто так он намекал мне на себя как на запасной вариант всё это время, может, не просто так он согласился прийти ко мне на вечеринку, не успев узнать ни времени, ни места? И не просто так заходит в пекарню несколько раз в неделю, не просто так улыбается мне и недовольно смотрит на тебя. Может… может ли быть, что он всё это время влюблен в меня, а я, как последний дурак, не замечал этого? Я двигался в нём уже не одним, а несколькими пальцами, стараясь как можно лучше подготовить его; я не хотел, чтобы ему было больно. Я вынул пальцы, и Неа издал недовольный стон. — Одну секунду, всего лишь, подожди, — успокаивал его я, выливая такое же количество смазки на свой член. — Я ждал тебя миллиард секунд, — произнёс он на выдохе. — Ещё одну, — попросил я, приставляя донельзя возбуждённую плоть к его проходу. — Готов? — I said yes, — нетерпеливо отвечал он, готовый уже сам двигаться мне навстречу.       Я вошёл в него, не веря в то, что делаю; я не смотрел, только чувствовал себя внутри и слышал его дыхание, его тихий шепот. Перед моими закрытыми глазами представлялось твоё обнажённое тело… Я начал двигаться в нём, на что получил довольный шёпот: — That's good, love.       Я продолжал таять от его слов. Таял, двигался и говорил вслух на русском, не стыдясь: — Почему, почему ты не он?..       А Неа отвечал: — You're so tender, love.       Мне не оставалось ничего, кроме как целовать его плечи, шею, губы, из которых вылетают ласкающие мои уши стоны наслаждения, держать его за руку всё крепче с каждым толчком. — I love you, — произнёс он, будучи на грани, когда уже и я стал помогать ему ладонью. — Say it again, — не поверил я своим ушам. — I love you. — Again, — я продолжал не верить, подавляя в себе желание плакать. — I love… you, Shura, — он простонал моё имя и тут же кончил, поджимая ноги и выгибая спину. Я кончил следом то ли от удовольствия, то ли от одного его признания в любви.       В его объятиях я не чувствовал страха за завтрашний день, не думал о гадкости своего поступка и не переживал о том, что скажу потом тебе. Мне было так хорошо с ним, с чужим человеком, и так плохо с тобой, ставшим для меня родным за считанные месяцы. Понимаешь ли ты, что сделал? Ты пришел в мою изменившуюся жизнь, заставил меня бросить свой холостяцкий образ, зацикленность на одной работе; потом — заставил меня быть нежным, говорить «я тебя люблю» каждый день; через время — я готовлю мясо на своей кухне, пью коньяк каждый день, курю траву и выступаю с песнями перед людьми. А теперь — вновь лежу в кровати с мужчиной, с которым познакомился в гей-клубе. Так ещё и изменяю этим самым тебе… Я не могу винить тебя в этом, но вопрос лишь в том, как я до такого дошёл. Кто меня до этого довёл. Я повернул голову в сторону Неа: он с интересом рассматривал моё лицо, обводил пальцами контуры скул, губ, носа и подбородка. Я улыбнулся ему и закрыл глаза. В моменте было абсолютно наплевать на то, что будет дальше.