Дневник и сахарное перо в кармане Наруто Узумаки

      Если бы Саске попросили вспомнить момент, когда это произошло, он бы ответил: июль, двадцать пятое число, спустя два дня после одиннадцатилетия.       В то утро над мощёной мостовой Косого переулка висела туманная дымка, выжатая ранней прохладой. Безлюдный волшебный квартал, подёрнутый белёсой пеленой, тонкой, словно призрачная вуаль, глядел в окна кафе-мороженого Флореана Фортескью. Саске любил тишину и утро. Воздух в это время всегда был по-особенному тих и чуток; превращал звуки в отчётливые и хрупкие, точно звон стекла.       Ровно к десяти утра продавцы, оглядываясь по сторонам в поисках первых посетителей, принимались открывать двери волшебных лавок: тонко переливались колокольчики, скрипели старые лестницы… Взъерошенное помело у аптеки Малпеппера ожило и ринулось подметать крыльцо, распугивая жаб, сбежавших из корзинки проходившей мимо молоденькой ведьмы. Близился сентябрь, а значит — не ровен час, когда в магазины хлынет перевозбуждённая толпа учеников Хогвартса — новых и старых, — а вместе с ней их взмыленные родители со списками школьных учебников и принадлежностей.       Саске мог быть одним из них — тех, чьей главной проблемой был выбор достаточно прочного котла или поиск школьной мантии нужной длины. Но судьба распорядилась иначе.       Когда-то, кажется, в другой жизни и при других обстоятельствах он уже гулял здесь: во все глаза разглядывал гоночные мётлы в ярких витринах магазина «Всё для квиддича», наблюдал за желтоглазыми сипухами в торговом центре Илопа, любовался на огромную модель Галактики внутри хрустального шара в «Волшебном оборудовании для умников», пока родители — хмурый отец с вечно сдвинутыми бровями и робкая, слегка растерянная мама — собирали в Хогвартс его старшего брата.       В те дни Саске только и мог, что плестись за ним преданной тенью, втайне, с невольной завистью представлять, как однажды окажется на его месте: будет подыскивать сову в «Магическом зверинце», листать новенькие учебники в хрустящей обложке и, наконец, сможет узнать, какая волшебная палочка его выберет…       Саске не сомневался: однажды это станет реальностью. И стало бы, если бы старший брат одним взмахом волшебной палочки не сделал бы всё это бесполезными мечтами, навсегда привнеся в жизнь Саске две могильные плиты и неизбывное, ничем не поправимое горе. А вместе с ним — отвратительные статьи в «Ежедневном Пророке», печатным словом перерубившие руку помощи от всего волшебного сообщества.       Заголовки, один омерзительнее другого: «Чудовищное убийство на Грейт-Рассел-стрит: Министерство Магии пожинает плоды любви к чистокровкам?», «Хватит поощрять дискриминационные поправки о маглорождённых!», «Учихи: ненормальные или опасные? Грязные тайны одного из древнейших волшебных семейств», в которых чуть ли не чёрным по белому писали: «В своём ли уме те чародеи и чародейки, которые собираются поддержать чистокровные фамилии в их стремлении оградить магическое сообщество от рождённых в семьях маглов? Не эта ли поддержка привела к появлению очередного Учихи Итачи, что убил собственных родителей вместе с толпой ничего не подозревающих маглов?.. Что если это — пережитки воспитания? По слухам, у убийцы остался младший брат…» перемежались с пятнадцатидюймовыми опусами о взрывоопасных котлах, рекламой чистящих средств для кухонных плит и заметками о вручении награды «Почтовая сова года».       День, когда погибли его родители, Саске почти не помнил. Помнил — огромный кратер на месте собственного дома, визг магловских полицейских сирен, а дальше картинки вспыхивали в голове, точно искры с конца волшебной палочки: вот — пара оглушённых констеблей, вот — длинный, как тощая вешалка, пожилой инспектор-магл перед переполошённым Стирателем памяти, вот — бегают какие-то люди, вот — волшебник в тёмно-синей мантии кричит о маглоотталкивающих чарах… Тёмно-синий, отстранённо думал тогда Саске, почему тёмно-синий? Их ведь, по словам отца, носят работники Магического хозяйства, что этот человек здесь делает?       И куда пропал дом?..       А дальше — пустота и бесконечный алый туман, полный боли, отчаяния и ужаса. Этот туман не сходил много дней, пока однажды из него не выплыли вытянутые, озабоченные лица сотрудников Департамента магических происшествий и катастроф, усталые глаза Министра магии, стряхивающего лондонскую морось с традиционного твидового пиджака, и его мрачный, сухой тон, который он, по всей видимости, считал отческим:       — Саске. Разумеется, это ради твоего же блага. Будет лучше, если мы тебя ненадолго спрячем. Мы бы и рады, но не можем определить тебя в магическую семью… Волшебное сообщество не особо довольно происходящим и… Понимаешь, есть огромный риск, что…       Так в жизни Саске появились окно в несколько футов в высоту, вытесанное в шестиугольник в магловском приюте Лондона, год невыносимого, страшного одиночества и чувство, что его отодвинули в сторону; что он лишний и чужой для мира, в котором всегда был своим, но, будто по мановению волшебной палочки, — перестал им быть.       Утром двадцать пятого июля всё изменилось: пусть внешне ничего не предвещало никаких интересных событий и обычное начало лондонского дня на улице, скрытой от глаз маглов, оставалось решительно непримечательным, Саске был, хоть и немного, но рад осознать, что впереди его ждёт Хогвартс.       За соседним столиком дремал волшебник, до того старый, что казалось, вместо волос на его голове покоился одуванчиковый пух. Дохлый солнечный блик медленно полз по краю его чашки с недопитым чаем, уже затянутым маслянистой плёнкой, и Саске, устав молча наблюдать за ленивым водоворотом, в который она закручивалась, оставил на блюдце пару бронзовых кнатов и выскользнул за дверь.       Нащупав в кармане шершавый уголок письма из Хогвартса, лишний раз напомнив себе о его реальности, Саске шагнул в прохладное июльское утро. Конверт принёс странноватого вида школьный преподаватель по имени Хатаке Какаши, заявившийся в приют вчерашним вечером, тогда как Саске надеялся на сову.       К собственному неудовольствию, он не знал, что первогодкам, лишившимся семьи, положена помощь попечительского совета, и был вынужден согласиться на встречу с профессором в одиннадцать часов у Дырявого котла — директор Хогвартса, по словам этого самого Какаши, обязала того проследить, что Саске готов к школе.       Саске его, однако, опередил, выскользнув на улицу ни свет ни заря: бродить без дела по Косому переулку, дожидаясь преподавателя, казалось куда более заманчивой перспективой, нежели бесконечно глядеть в потолок унылой полупустой комнаты, за окном которой не было ничего, кроме бесцветного пятна обглоданной лужайки да зданий из побуревшего камня, одетых в городской смог. Саске казалось, единственная магическая улочка объятого в сырой гранит Лондона чудесным образом приближала день отбытия в Хогвартс.       Переулок постепенно оживал, наполняясь шорохом совиных крыльев и торопливым шарканьем башмаков. Мимо чинно прошествовала группка хрипло переругивающихся гномов; пожилая ведьма в остроконечной шляпе, которая минутой ранее громко спорила с аптекарем о цене унции драконьей печени, переключилась на отчитывание хохочущих старшекурсников, что толпились у «Лавки доктора Фойерверкуса», — Саске пришлось посторониться, чтобы стайка перепуганных фламинго, в которых кто-то превратил шляпу ведьмы, не сбила его с ног.       На углу с Лютной аллеей в перехлёст облаков вгрызался облицованный белоснежным мрамором шпиль банка Гринготтс. Полчаса назад Саске вышел оттуда с небольшим мешочком, набитым золотыми галеонами, серебряными сиклями и бронзовыми кнатами. Древний сейф на нижнем и охраняемом уровне Гринготтса когда-то был собственностью его отца, а теперь принадлежал ему, единственному наследнику, способному распоряжаться имуществом.       От лавки Олливандера до ателье «Мантии на любой вкус» по мостовой вовсю уже плескались солнечные зайчики. Саске толком не знал, с чего начать — с покупки ингредиентов для зелий, волшебной палочки или вовсе дождаться профессора Какаши, — и тянул время, прохаживаясь от одного магазина к другому. Всё лучше, чем серые стены сиротского приюта да постные лица сердобольных сестёр, думал он тогда, и, повинуясь неясному порыву, свернул к Дырявому котлу.       Среди разношёрстной публики Косого переулка его внимание тут же привлёк весьма импозантный старик у арки бара — широкоплечий и высокий, с лохматой копной седых, почти белых волос. Он громогласно хохотал и услужливо суетился, заливаясь фвупером, стараясь изо всех сил произвести впечатление на нескольких молоденьких и улыбчивых ведьм. Ещё одна, постарше и с бородавкой на носу, громко уговаривала старика пропустить пинту-другую «Старого стада Гампа».       Маленькая болезненная волна с непрошеным воспоминанием докатилась до горла, и Саске попытался сглотнуть сухой ком. Отец как-то рассказывал, ни один волшебник, хоть раз бывавший в «Дырявом котле», не смог допить этот напиток даже за сто галеонов — настолько отвратительным он был на вкус…       Рядом со стариком к кирпичной стене жался спиной растерянный мальчик. Оранжевая магловская куртка, застёгнутая под самое горло, светлый вихор волос вздыблен, как у перепуганного жмыра, который впервые увидел столько волшебников разом. Распахнутый изумлённый взгляд отпечатался на сетчатке глаз Саске обратным отражением, и он непроизвольно замедлил шаг. Судя по возрасту, он тоже первокурсник. Может быть, вырос с маглами и оттого так напуган?       — Джирайя, сэр, — кокетливо протянула одна из ведьм. — Вы не говорили, что у вас есть сын! Так вы женаты, оказывается?       — Что ты, дорогуша! Разве я похож на женатого человека? Наруто всего лишь под моей опек… Наруто! — Старик вынырнул из кольца обступивших его ведьм и бросил мальчику в руки звякнувший монетами кошель. — Просто суй им в руки свой список и… Справишься? Встретимся через час во «Флориш и Блоттс».       — Без проблем, старик, — неуверенно, но явно храбрясь, улыбнулся мальчик по имени Наруто и наконец отлип от стены.       Саске поворотом головы проводил его вглубь мощёного булыжником переулка, отстранённо размышляя, что сложно не узнать маячивший призрак одиночества в чужих глазах, когда каждый день в зеркале напротив видишь такой же.       С тех пор он знал — этот светленький мальчик с жёлтыми искорками в волосах и с прозрачными и безоблачными, точно небо, глазами под изумлённо разлетевшимися бровями — Узумаки Наруто. Так, по крайней мере, он назвался, когда заявился к Олливандеру за волшебной палочкой. Саске сам это слышал, когда больше от скуки, чем из интереса последовал за ним.       — Эй, мне нужна самая мощная! — послышалось изнутри обшарпанного магазина с затемнёнными окнами. — Сэр, несите сюда все, я выберу самую крутую!       «Вот бестолочь, — хмыкнул про себя Саске и замер с занесённой рукой, так и не посмев прикоснуться к дверной ручке и войти внутрь. — Не волшебник выбирает палочку, а…»       — Палочка выбирает волшебника, молодой человек, — опередил его мысль тихий, но вкрадчивый голос из-за двери. — Сразу ясно, ни грецкий орех, ни сердечная жила дракона вам не подойдут. Эти палочки слишком чувствительны — в том числе к правильной и точной магии… Итак, что у нас? В какой руке вы обычно держите палочку? В левой или… Что ж, вижу. Отлично-отлично… Начнём с фениксовых. Они довольно редки, инициативны и подходят далеко не всем. Их преданность сложно завоевать…       Пальцы дрогнули и опустились. Саске отступил от двери и встал неподалёку, спрятав руки в карманах шорт и делая вид, что внимательно разглядывает витрину с запыленными футлярами. Вывеску, с которой осыпалась позолота: «Семейство Олливандер. Производители волшебных палочек с 382 года до нашей эры», Саске прочитал, по меньшей мере, двадцать раз, но зайти внутрь так и не решился.       Позже часто думал, что было бы — побори он внезапно одолевшее его глупое стеснение и страх заговорить с кем-то первым; открой он дверь, ступи в сумрачный прохладный полумрак магазина и спроси, например, такое:       — Как можно не знать, что палочка выбирает волшебника, бестолочь?       Или:       — Ну и рожа у тебя. Впервые видишь магию?       Ну, или:       — Привет. Ты тоже едешь в Хогвартс?       Но все варианты, какие бы Саске не выдумал, какие бы слова не подбирал бесчисленное количество раз — все они разбивались о невозможность узнать, даже предположить исход их так и не произошедшего разговора — как и будущего, в котором их знакомство могло начаться здесь, а не в школе, где зачитывание списка фамилий перед Распределяющей шляпой и знакомством-то не назовёшь…       Поэтому, когда дверь радостно хлопнула и оранжевая куртка, мелькнув, скрылась за переулком, Саске ничего не оставалось, как войти в лавку в одиночестве и, немногим позже, вынести оттуда палочку из лавра и сердца дракона.       — Безупречна для проницательного волшебника и тонкой магии. — От больших, почти бесцветных глаз продавца исходило потустороннее сумрачное сияние, прорезавшее полумрак магазина, когда он упаковывал футляр для Саске. — Ваши заклятья будут куда прочнее держаться, если будете накладывать их при полной луне… Но, несомненно, вас ждут необычные открытия и без этого. По крайней мере, это идеальное сочетание для такой палочки, как ваша. Не то что… — Продавец заговорил под нос, явно обращаясь к самому себе: — Надо же, думал, никогда её не продам… Каштан и перо феникса. Упругая, независимая, но — эта непримиримость в сердцевине… Не понимаю. Сочетает прямо-таки несочетаемое…       Саске долго казалось, что пропустил эти слова мимо ушей, — особенно, когда увидел, что на улице его давно дожидается профессор Хатаке Какаши, но позже выяснилось — не пропустил. Запомнил. И тоже захотел понять, до сведённых скул и дрожи в кончиках пальцев, как в одном человеке может сочетаться столько несочетаемого: непостижимая упёртость и искреннее добродушие, с которыми он, Узумаки Наруто, общался со всеми вокруг; суровая, непоколебимая решимость и непринуждённое веселье — с какими Саске порой замечал его на уроках и в коридорах замка.       Стоило оказаться в толпе учеников, Саске безошибочно узнавал в ней фигуру со взъерошенными на затылке светлыми волосами и гриффиндорским шарфом, небрежно наброшенным на плечи, потому что с самого первого дня — этот Наруто — раздражающий, шумный гриффиндорец, мельтешил повсюду жутким ярким пятном, горящим, как золотой феникс в глухом и тёмном граните замка. Его вид — резал глаза и поднимал в душе Саске странную тревогу, как осадок зелья со дна котла, взбаламученный неаккуратным движением. Куда бы Саске не посмотрел — находил Наруто. В торнадо спешащих на обед студентов, в классе, полном дыма от неверно применённых заклятий, в Большом зале, в коридорах, в подземельях, даже на поле для квиддича…       А однажды заметил, понял и — не поверил.       Ещё бы, ни на первом, ни на втором курсе, недавно потерявший обоих родителей, преданный братом, одинокий, брошенный всеми одновременно Саске едва ли был в состоянии подружиться хоть с кем-то.       Одноклассники интересовались им не больше, чем слухами о его брате. Впрочем, Слизерину не привыкать к мрачной славе своих студентов — вопросов об Итачи не задавали даже те старшекурсники, кто знал брата лично, и — нужно отдать им должное — слухи долго не покидали подземелий и нескоро достигли ушей студентов с других факультетов.       Об Итачи Саске так и не рассказал ни единой живой душе. Нашлись, правда, среди его сокурсников и те, кто знал о трагедии от работающих в Министерстве Магии родителей, но помалкивали; были и те, кто сплетничали напропалую, вслух высказывая догадки. Видимо, им казалось, что чем громче они будут болтать об Итачи в присутствии Саске, тем скорее он бросится их переубеждать.       Сочувствующие тоже нашлись, но школа жила своей жизнью — слухи множились, исчезали, менялись и забывались. Саске терялся в этом потоке. Одноклассники шли вперёд, наслаждались школьной жизнью, а он чувствовал, словно навсегда замер, вмёрз и застыл в собственном прошлом, так и не научившись существовать без ненависти к преступлению брата и без уродливой тоски по жизни, где он когда-то его любил — призрак Итачи, его вымытые прошлым черты в мрачных и чёрных тонах, стирались услужливой памятью, — а ещё — без горя, которое неустанно топило в боли от потери родителей.       Может быть, кто-то и стремился его понять, но всё, что видел Саске, — это или обременяющая, бесполезная жалость, или попытки оставить где-то в стороне отпечаток его нелёгкой судьбы, увы, от него неразрывный.       Всё изменилось, когда на втором курсе с ним случился матч против Гриффиндора. Тот самый, когда Саске поймал свой первый снитч.       — Видел? — кивнул охотник слизеринской сборной, семикурсник Дейдара, на тот момент ещё не выпустившийся из Хогвартса, когда после оглушительной победы Саске наконец опустила на землю обезумевшая от радости команда. — Пацан с этой метлой… Эй, как там тебя? — крикнул он и криво усмехнулся. — Да, правильно! Тебе лучше сломать её — толку-то от такого барахла!       Саске обернулся. Болельщики радостно кричали, кто-то пытался содрать транспарант «КУБОК ЛЬВАМ!», и в этом непроходящем шуме его соперник — тот самый Узумаки Наруто — отшвырнул свою метлу в сторону, горько расстроенный поражением. Нимбус-2000, на котором Саске неустанно преследовали последние минут сорок, одиноко покатился по полю и замер, будто осиротевший.       — Прикрой-ка свой рот, ублюдок. — Прямо к ним ринулась рассерженная капитан сборной Гриффиндора, старшекурсница Югито Нии — прямая, как полено, как полено сидящая на метле и как полено, по мнению Саске, тактичная в выражениях. Её алый плащ развевался на ветру, как яростные всполохи огня. — Эта метла принадлежала его отцу, и если ты сейчас же не заткнёшься, я превращу в барахло тебя!       — Эй, полегче, киса! Не обломай коготки! — хохотнул кто-то из слизеринской команды, кажется, Хидан, но Саске уже не слушал.       Смотрел, как Наруто, застыв на несколько секунд — тяжёлых и долгих, с глазами, полными неясного подтекста, подобрал Нимбус, упрямо огляделся исподлобья, одёрнул алый плащ… Саске перехватил возмущённый, а потом слегка потеплевший взгляд с загоревшимися весёлыми искорками, с которым Наруто любовно огладил древко метлы, и неожиданно ощутил, как сам начал оживать.       Эта короткая встреча взглядами превратила долгий, длиною в несколько лет миг одиночества в миг, полный неожиданного и обнадёживающего понимания, что он такой — не один. Саске помнил, Наруто тоже сирота, как и он сам, — смутную догадку со слов того старика в первую их встречу в Косом переулке позже однажды случайно подтвердил Киба, который громко сетовал, как здорово было бы, приедь к нему Наруто на каникулах:       — Жаль, твой опекун так и не ответил… — Киба осторожно ступал по застланному соломой полу и приглядывался к насестам в совятнике, выбирая между почтовой неясытью и филином, пока Саске неподалёку от них привязывал к лапе своей совы конверт с заказом для «Лавки письменных принадлежностей». — В следующий раз спроси его заранее?..       Тогда Саске ощутил укол зависти — у него, в отличие от Наруто, совсем никого не было, а теперь понял: общего у них куда больше, чем он думал.       Очевидно, Нимбус для Наруто — не просто метла для игры в квиддич, а память и прошлое, понять которое Саске способен так же, как самого себя. Знание, что этим они с Наруто похожи, — по-новому согрело измученную недетским испытанием душу. И грело ещё долго: от голодной серой пустоты, от кошмарного, бесконечного будто бы сна, в котором едва ли что-то осталось, кроме потери. Именно тогда, на поле для квиддича, чуть-чуть, может быть — самую каплю, Саске захотелось жить иначе.       Он оттаивал день за днём, изредка вылавливая в коридорах и на уроках добрый, игривый и задорный взгляд — от него становилось тепло, — направленный куда угодно, но не на Саске — а от этого уже скверно.       Потому что Наруто явно ничего не замечал и вряд ли испытывал к Саске схожие чувства: он был занят своей жизнью. Яркой, насыщенной квиддичем, друзьями и сыплющимся на его голову нескончаемым потоком неприятностей — будь то выговоры профессоров, отсидки после уроков, импровизированные дуэли в коридорах замка или заклятья, срабатывающие не так, как задумано. Светящийся весельем, неунывающий гриффиндорец, окружённый многочисленными друзьями, которых он привязывал к себе так крепко, что сопротивляться было бесполезно, — даже на Саске действовал на расстоянии. И, казалось, сам того не ведая, стал той неизменной константой, бесповоротно определившей его дальнейшую судьбу.       Саске понял это, правда, многим позже, курсе на четвёртом. К Наруто тянуло. Причём неожиданно сильно — словно кто-то расположил в нём Патентованный концентрат с Манящими чарами, настроенный аккурат под струны его души. И как бы он ни сопротивлялся, всё вырисовывалось как по законам трансфигурационного уравнения: как ни пытайся ты превратить мышь в игольницу, шкатулку или домашние тапочки, как ни пытайся врать самому себе — мышь остаётся мышью.       Однако в уравнение закралось одно «но». В самый первый день по прибытию в Хогвартс Распределяющая шляпа отправила Саске в Слизерин, а стоило ей коснуться волос на голове Наруто — сразу провозгласила: «Гриффиндор». И эта разница провела между ними разделительную линию, равную тысячелетней вражде двух факультетов — соперничество, несильно заметное поначалу, всё же пустило свои корни благодаря квиддичу.       И если на третьем курсе Саске проиграл Наруто совершенно случайно — стушевался, когда тот подлетел слишком близко, и не успел вовремя среагировать на мелькнувшую золотом вспышку снитча, то на четвёртом едва ли не сознательно уступил.       Потому что, опять же, понял — и сам себе не поверил.       …Дуэльные клубы в Хогвартсе можно было посещать со второго курса, но Саске попал туда только на четвёртом. Слизеринская команда не преминула упустить возможность легально позадирать гриффиндорцев, шмальнув проклятьем-другим, тогда как Саске до сих пор участия в этом не принимал. Его уговорил Суйгецу — Саске уже и сам забыл, каким образом, но каково же было его удивление, когда его поставили в пару с Наруто.       К тому времени Саске кое-что о себе понял. Раньше, думая о Наруто, предполагал, что восхищается им, завидует лёгкости, с которой тому удаётся находить друзей, — так же, как когда-то завидовал старшему брату. Позже осознал свою тягу, как интерес к кому-то с похожей судьбой, но… Саске, может, и рад был общаться непринуждённо, как Киба — без задней мысли подходить к любому студенту, начинать разговор или хлопать по плечу, как тот часто проделывал это с Наруто, — но Саске не был Кибой.       Он не мог быть как Конохамару — раскрепощённым, свободным и уверенным в себе, не мог без малейшей неловкости вещать в рупор на школьный стадион во время квиддичных матчей, не мог развязно расхаживать по школе, в которой родной дядюшка — преподаватель, а портреты деда, бывшего министра, можно найти в учебнике по истории магии.       Не мог быть как Сакура, которая легко и свободно могла и повиснуть у Наруто на локте, и потом наподдать ему дружеских подзатыльников.       Не мог быть как Сай, который беспардонно вмешивался в любой разговор и плевать хотел на неловкость, возникающую всякий раз, когда он что-то невпопад говорил.       Не мог быть как Шикамару, Неджи и все, с кем общался Наруто — популярный игрок в квиддич с толпой крутых друзей, с кем он вечно болтался на улицах Хогсмида, засиживался в «Трёх мётлах» и — Мерлин его знает, чем ещё он там с ними занимался.       Саске же был как Саске — немногословный, сдержанный и, как он сам мог судить, куда более успешный в учёбе, чем друзья Наруто вместе взятые. С тёмными глазами и чёрной длинной чёлкой, оттеняющей бледную кожу лица — ненавидимую за то, как просто она выдавала все перемены его сердца, стоило только подумать о Наруто.       Как-то так вышло — Наруто оказался не случайным встречным, не эпизодом, не печальным совпадением на линии жизни. Распахнутый безоблачный взгляд, однажды забравшийся под кожу, в самое нутро, в сердцевину, которую Саске смог прочувствовать, отыскать в себе только тогда, когда Наруто отыскал её, — убаюкал боль и поселился навсегда внутри, прочно и неистребимо.       Стоило Наруто случайно остановиться на нём взглядом, иногда — с тенью отзвучавшего смеха, который секундой ранее предназначался Кибе, Сакуре или Конохамару, — на уроке ли или в Большом зале — Саске казалось, его пробирало насквозь. Каждый раз в призрачном свете соскользнувшей с его губ улыбки — становилось теплее, уютнее и будто бы спокойнее. Саске отворачивался, не в силах выдержать её магию, пока однажды не признался себе — Наруто ему нравится.       Не было в этом, правда, ничего схожего с содержанием шепотков, исходивших от парочек старшекурсников, что по ночам в гостиной Слизерина слипались друг с другом, как рыбы-прицеплялы с огромными присосками — ими они, судя по звуку, безуспешно пытались то соединиться, то разъединиться: в отличие от них Саске ни молния не поразила, ни аппетит не пропал, как и земное притяжение не исчезло и не отправило в полёт без метлы, словно он проглотил бочку летучих шипучек.       Просто когда они столкнулись в дуэльном клубе — а это был первый их бой на волшебных палочках, — Наруто, развернувшись вполоборота, перед тем как вскочить на помост, весело позвал его из толпы галдящих студентов:       — Саске!..       Сердце ёкнуло от нежно растянутой гласной. Звук его голоса на краткий миг обернул целиком в мягкое одеяло. До сих пор они называли друг друга разве что по фамилии, а тут вдруг — и имя. Саске невольно растерялся, как ласково оно прозвучало, мелодично и невинно, будто Наруто когда-то называл его так — просто на долгое время забыл об этом, а теперь снова пытался распробовать его имя на вкус с виноватым, полузабытым теплом. Своё, родное, так часто слышимое имя, впервые слетевшее с губ Наруто, зазвучало иначе: понятнее и ближе, чем всё, что он слышал до этого.       Заинтересованность — долгая, муторная, выматывающая, достигла апогея в финальной точке: Саске неожиданно захотелось, чтобы Наруто позвал его ещё раз. Или, по меньшей мере, ещё миллион раз.       Наруто сказал что-то ещё, а Саске понял одно — драться, даже понарошку, он с ним точно не хочет. А потому запаниковал, испугался и, возможно, перестарался с заклятьями, торопясь поскорее закончить дуэль. Только осознал слишком поздно — лицо напротив изменилось, из лукаво-весёлого став сосредоточенным, непроницаемо-жёстким, с твёрдой уверенностью в сведённых скулах. И с тех самых пор при взгляде на Саске практически не меняло выражения.       Может, именно тогда всё рухнуло, не начавшись? Надломилось, как шоколадная плитка из «Сладкого королевства»? Может, именно тогда он стал для Наруто не просто молчаливым одноклассником и соперником в квиддич, а жестоким слизеринцем, таким же, какими успели прослыть на весь Хогвартс студенты с его факультета?       А может — ничего не изменилось, Саске всё это просто показалось, и Наруто на самом деле всегда был таким… Просто нащупав в себе новое, ту смесь восторга, страха и щемящего предвкушения, стал чувствительнее к переменам, раньше незаметным или неважным, в то время как мир вокруг — давно перевернулся с ног на голову, будто ждал момента, чтобы смешать палитру привычного и окрасить его в новые цвета.       Может, именно поэтому остаток четвёртого и весь пятый курс превратился для Саске в сущий ад, словно его кто-то проклял.       Он не понимал самого себя — его голову будто с бладжером перепутали и хорошенько по ней шарахнули, отчего все мысли повисли над ним вопросом — едва ли не риторическим, — как и почему ему, ему, Мерлин и его обвислые причиндалы! — парню, мог понравиться именно он, он, Наруто Узумаки — тоже, к слову, парень, когда вокруг столько девушек, заметно похорошевших и даже симпатичных. Все они расхаживали вокруг Саске одна красивее другой: томно порхали подкрученные волшебными палочками ресницы, кудри, уложенные зельем «Простоблеск» нежно спадали на плечи, а он… с упоением ловил случайные взгляды равнодушного к его чувствам гриффиндорца, и сердце бросалось вскачь, как обезумевшее, стоило им столкнуться в коридорах замка.       Не то чтобы Саске не знал, что такое случается, — знал. Чего только не увидишь на вечеринках старшекурсников Слизерина по случаю победы в матче или в канун Рождества… Пара бокалов эльфийского вина, веселящая вода прямиком из Соединённых Штатов или старый-добрый Огден и — кого потом только не встретишь в глубоких подземельях, стоит допоздна задержаться в общей гостиной или выйти проверить, чей боггарт превратился в банши и стенает на весь замок. Порой из темноты углов, скрытых от любопытных глаз и едва освещённых глубоким изумрудным светом факелов, доносились престранные звуки — будто любопытный нюхлер всасывал рыльцем пыль в поисках золота и драгоценностей, а иногда — будто из ванной выдёргивали затычку. Всё это сопровождалось бормотанием и шёпотом, среди которого — Саске на сто процентов был в этом уверен — иногда не было девчачьего.       Не нужно разгадывать загадку сфинкса, чтобы понять — эти завывания и стоны издавали не привидения. И если на первом курсе кто-то ещё верил в байки, будто бывший староста Слизерина Сасори и его друг, охотник квиддичной сборной Дейдара, до того, как выпуститься из Хогвартса, вместе патрулировали коридоры по ночам в поисках сбежавших мандрагор — именно этим они объясняли мятые, словно их пожевали фестралы, мантии, — то на втором, узнав, что мандрагоры вообще-то не бегают, а растут в горшках (и к тому же истошно орут), смутно начали о чём-то догадываться.       Только вот шансы, что интимный полумрак подземелий однажды скроет самого Саске в компании Наруто, уменьшались с каждым днём соразмерно змею-оккамию, угодившему в напёрсток.       Наруто так явно не любил слизеринцев… Здесь Саске признавал: было за что. Вражда двух факультетов порой достигала циклопических масштабов. Гриффиндорцы думали — всему виной их квиддичные победы и Кубок школы, который порой падал им в руки. Саске знал — причина в том, что многие из гриффиндорцев — маглорождённые. А это в глазах слизеринцев превращало их не только в недостойных побед, но и вовсе в недостойных учиться в Хогвартсе и носить волшебную палочку.       К тому же Наруто всегда окружён друзьями — как к нему подойдёшь, как начнёшь разговор?.. Саске иногда ловил его напряжённый, тяжёлый взгляд — повзрослевший и совсем иной — не такой, каким запомнил впервые, но всё ещё мягкий, безоблачный. Разглядывал, как лежат на висках светлые прядки — в ясную погоду, когда Наруто сидел у окна, они золотились в тон льву на гриффиндорском знамени. Или в тон пыльцы фей-светляков. Или снитча, до которого хотелось дотянуться. Или мерцающей дымки над Амортенцией…       Додумать Саске не успевал. Наруто, как вредноскоп, настроенный на любое движение, мгновенно замечал, что за ним наблюдают. Саске натыкался на недоумённый взгляд и выражение лица, на котором читалось явное «чего тебе?», и вынужденно отводил глаза. Это и был весь интерес Наруто — и ни фунтом больше.       Впору бы взвыть от безысходности, но кое-что Саске признавал: в половине своего неуспеха виноват он сам. Стоило оказаться в непосредственной от Наруто близости — начинал вести себя не лучше, чем в Дуэльном клубе во время их первого сражения на волшебных палочках. Грубил, дерзил, делал вид, что насмехается, словно рядом с Наруто ему угрожала настоящая опасность, и ничего поделать с собой не мог.       Дошло до того, что Наруто однажды надоело, и он поймал его после уроков.       …Саске целую вечность корил себя за тот ответ. Что ему стоило сбавить градус их беседы и на вопрос «почему ты на меня пялишься?» просто… Пресвятой Мерлин! Пусть он не отшутился бы, как это мог сделать на его месте Суйгецу, и не умел флиртовать, с чем отлично справилась бы Карин, но помолчать-то он мог? Или — ладно, нагородил бреда, но отталкивать-то зачем?..       Добился он, впрочем, результата вполне закономерного: Наруто решил, что Саске его терпеть не может, и ответил взаимностью.       Всё пошло кувырком, как после фейерверка из рога взрывопотама. Саске едва не замкнулся в себе, когда вырванный на пятом курсе снитч из-под носа когтевранского ловца Сая, а потом у похожего на лягушку пуффендуйца, вновь обернулся провалом в матче с Гриффиндором — аккурат после того, как Наруто в погоне за золотым мячиком то приближал метлу, отчего они касались друг друга коленями — потом это, кажется, стало фирменным приёмом Узумаки, — то в итоге вовсе вцепился в его запястье. Сделал он это, чтобы не дать Слизерину выиграть, а Саске… а Саске в мгновение ока забыл, что находится на квиддичном поле.       Такая влюблённость — выматывала. Прикосновение — как остановленное счастьем мгновение, раз за разом всплывающее в памяти, из случайного превращалось в намеренное: как тайное послание, намёк, который молили разгадать. Но на деле…       На деле Саске знал — он себе лжёт. Как бы не хотелось обманываться, в упоении дышать этими моментами, представлять их в другом свете и в других обстоятельствах — может, у Чёрного озера, излюбленном месте всех парочек Хогвартса, или на крыше Астрономической башни, где кроме ветра и звёзд не было ни души, или — чёрт с ним, он пошёл бы с Наруто даже в кафе мадам Паддифут — в душный кошмар из золотых херувимчиков и конфетно-розового безумия, если бы он позвал.       Но Наруто оставался недосягаемой величиной, мучил, не вовремя всплывая в памяти к ночи, за густо-малахитовым пологом кровати — приходил в полусне, подобно поселившемуся в доме привидению. Представлялось и тепло его кожи, и губы напротив, с которых шёпотом, вкрадчивым, бархатным, с лёгкой хрипотцой, полного мягких рокочущих нот, слетали слова, от откровенности которых внизу живота тяжелело, и всё кипело, как зелье на огне.       Саске не находил себе места и засыпал под утро, измученный воображаемой лаской человека, с кем мог быть только в мечтах. А в жизни только и оставалось что смотреть ему в спину на завтраке в Большом зале и молиться Мерлину, чтобы предательская краска не залила лицо.       Впрочем, если скрыть что-то от Наруто труда не составляло, то приятели слизеринцы оказались куда внимательнее. Правда, растолковали по-своему. Суйгецу, с которым Саске однажды поставили в пару на зельеварении, то и дело пытался проследить за его взглядом — особенно, когда он чуть не влил в общий котёл жидкую пыльцу из шерсти камуфлори вместо сока морского лука. Суйгецу не выдержал, нагнулся к Саске, дыхнул в ухо мятной жвачкой «Друбблс» и низко прошептал:       — Нравятся пустоголовые блондинки?       Саске оторвал взгляд от закипающего варева. Наруто за соседней партой как раз в этот момент насыпал за шиворот Кибе толчёных скарабеев.       — Д… Что? — пространно ответил Саске. — Отвали.       Суйгецу плотоядно улыбнулся.       Именно благодаря ему — придурку, который так не вовремя спросил про Ино, в тот злополучный день сидевшую чуть правее Наруто, — середина февраля на пятом курсе выдалась для Саске совершенно невыносимой. Пару месяцев назад он уже пережил несколько неловких эпизодов — выяснилось, что под рождественскими гроздьями омелы краснеющие до оттенка смоковницы одноклассницы, и порой даже девушки постарше, дожидались именно его. А теперь, в преддверии Валентинова дня…       Ино, конечно, обо всём донесли. И Саске, который успел смириться, что нравится ему не девушка, и даже с тем, что сблизиться с Наруто — что ж, поймать дракона голыми руками и то легче, — решил: почему бы нет?..       Выяснил, впрочем, быстро — нет. Некоторые вещи и вправду становятся очевиднее, когда смотришь на них другими глазами. Так Ино, краткая встреча с которой закончилась стремительнее исчезновения снитча на квиддичном поле, так и Гаара, однажды недвусмысленно высказавшийся в общей гостиной, что гриффиндорский ловец — будь он тысячу раз предателем крови или маглорождённым — разрази Мерлин половину Слизерина за эти разговоры о чистоте крови — всё равно останется «самым симпатичным парнем с факультета», заставили Саске впервые ощутить горючий прилив унизительной ревности, а также с кристальной ясностью понять: переключить внимание на девчонку, как по щелчку пальцев, или — ладно, просто кого-нибудь другого — просто не выйдет.       Внутри горячим воском таяло откровение — доверять, открыто проявлять симпатию равно вывернуться наизнанку; подставить под удар самую уязвимую свою часть. Когда некогда любимый брат, тот, от кого не ожидал зла, причиняет самую страшную на свете боль, любая близость превращается в капкан, голодно распахнутый у самого сердца и грозящий схлопнуться в любой момент.       И в последний день лета перед шестым курсом, когда в стекло его комнаты жалила игольчатая морось, а сырой лондонский туман гулял по улицам серым тряпьём, Саске, собираясь на платформу девять и три четверти, твёрдо решил с Наруто — точнее, со своей привязанностью, едва ли утихшей за два месяца вне школы — что-то делать.       Под «что-то делать» подразумевалось всё: или покончить, или дать карт-бланш.       Лондон провожал его липким дождём, вокзал Кингс-Кросс встречал несмелым, робким и чахлым солнцем, проклюнувшимся из-за рваных туч. Аода — его сова — всю дорогу прятала голову под серым крылом, а теперь недовольно щурилась, будто кого-то выглядывала в молочных клубах пара Хогвартс-экспресса.       Саске выглядывать никого не хотел — высокий, одновременно знакомый и незнакомый, плечистый парнишка со смешной, мягкой причёской, в которой путался сентябрьский ветер, казалось, нашёл его сам. Выступил на миг из жемчужной дымки, вздымающейся из-под оборчатой юбки поезда, неожиданно повзрослевший, но сохранивший мальчишескую дерзость — прядь светлых волос упала ему на глаза, и он раздражённо её сдул, — и Саске неожиданно ощутил: взгляд Наруто изменился.       То, как он на него смотрел, как разглядывал — изменилось. Будто что-то тайное, тщательно скрываемое, вырвалось наружу и оставило на Саске явный след его заворожённого, внимательного интереса. Безоблачный и ясный, точно небо, взгляд, теперь всецело был обращён к Саске. Ни к Кибе, ни к Сакуре, ни к Конохамару, ни на Нимбус или снитч, ни даже вглубь Косого переулка, который, Саске был уверен, Наруто увидел тогда, в одиннадцать лет, впервые.       Теперь он смотрел только на него — и тень той детской симпатии, обращённой к Наруто, что родилась задолго до этого дня, жила в ожидании и предчувствии чего-то желанного, но ещё неизвестного и непонятного уму подростка, наконец вырвалась наружу, будто мечта из зеркала Еиналеж, нашла отклик — тот самый, нужный, как воздух и солнце, отклик особенного внимания, который ни с чем не спутаешь.       Саске знал о чём говорил — дюжина девушек, что обступили его секундой позже стаей назойливых влюблённых гарпий, вызвав у Наруто недовольное фырканье, как нельзя кстати это подтвердила.       Поэтому — да, если бы Саске спросили, он бы ответил: июль, двадцать пятое число, спустя два дня после одиннадцатилетия… Впрочем, разве это было так важно, когда именно он понял, что тот мальчик — этот Узумаки Наруто, станет для него кем-то особенным?       Но никто его ни о чём не спрашивал — Салазар всеблагой Слизерин, лишь бы Наруто не узнал подробностей той истории с Оборотным зельем, — а потому сидящий под дубом в Запретном лесу, смущённый, растерянный и опешивший от услышанного среди снега и полночи Наруто не догадывался, что реальность казалась Саске даже лучше, чем мечты. Просто он очень боялся её спугнуть.       А ещё боялся — что день, когда Какаши назначил им совместное наказание, стал тяжелейшим испытанием для его выдержки; что порой выглядел Наруто так, словно прознал про тот случай с зельем — что именно ему сболтнули дружки-гриффиндорцы? — и теперь издевался, — а как иначе объяснить те его слова на лестнице? — многого, в общем, боялся — может, я растерял остатки мозгов, когда позволил ему врезаться в себя во время квиддичного матча, лишь бы эта бестолочь не сломала шею? — но с трудом признавался в этих тайнах даже себе.       Впрочем, если бы у Наруто сию секунду нашлась Сыворотка правды, Саске удалось бы разговорить, только… всё, что занимало его в эту секунду: это мокрый от подтаявшего снега зад, холод, забравшийся под мантию, и тёмные глаза напротив, на дне которых затаилась чёрная, как густая кровь, тайна.