***
Порядки Дома не менялись годами. В них никогда не было места для исключений, дополнений и просто белых пятен. Они чертовски идеально сковывали каждую кисэн. Минхо за свой нехилый опыт нахождения в этом месте о прорехах в законах Дома не задумывался ни разу. Естественно, до этого дня. Сегодня всё должно было измениться. По крайней мере, именно такое громкое заявление сделал Хан Джисон — мастер подобных заявлений. И у Ли всё меньше и меньше сил находилось для сопротивления этому наглому мальчишке. Его очарование и упорство брали омегу иногда измором, нахальный по характеру, альфа заставил старшего верить в лучший исход, в чудесное спасение, в существование выхода. И это самое чудеснейшее спасение и пытался отыскать омега, перебирая в голове правила Дома и пытаясь выковырнуть оттуда хоть одну прореху, которую можно было бы использовать себе во благо и младшему в помощь. Ведь Хан Джисон действительно слишком упёртый, умный пацан, игнорирующий риски, если чего-то хочет. А это самое страшное: Минхо думает наперёд и просчитывает каждый вероятный исход, Джисон прёт танком напролом, как сейчас. Он пишет и звонит, поёт в голосовые колыбельную, когда в одну одинокую тревожную ночь Ли настигает бессонница, передаёт через одну и ту же девчушку с нижнего этажа маленькие подарочки: шоколадки, домашнее печенье, браслетики, книги, речь о которых проскальзывала в разговорах под покрывалом холодной летней тьмы. Все эти мелочи приходилось прятать под подушкой, скрывать в ворохе одежды, специально запихиваемой в небольшой шкаф комом. Джисон — олицетворение спонтанности и очарования, Минхо часто замечает это. Его рискованные выходки с подарками и громкое заявление о том, что выкупит, обязательно выкупит омегу и покажет настоящую жизнь. Без правил. Без Госпожи. Без десятков клиентов. Без следующей по пятам пустоты. У всех у них никого нет там, за стенами, никто за них не держится и им не за кого, но… Сейчас, прямо в эту секунду и ещё секунду назад у Минхо есть и был Джисон. Заполошный альфа, любящий подшучивать, воспитанный словно бы для того, чтобы унаследовать целое королевство, а живущий от случая к случаю. Пусть младше, пусть иногда такой придурок, что шею свернуть хочется, всё не важно, если он честен и держит слово, если чувства свой ответ получают. Минхо свои принципы впервые перешагивает и старательно верит, что делает это не зря. …Джинсон приходит поздним вечером. У Ли уже давно рюкзак собран, валяется под кроватью, в нём — подарки от альфы и самые необходимые вещи. Когда в дверь стучат и просят спуститься к Госпоже, он стоит собранным, во всём самом тёмном и нейтральном, с рюкзаком на плече и заправленной постелью позади. Мысленно прощается с комнатой, в которой провёл столько лет, и надеется, что больше не доведётся вернуться. Минхо заходит в кабинет госпожи Ю в момент, когда Джисон, настоящий, живой, высокий и худой, в дешёвой потёртой кожанке, в чёрных джинсах и кепке, повёрнутой козырьком назад, протягивает женщине спортивную сумку средних размеров. В кабинете горит яркий свет в противовес тьме остальных помещений. Ли встаёт позади парня, предварительно оставив рюкзак у стены за дверью, разглядывает его спину, сил не имея поверить в действительность этого вида. А потом слышит голос… — Ли Минхо. Я покупаю его. В сумке сумма, соответствующая самой высокой цене на вашем сайте. …и уплывает. Его мозг тормозит, проигрывая ещё и ещё, раз за разом эти звуки. Он даже пропускает мимо ушей жёсткие слова про цены, покупку, простую истину: омега — лишь товар в этом здании. Слишком обычные вещи в их кругу, в их мире, чтобы замечать. Действительно ли всё настолько просто может быть? Откуда у столь юного альфы, буквально студента такие деньги? Такая огромная сумма? Кто в здравом уме будет тратить по-настоящему большие деньги на практически чужого человека, связь с которым объясняется фантомным, стоящим и ставящим под сомнение тихим люблю? Минхо за свои почти двадцать пять встречал настолько масштабное безрассудство впервые. Но это самое Безрассудство сумку свою отдаёт без сожалений, нетерпеливо бумаги нужные, документы из рук чужих вырывает и за ладонь хватает омегу, вытаскивая из кабинета, из коридора, из Дома, из минуту назад прошлого. На улице, за массивными, непроглядными воротами, где альфа в рюкзак омежий документы его же запихивает и лямку на плечо своё забрасывает, Ли в себя потихоньку приходить начинает. И пока его не пробило истерикой, пока ноги от неверия не подкосились, пока сознание на месте, теперь уже бывшую кисэн прижимают к себе порывисто, бесцеремонно и резко. Вот такой он, Хан Джисон, живой и тёплый, обнимает сильно так, что кости болят, что вздохнуть невозможно, но хорошо. — Хён… — волосы на макушке дыхание непривычное раздувает, альфа котёнком о него потирается, щекой прикладывается, ниже опуская голову, к плечу. — Хён, я так рад, — его голос тише становится, хрипом царапает слух и обрывается судорожным вдохом. Минхо чувствует боль чужую и облегчение, руками слабыми дрожь тела ощущает. Вот кого истерика — ещё чуть-чуть — и накроет. — Ну-ну, тише, ты же сильный альфа, Джисон-а. Самому неловко и руки потряхивает, но к волосам парня тянется всё равно. Первое прикосновение робкое словно током пробивает. Дальше страх и стеснение сходят. Пусть непривычно, но мягко и тепло, странно, но лучше ещё не бывало. Минхо расслабляется для себя самого неожиданно, напряжение отпускает его тело и позволяет голову на плечо чужое острое уложить. И для них обоих впервые эти касания. Оторваться сил нет, лишь бы постоять так подольше, энергией напитаться. Позже, когда первый порыв недоверчивого наслаждения долгожданным присутствием дорогого человека утихает, Джисон признаётся, что сбежал от родителей. Они — грёбаные аристократы-идиалисты, державшие своего ребёнка в металлических тисках строжайшего воспитания с острыми шипами запретов и упрёков. Его наверняка обнаружили, ведь все банковские карточки, оформленные на его имя, уже заблокированы, телефон он выбросил по дороге, чтобы не отследили и не нашли сразу. Под воротами Дома недалеко от них припаркован мотоцикл, у него на руле болтается шлем, с другой стороны — спортивная сумка с вещами и документами, Хан забрал из дома всё, что действительно принадлежало ему. У его близких друзей была припрятана наличка и новая карта, они должны были уже купить билеты на Филиппины, там они подыщут квартиру и заживут. А пока нужно где-то перекантоваться. И Минхо решается, набирая заветный номер своего близкого друга. Слышат оба, как Чонин спрашивает у Чана разрешение, тот даёт добро. Тогда младший диктует адрес и код от домофона. Усаживаясь позади альфы на холодное кожаное сидение с рюкзаком и сумкой наперевес, Минхо кидает последний равнодушный взгляд на тёмные окна Дома и теснее прижимается к худой широкой спине парня.***
Чонин налетает на Минхо с порога, едва не запрыгивая на него. Он воркует над Ли, как над яйцами фаберже, да так, что старшего пробивает на смех и ворчание. Ян узнает своего старого доброго друга и оттого со слезами и новой силой тискает его у дверей, пока одна крайне возмущённая мордаха не появляется прямо за плечом Минхо, норовя расцепить ручонки мелкого омежки и отогнать от своего. Но Чонин сам отрывается от друга, затаскивает того в квартиру, чтобы располагался, и радушно приветствует Джисона, испытывая к нему огромную благодарность. Этот человек вызволил его друга, он любит его, что в глазах читается, он искренен. Ян знакомит всех с Чаном, когда тот выползает из своего кабинета и, держась ближе к своему альфе, ведёт гостей на кухню. — Что вы собираетесь делать утром? — прямо спрашивает, глядя преимущественно на Джисона. За друга переживает слишком, а на фоне приближающегося периода и вовсе нервничает за близких сверхмеры и может быть грубоват в выражении своего волнения. Кажется, Минхо понимает это по одному взгляду на Чонина, а потому, взглянув на наспех жующего, чтобы ответить, Хана, кладёт руку тому на бедро под столом с призывом не торопиться и отвечает сам: — Утром мы поедем на встречу с его друзьями, ехать к ним сейчас или звонить было бы намного рискованее, потому что Джисона явно уже ищут его родители. Нам передадут деньги наличными и билеты, завтра мы улетаем. Чонина пробрал лёгкий озноб. Как… улетают?.. Неужели они с Минхо вновь будут порознь, снова будут разделены расстояниями и обстоятельствами? Это… Это же… На плечи ложатся тёплые ладони, большой палец начинает слегка массировать чувствительную кожу совсем близко к запаховой железе и мягкий поцелуй остаётся на макушке. Чан стоит за его спиной, позволяя опереться на себя, почувствовать силу человека, защищающего и дающего поддержку. Альфа понимает всё, никого не винит, не ищет и оправданий никому. Чонин сам должен пережить этот тяжёлый момент нового расставания, но рядом с ним всегда будет его муж, молчаливо выражая свою любовь. Ян неровно выдыхает и лёгкие медленно заполняет феромоном альфы, которым тот его обволакивает аккуратно, дабы на чужого омегу не повлиять и своему не навредить. Из-за течки эмоции начинали проявляться более резко, что раздражало его самого. А ему нужно время подумать. Или хотя бы попрощаться с Минхо. — Чонин-а, — зовёт его тихо друг. Омега глаза от разглядывания столешницы поднимает и сталкивается с влажными, виноватыми глазами Ли. Свои тут же мокнут, сердце взволнованно трепещет. Ну нет, он своим поведением довёл и Минхо. А тому не легче ведь. Оба в ситуациях непростых, обоим выбирать не приходилось. И чувство вины теперь давит тоже на обоих. — Поговорим? — предлагает старший, слегка кивая на коридор, и Чонин с готовностью подскакивает, ведёт в свою комнату и запирает дверь, прежде чем позорно разреветься, мямля сквозь всхлипы извинения. Минхо не выдерживает и сам. Ему многого не надо — расплакавшийся переживающий Чонин, человек, ставший за долгие годы бок о бок сродни младшему брату, и он сам уже не видит ничего из-за слёзной пелены. Они ещё полчаса ревут в обнимку, сидя на полу около кровати, пока Минхо рассказывает, каких усилий его альфе стоило вытащить омегу из Дома и на какие жертвы он пошёл ради чужого человека с испорченной молодостью. А Хан втайне от своих невыносимых родителей давно и долго работал ночами в стрип-клубе, откладывал деньги с каждых чаевых и зарплаты, иногда совсем не спал, потому что утром его ждали на парах, вечером он обязан был появляться дома, да и компания друзей вытаскивала потусить хоть разок в месяц. А он ведь студент. И теперь тоже с испорченной частью молодости, которую готов бросить к ногам Минхо. Ну что за чёртов кружок самопожертвователей. Чонин всё понимает и старается принимать. Ему больно, но ведь и остальным не слаще. И потому он просит прощения у друга, получая в ответ болючий щипок за ляжку. — И чтоб не раскисал так больше. По-любому ещё увидимся, ты потом ныть будешь, как устал от меня, — попытка вывести на смех работает. Гостей укладывают на кровати в комнате Чонина. На взволнованно-игривый вопрос Минхо, где же будет спать сам Ян, тот шепчет ему о том, что они с Чаном поговорили и решили одну ночь поспать вдвоём. Ничего же страшного не случится. Тем более они… Пара? Ну и что, что сначала свадьба, потом чувства, ухаживания, свидания… Это не важно, когда чувства, кипящие через край. Сделав небольшую экскурсию по второму этажу, чтобы Минхо и увязавшийся за ним хвостиком Джисон знали, где ванная, какие шампуни брать и где взять чистые щётки, Чонин желает обоим хорошей ночи и прячется в спальне мужа, пока тот заканчивает разбор бумаг. У альфы тоже день был напряжённый, пришлось работу брать на дом, все эти документы утром нужно привезти в офис, а он тут отвлекается постоянно и всё никак закончить не может. Зайдя в комнату альфы, Чонин прижимается к двери спиной и прикрывает глаза. Голова слегка кружится, а от концентрации любимого запаха ведёт и внизу живота узлы вяжет. Нехорошо это. Но к мужу тянет неимоверно и упустить шанс спать с ним в одной постели, прямо под боком, иметь возможность прижиматься целую ночь и дышать его особенным успокаивающим феромоном он никак не может. Чонин решительно хлопает в ладоши. — Главное не выкинуть чего-нибудь под влиянием гормонов. Одна ночь, всего лишь одна ночь всё будет хорошо, просто замечательно… Я ведь буду с хёном, он ничего не сделает даже под инстинктами. Хён очень хороший, — успокаивает себя омега, вышагивая по комнате по периметру кровати с заложенными за спину руками. Он настолько уходит в мысли, что вздрагивает, стоит задвижке в замке шевельнуться. — Ёптерь-матерь! — Ох блять! Альфа и омега вскрикивают одновременно. Чонин, напуганный резким явлением Чана, запинается и нелепо валится задницей на кровать, растерянно пялясь на мужа. Тот же за сердце схватился, вжавшись спиной в стену около двери, за ручку держится, как за подол родной матери, будто бы та его защитит. — Хён, ты чё пугаешь так, — переводя дыхание, нервно хихикает Ян и потирает висок двумя пальцами. Чан отнимает руку от сердца да выдыхает спокойно. — Ты меня до инфаркта доведёшь, фенёк, пожалей старика. — Какой из тебя старик, хён, тебе всего тридцать два, — Чонин хитро щурится, наблюдая за альфой, который отлипает от стены и наконец отпускает дверную ручку, проходит к шкафу как-то неестественно прямо, будто в армии в строю шагает, да ещё и в сторону супруга не смотрит. Стесняется, что ли? Так это кому из них двоих стесняться-то нужно! Между прочим, это Чонин здесь девственник ни разу не троганный. Надо бы это уже исправлять. Вроде и время такое, удачное, приближается, а с другой стороны страшно это и рискованно… Вдруг альфа откажет? Или решит изолироваться от него на целых пять дней под предлогом того, что может не сдержаться? Хотя и омега давно не маленький, просто неопытный и неискушённый, просто боится и жаждет одновременно. Вот бы всю проблему решил удачный случай. Почему-то разговора на эту тему Чонин опасался и смущался больше, чем планируемых действий. Пока он совершал глубоководные ныряния в свои мысли, Чан забрал из шкафа спальные штаны и футболку и заперся в ванной. Омега тряхнул головой, дабы мысли эти назойливые к чертям послать, и с неожиданно заклокотавшей под сердцем яростью подорвался к выключателю. Свет со щелчком погас, а разгневанный юноша на ходу стянул и разбросал на полу свои тёплые носки, сдёрнул, не думая ни капли, пижамные шорты, аргументируя для себя же коротким «мешают» и завалился под тонкое покрывало — альфу, в отличие от него, ночами не знобило и спал он летом практически без всего. Сегодня было, конечно, огромным исключением: тридцатидвухлетний мужик заперся в ванной и усердно там переодевался, наверняка переживая, что на его честь начнут посягать, как только ляжет в кровать. Со психу Чонин дрыгнул ногой и с головой завернулся в покрывало, забирая всё себе. Чёрт бы побрал этих порядочных альф! Чан возвращается через десять минут, лелея кромольную мысль: «Чонин уже должен был уснуть». От младшего и правда никаких действий не исходило. Свет в комнате погашен, носки были повторно распинаны, пока мужчина добрёл до места назначения в темноте, худое тельце на краю дальней половины — завернуто надёжно. Альфа аккуратно опустился на свою часть, стараясь не издавать шума. Голова коснулась подушки и глаза тут же с наслаждением прикрылись. Волнительно жутко! Ладони потеют и от попытки обнять их отделяет только здравомыслие: Чан пальцами в свою подушку вцепился намертво. А если он что-нибудь не то сделает? Или спровоцирует? У омеги течка на носу, а тут он с приставаниями своими. Ну что это такое? Где его порядочность? В мысленных переживаниях он переворачивается на другой бок и вздыхает тихо: разбудить опасается. Только страхи напрасны, ведь спустя какую-то минуту Чонин начинает вошкаться. Выпутывает из собственноручно созданного кокона ноги. Затем переворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку. В таком положении быстро затекала спина и не хватало воздуха. Отвратительный жар вскарабкался по телу до самой головы, раздражая лишь больше. — Бесит, — шипит он еле слышно, жмурясь от злости. И снова принимается вертеться, дёргаясь и психуя. Чтобы он ещё раз повёлся на эту бурю эмоций и грёбаные гормоны! Тяжёлая рука укладывается на его талию без предупреждения и потому никак не идентифицируется в голове. Омежья сущность словно с поводка срывается, ей приспичило поластиться и обязательно вместо кислорода запах альфы. А Чонину вот прямо сейчас бы повыть. Можно на луну, свесившись из окна. Он ни разу не против, честно. Чан молча двигается на середину кровати и рулет не сопротивляющийся тянет ближе, практически впритык к себе. Ян сдаётся неимоверно быстро, про себя проклиная податливую и чересчур падкую на ласку сущность, с которой перед течкой всегда был не в ладах. Побубнив для приличия, омега оплетает альфу всеми конечностями и засыпает сравнительно быстро. Намаялся за день. Горячее дыхание согревает солнечное сплетение, в которое пригревшийся младший утыкается носом. Под равномерное сердцебиение рядом мужчину сон забирает следом. Утром Чан провожает гостей, чувствуя себя необычайно вдохновлённым и в то же время настороженным. Внутренний альфа его в обеспокоенном предвкушении замирал всю ночь, стоило омеге в сильных руках пошевелиться с намёком покинуть безопасное место, обоняние обострилось, дёсны над клыками ныли, будто вот-вот и те полезут и заострятся, как в гон бывает. Странное состояние подкидывало ещё больше сомнений и мыслей разного рода, а с такими на работу лучше не соваться. Что делать, он пока не знал, стоял в прихожей полусонный и взлохмаченный, наблюдая за тем, как Джисон медленно завязывал шнурки. Минхо шутил слегка нервно и наказывал заботиться о Чонине, при этом успев похвалить и поблагодарить и за гостеприимство, и за отношение к Яну, затем он за шкирку вытащил засыпающего на ходу Хана на лестничную площадку, дал ему профилактический подзатыльник и, когда дверь закрылась, протянул тому руку. Парочка под бубнёж и хихиканье быстро топочет по лестнице, раздражая шумом мучающихся от бессонницы бабулек. Пять утра, как-никак. Чан же возвращается в спальню, дабы начать собираться на работу: волнение волнением, а деньги зарабатывать никто не отменял, хоть и очень бы хотелось. Преступную мысль о халтуре и возможности выкроить себе выходной сметает прочь, стоит ему шагнуть в свою спальню. В глаза бросаются сначала дверцы шкафа, настежь распахнутые, следом — Чонин, завернувшийся в его белую выходную рубашку и огромную чёрную домашнюю толстовку, активно застилающий вещами альфы своё место на кровати и уже начинающий строить баррикады из сплетённых и скрученных между собой брюк и футболок. У него в запасе целая гора классических костюмов, спортивных треников, валяющаяся прямо у кровати в ней и вещи омеги видны. Но на вершине, что не удивительно совсем, чёрные и серые альфьи семейники. Чан думает краем сознания, когда же он успел принести всё это. Остальная часть занята осознанием: омега в его постели открыто заявляет ему о своей принадлежности альфе, о фантастическом доверии, о готовности не только показать гнездо, но и впустить. А это значит, что они — семья. Мужчина судорожно выдыхает и хмыкает. Тихий звук отвлекает Чонина от создания гнезда. Он оборачивается, чернющие глаза устремляя на мужа, губы поджимает от нервозности. От сильного феромона ведёт чертовски. — Мой милый, мой чудесный омега так старается, — воркует Чан. — Могу я помочь моему маленькому фенёчку? Впустишь мужа в своё милое гнёздышко, Чонин-а? Омега моргает медленно, слезливо. Кивает нерешительно, туго соображая. Чан выуживает из кармана телефон, дабы отстучать Феликсу короткое сообщение: сегодня он берёт отгул — и, кажется, на последующие четыре дня тоже, — а затем откладывает гаджет, переведённый в беззвучный режим, и аккуратно перешагивает через баррикады одежды, чтобы ничего не сломать. Чонин уже ластится под руку, маленький нетерпеливый лисёнок.