Мир через объектив или/и полимер

Если за Предприятием 3826 давно настал тихий час, то в «Челомее» обстоит всё куда иначе, невзирая на глубокую ночь и преследующую усталость. Но порой бывают такие обстоятельства, что при них любой сон испарится, и они не всегда касаются ответственной работы, хоть таковой и много. Коллективная возня над планом предстоящего праздничного мероприятия, список гостей и ожидаемых репортёров, связь с «Аргентумом» по поводу их учебного мультфильма, связь с работниками научных полигонов для рассылки приказов от лица товарища Сеченова, переговоры с местными творческими личностями, украшающими город. Завтрашний, то есть, уже сегодняшний визит в тот лагерь «Сатурн» на торжественное открытие пионерской смены как одному из должностных лиц, состоящего в организации… Кратко говоря, перечень неотложенных дел. Одна их часть выполнена через устройство «грушу», что передала информацию по местному сопряжению связи. Нюансы, касаемого мероприятия в честь «Коллектива 2.0», записаны и трижды продублированы: в той же «груше», в именном щебетаре и в записной книге. И хоть Дмитрий Сергеевич утверждает, что после обновления нейросети блокноты учёным не понадобятся, привычку делать записи ручкой на поверхности бумаги никуда не денешь. Да и Михаэля ручное заполнение несколько бывает расслабляет. Особенно сейчас, когда это делается в одиночной обстановке квартиры под звуки маятника Ньютона. В голову ловко проскальзывали левые мысли, которые выкинуть не представлялось возможным: если к размышлениям прибавлялись дела сердечные, то всё — это не выкинуть, и не уснуть. Конечно же, все мысли сейчас были поглощены о семействе Сеченовых. В частности, о Лидии Викторовне, невестке его начальника, и её характере, что любим и ненавистен местами одновременно. Вот же упрямица, думал Михаэль: о своей принадлежности семье Сеченовых она умолчала в Екатеринбурге, назвавшись ему четыре года назад девичьей фамилией Романова. Михаэль и дальше не знал об этом, если бы вновь не встретился с ней, её мужем и дочерью в театре имени Майи Плисецкой, где Дмитрий, сам того не подозревая, выложил на стол все карты. Но даже эта всплывшаяся правда со всеми рисками тогда не остановила Штокхаузена, как и Лиду в прочем тоже. До сих пор в его спальне, сколько бы постельного белья не было сменено после того вечернего рандеву, витает слабый аромат её тех яблочных духов. «В памяти у тебя витает, а не в спальне. Там уже всё давно выветрилось…» — возразил его внутренний голос. И хоть он был прав, Михаэль с ним не мог согласиться полностью. Тоска, которая вырывалась из стен его самоуверенного, местами противоречивого характера и личности интригана, не давала соглашаться с логичными доводами, толкая на риск и безумные погони за любым утешением. Как так случилось? Штокхаузен до сих пор понять не может. Искал девушку чисто для физического удовольствия без обязательств, а в итоге нашёл настоящую родную душу, которую, сам того от себя не ожидая, не захотел терять и отпускать. Отпустить, правда, всё равно пришлось — её ждала семья. Но забыть так и не смог, не получилось, сколько бы не старался. При любой попытке сойтись с другой женщиной все мысли настойчиво возвращались к ней, её имя случайно вырывалось вслух, и на том несостоявшиеся отношения заканчивались поспешно. Чуть ли не в каждой блондинке ему мерещилась Лидия, пока не дошло, что его влюблённость переросла в одержимость, и это надо было заглушать незамедлительно, ибо уже ловил на себе подозрительные взгляды от коллег и начальника. Благо, контроль над собственной головой не улетела полностью, раз решил самостоятельно записаться к психотерапевту. Что по итогу? Периодические откровенные беседы, спасибо врачебной тайне, принятие выписанных по рецепту успокоительных, и заключительный совет не заводить новые знакомства и романы хотя бы полгода. Советы показались странными, Михаэль отнёсся к ним и вообще врачебной практике психотерапевта скептически. Но, как ни странно, это сработало: с регулярным принятием успокоительных, нервозность проходила, разум возвращался к работе и делам существенным. А вместе с тем пропадала и эта одержимость… Пока не настало то мероприятие в театре, которое моментами вывернуло жизнь наизнанку. Та повторная встреча, те выяснения отношений и размышления о дальнейшей, возможной совместной жизни, находясь уже наедине. На личной беседе с ней он выяснил, что Лида по своему психологическому состоянию тоже недалеко от него ушла. «У дураков мысли схожи…» — вспомнил он эту фразу, которую случайно услышал от агента П-3. Хоть и цапается с Нечаевым, но некоторые вещи агент говорит верные, тут отрицать не хочется (как и соглашаться вслух тоже). Сначала эту фразу Штокхаузен не понимал. Теперь понимал её ясно как день. Да только запоздало это всё. Если бы не конфуз с закулисьем театра («Будь проклят этот Ласточкин и тот нетерпеливый клиент, которому срочно, в разгар общественной премьеры, понадобились эротичные игры с куклой в гримёрке, ублюдок похотливый!» — пронеслась злоба), они бы и не поссорились и опять не разошлись как в море корабли. Быть может, Лида уже тогда бы решилась на развод, и жили бы они сейчас, если не идеально, то точно хорошо. И было ради чего возвращаться домой, ради чего позволить себе брать отгулы для особых времяпровождений. И, самое важное, ушла бы Лида спокойно, без последующих чувств вины, особенно по отношению к единственной дочери. Речь ведь только о разводе, а не вовсе о расставании с целой семьёй. Штокхаузен помнил прекрасно свою последний с ней разговор и её признание, что Лида не боится разводиться с мужем потому, что он друг детства. Для таких друзей свойственны иные отношения, крепкие и куда более понимающие, имущество для них пустой звук, тем более они оба — люди вполне состоятельные. А в Георгия Михаэль и в самом деле не распознал как соперника, напротив, сочтёл его в момент знакомства таким же приятным человеком как его старший брат. Братья Сеченовы разные по возрасту, но так похожи своим научным мировоззрением, хотя Горя по большей части скромник и относится ко всему куда проще, стараясь не привлекать к себе лишнее внимание, во многом уступая Диме. Посему его Михаэль не боится. А вот Ирина… С ней, отметил Шток, случай куда более интересный. К детям он относился без такового отвращения, не раз наблюдал за их порой забавными повадками поведения, местами завидовал их детскому жизнелюбию, но в роли отца себя не представлял, да и от младенцев не млел. Лидия про свою дочь как раз более охотно рассказывала в Екатеринбурге, отзывалась о ней как о самом дорогом человеке в её жизни, добром солнышке, и как о стимуле, ради которого и приехала в тот город. Штокхаузен на эти слова не выразил какое-то удивление. Для мам их любимые дети — это ценное; ради них и их будущего они готовы идти на всё. Здесь Шток сравнил Лиду со своей покойной мамой (позволив в тот момент скупой слезе пролиться при воспоминании о дорогой маме Сабине), которая ради его будущего не жалела себя, посему факт о материнской любви и чуткости неоспоримый. Да и наличие информации о дочери им обоим всё равно не помешала эмоционально и физически сблизиться. Но тогда он воспринимал Ирину как Ирину Романову: более-менее важное звено, не опасное, поскольку находилось на расстоянии. Когда же при личном и неожиданном знакомстве всплыла настоящая родословная, краски быстренько померкли. И готовое дружелюбие переросло к Ирине тогда в настоящее что не есть подозрение со всеми психиалогическими анализами. А после ссоры и регулярных писем Лиде так и вовсе погрузился в изучение личности Ирины Георгиевны Сеченовой, выискивая любую про неё мелочь как о потенциальном сопернике, о чём сейчас задумался с горькой усмешкой над собой от собственных слов, что вспоминались: «Ирина — соперник и преграда к женскому сердцу, виновница в его расставании…». Какой же абсурд! И всё же два года назад Михаэль серьёзно увлёкся этим изучением, подойдя к делу чуть ли не с фанатизмом, не жалел свободного времени отдыха. Как и личных записей в щебетаре, которые время от времени приходится переслушивать и стыдиться от первых впечатлений при нынешнем анализе для воссоздания всей картины. Закончив возню в блокноте, где поставил жирную точку, Штокхаузен решительно достал именной щебетарь из кармана своего тёмно-синего пиджака. Для разминки начал ходить по своему кабинету медленными шажками. В момент ходьбы лучше получалось анализировать услышанное, быстрее вспоминались не только слова, но и выраженный тон. Щебетарь начал аудио-воспроизведение: — Штокхаузен: запись первая. На календаре пятое сентября, пятьдесят третий год. С горечью продолжаю вспоминать наше расставание, которое произошло летом. Ох, до чего же по-дурацки всё вышло!.. Единственный плюс, который можно из этой ситуации выделить, так это последующее решение Дмитрия Сергеевича Сеченова наконец-то прикрыть чёртов социальный эксперимент с театральным закулисьем. Надо отметить, что над Ласточкиным я не постесняюсь потом позлорадствовать: этот самовлюблённый выскочка получил своё. Однако! Освободилось место для ещё одной интересной протеже в этой истории — Ирине Георгиевне Сеченовой. Подросток тринадцати лет, с приметными родинками на лице, какие я заметил у Георгия Сергеевича. Расположение глаз на лице отдалённо делает её похожей и на Дмитрия Сергеевича. Учтивая, вежливая, спокойная — настоящая что не есть гордость для взрослых Сеченовых. Как не хуже Igel… то есть Лиды, она тоже пошла в творчество, разбиралась в искусстве и, должен признать, её знания в области эстетики меня приятно впечатлили. Со мной она вела себя вежливо, мило, её не напрягали мой акцент и снобизм, от моих речей она демонстративно не зевала, слушала меня внимательно. На моё предложение сопроводить Лиду в зрительный зал я не уловил со стороны Ирины какую-то затаённую злобу, ноты ревности, или что-то в подобном духе от подростков. Казалось бы, всё хорошо, так от чего же такие волнения? Да дело в том, что Ирина вела себя дружелюбно на глазах многих: эта смена масок — знакомая схема средь подрастающего поколения. Тихони, лично у меня, всегда вызывали подозрения: они как бомба замедленного действия. Будь мы одни, уверен, она проявила бы себя иначе. Опустилась бы до каких-нибудь пакостей и оскорблений, показав своё настоящее «Я». Да и, в данный момент, я позволил себе вспомнить стереотип, что дети, чьи родственники — великие люди, являются избалованными, да простит мою кто прямоту, гадёнышами. Они же юные манипуляторы, которые в глазах своих родителей выглядят невинными ангелочками, хотя на деле поощряют их внутреннего демона. Стереотип — он и есть стереотип, стереотипом поводи. Тем более, что девочка немаленькая, половое созревание никуда не денешь. Да и этот её внимательный взгляд в мою сторону… Она явно могла догадаться, что я и Лида — любовники. И решила молчать про это до той поры, пока сочтёт это для себя нужным. Будь она в самом деле этим «добрым солнышком», Лида бы не говорила о разводе с таким леденящим страхом, когда речь между нами поднималась о девочке. Хотя, кто его знает? И добрые люди могут быть способны на капризы. С детьми так вообще всё очень сложно, ибо их личности со всеми хрупкими гранями… — Ой, идиот! — прокомментировал сейчас Штокхаузен, устало потирая глаза. Нет, спать не пойдёт. Раз взялся за анализ и воспоминания, то продолжит, чего бы это не стоило. Для Дмитрия Сергеевича придумает оправдание о своём недосыпанном состоянии. Мужчина включил следующее: — Вторая часть первой записи. День, месяц, год — всё те же. На сей раз воспоминания о том, что было после разоблачения того нетерпеливого клиента. Его как раз застала Ирина, когда она, как сама нам призналась, пошла искать Лиду по просьбе Дмитрия Сергеевича. Процитирую, хоть и не точно: «Работники театра не видели мою маму, так как людей много, и всех попросту не запомнить. Я заблудилась в коридорах, услышала из гримёрочной стоны и подумала, что кому-то там стало плохо. Открыла дверь и… у меня дар речи пропал.» В это её признание и просьбу Сеченова я не поверил: уже звучит подозрительно. Вот только возникла небольшая загвоздка: сам Дмитрий Сергеевич подтвердил её слова. Да и если прислушаться, звучало вполне логично, поскольку Ирина впервые в этом театре. Однажды и я там чуть не заблудился. Но после стольких событий со всеми такими якобы совпадениями, когда наши отношения разошлись по швам, мои обида и подозрения в её адрес были сильнее логики… «Вот зачем ты вышла из зрительного зала? Кто тебя просил подходить к чёртовой гримёрной?..» — так я и думал. Когда Лида уже кричала на Дмитрия Сергеевича после его признания, что это он создал социальный эксперимент, я заметил, что у Ирины лицо стало виноватым. Не испуганным или шокированым, а именно виноватым. Её эмоция вроде бы и подтвердила мои мысли на её счёт, и в тот же момент ничего не подтвердила. Чертовщина… Михаэль после услышанного цокнул языком и угрюмо вздохнул. Эти первые записи, которые поначалу считались разумными, сейчас звучали как бред сумасшедшего, винящего всех и вся. Однако упорно шёл дальше, включив: — Штокхау… Лучше не буду произносить фамилию. Просто нумерация записей. Вторая запись. Да, вторая. Октябрь, всё тот же пятьдесят третий год. После пяти писем в ответ получил только одно от Лиды, спасибо хоть на этом. Я даже зачитаю: «Я тебя простила… Ну, почти. Но пока не хочу с тобой говорить. Пожалуйста, дай мне время…» Это уже какое-никакое облегчение. Всё бы ничего, но на бумаге с буквами замечены точки… от слёз. Скажите мне на милость, как понять эту женщину? Что мне с ней сделать? Лично заявиться в её дом и поговорить с Георгием и Ириной при ней же? А что если они оба, тихони на вид, манипуляторы те ещё? Нет, а что? Дмитрий Сергеевич тоже на вид дружелюбный, но управляет Предприятием железной рукой. Хотя, там работа — это понятное дело. Дела семейные — уже совсем другое. Хуже всего то, что встретиться с ними я не могу. Знаю их город, но не знаю адрес, и спросить мне об этом некого. Только и остались об Ирине с Георгием те впечатления с театра. Девочка особенно не уходила из головы, до сих пор вспоминаю её то виноватое лицо. Однако уже не с такой жгучей обидой, как неделями ранее. Но подозрение всё так же висело надо мной, как лезвие гильотины, где возле рычага стояла именно юная Сеченова… С Лидой я не прекращу вести беседы. Вот только урежу частоту отправки писем… Спасибо Дмитрию Сергеевичу, что не жалеет для меня работы. Нет, правда. С выполнением рабочих обязанностей собственные проблемы так не досаждают… Михаэль тихо засмеялся над этим чудным словом «манипуляторы», звучит по слогам забавно. А воспоминания всё проясняются: — Запись третья. Конец февраля, пятьдесят четвёртый год. Я уж было отчаялся и хотел бросить свою затею с анализом и действительно дать Лиде время, тем более писем от неё больше не было, да и я тоже не писал из-за своего плотного рабочего графика. Но я наблюдал за её действиями через сделанные фото для журналов, которые регулярно присылают в «Челомей». Не перестаю восхищаться её работами с фотографиями и умением поймать момент… Так, я отвлёкся! Я считал, что моим замыслам не суждено было продвинуться дальше, пока не подвернулся удачный момент. А именно — идея Дмитрия Сергеевича, его разработка полимерной перчатки с генерацией и встроенной ИИ для художественных целей. Художественная нейросеть буквально на руке. ЛС-1 — или же «Любые Сюжеты». И это была строго только наша работа. Секретная. Первая была мысль — опять вмешательство власти. Но нет. Дмитрий Сергеевич гордо мне заявил, что это будущий подарок для его племянницы к её дню рождения. Не к этому, а следующему — на пятнадцатилетие. Такие вещи за два месяца не делаются, как правило: тут я Сеченова прекрасно понимал. Хотя идея, лично мне, показалась несколько странной и слабо представлялась в деталях. Не менее странно само решение Дмитрия создать такое изобретение ребёнку: это не игрушку подарить, а серьёзное по функционалу устройство. И всё же… какая ирония сложилась! Разговоры о его семье пошли из уст того, у кого в глубине души я боялся больше всего об этом спрашивать. Мой замысел с психологическим анализом сдвинулся с мёртвой точки, чему я не мог не радоваться… Когда в момент ходьбы нога опять споткнулась о некое невидимое воздушное препятствие из-за тапочек, Штокхаузен с шипением свернул анализ на ходу, так как чуть было не уронил прибор. Посему тут же удобно расположился на своей кушетке, пододвинув под собой подушку, и включил щебетарь: — Запись четвёртая. Вторая половина марта. За время совместной работы над нашим полимерным художественным проектом, мне удалось узнать многое и полезное. Какой я был глупый, что не сразу интересовался о семейной жизни своего начальника, считая это неважным элементом в нашей рабочей организации. Сначала Дмитрий не столь охотно делился семейными историями, но постепенно начал передумывать, используя аргумент, что при создании вещи я хотя бы поверхностно должен знать её будущую хозяйку. Ко мне опять вернулось то подозрение насчёт Ирины, но обида на неё отсутствовала, так как в этой ситуации с закулисьем были виноваты мы все по-своему. Я старался задавать вопросы про неё осторожно, начиная с простых, вроде «любимый её цвет», на что получил в ответ — «оттенки жёлтого и оранжевого». На мои слова о том, что, мол, ваша прямая родственница, значит, заранее знает все предстоящие технические обновления, имеет тоже например именной щебетарь, и что у неё много поклонников (ну, в этом плане я признаюсь, что несмотря на все мои подозрения, девочка она симпатичная, тем более мама её та ещё красавица), Дмитрий спокойно, но твёрдо возразил. И я выяснил, что общаются они раз или два в год, да и то по телефону. И что нету у неё никаких поклонников и уж тем более друзей, о чём Дмитрий тайно узнавал из электронного школьного журнала этой Невской школы с досье о каждом ученике и итогового рейтинга от единого мнения педагогов и директора. Для премьера министра и одновременно робототехника такие вещи достать непроблематично. Тем более, что это и делается всё в рамках инкогнито. Звучит, конечно, не очень хорошо, но Дмитрий Сергеевич получал информацию только об Ирине исключительно для благородных целей, семейных. Он мне признался, что хочет лучше знать свою племянницу и принимать участие в её жизни как угодно. Даже таким техническим путём, как передача данных себе. Что ж… Копию информационной записи об ученике я и себе тихо отправил — для своих целей… Взгляд мужчины упал на выключенную «грушу», где копия досье до сих пор хранилась и вместе с ней другие, не менее интересные материалы. Но в данный момент его тело не хотело подниматься с этой приятно мягкой кушетки и нарушать расслабленное состояние. Щебетарь хорошо продолжал свою работу: — Запись пятая. Со всей этой вознёй над перчаткой к своему делу я вернулся только в начале мая. Зато с информацией. И досье было на месте, ещё ни кем не тронутое. Что сначало шло? Фамилия, имя, отчество, дата рождения, место рождения… Интересная, кстати, деталь: родилась она в городе Семей, что располагался в двадцати километрах от Предприятия. Совпадение. И… какая радость! Узнал адрес её нынешнего проживания, начиная с города и заканчивая номерами дома с квартирой. Всё, Igel, готовься меня ждать в гости, хех! Но из Предприятия 3826 уехать пока не могу: слишком много дел… Социальный школьный рейтинг Ирины составляет 3.7. Как мне говорил Дмитрий Сергеевич, в школах пятибальная шкала оценки. У взрослых же он идёт от пяти до десяти, хотя последнее ещё ни за кем не замечено. Ага, вот и краткая характеристика об ученике. Зачитываю: «Спокойная, воспитанная девочка. Состоит в отряде пионеров — лидер В. А. Горбушина отзывается о ней как о надёжном, добром и отзывчивом товарище, хоть и немногословном и крайне застенчивом. Конфликты за ней с педагогами незамечены. По отношению к одноклассникам тоже нет проблем, но чаще всего её замечают в одиночестве. Оценки удовлетворительные: математические предметы даются слабо, однако преуспевает в художественном искусстве. Как сообщает наш школьный психолог, у Ирины наблюдаются черты интроверта и комплекс неполноценности. Как она сама призналась, её иногда продолжает пугать собственная фамилия. Психолог в её словах распознал страх быть объектом насмешек и избиений по этому поводу, с чем ей приходилось сталкиваться в другой школе…» Дальше я читать не стал, морально не смог. Меня будто передёрнуло и казалось, что я читал о себе, нежели о ней. На секунду вернулся в эту чёртову английскую школу, к ненавистным одноклассникам, к прозвищу Фриц… Ну ладно, среди англичан я был чужим немцем. А вот Ирина — чужая среди своих. Я был таким идиотом, думал о ней как о каком-то мелком чудовище и до последнего не верил в искренность её добрых намерений с самого начала нашего знакомства. А почему не верил? Потому что в свои годы юности я этого не видел со стороны сверстников. Я лишь получал от них тумаки, и образ злого подростка, как выяснилось, закрепился в моём разуме до нынешнего времени. Так что образ Ирины как юного манипулятора вычёркивается: из текстов и из моей головы… Остаётся последняя запись, относительно этого анализа. Что сделана совсем недавно. Не менее душераздирающая. До сих пор при воспоминании волосы встают дыбом: — Неожиданно шестая запись. Двадцать второе мая. Пятьдесят пятый год. Дмитрий Сергеевич вместе со своими телохранительницами вернулся из Северной Пальмиры в «Челомей». Он и ликовал, и в тот же момент на нём лица не было. На мой вопрос «Как прошло время в городе и как отпраздновали пятнадцатилетие?» он тут же мне приказал найти программистов, чтобы те обнаружили в Пальмире некую «Пчелу» с записью суда из Невской школы и отправили копию сейчас же. Конечно, за годы сотрудничества Сеченов не раз у нас всех напряг вызывал. Но этим приказом он меня всерьёз встревожил, и вопросов стало ещё больше, только я их не озвучил. Да и ответы сами появились, когда Дмитрий получил востребованную копию видеозаписи и, пригласив меня, начал её смотреть. В ней я увидел Ирину, по обе стороны от неё сидели какие-то девочки. Сзади находились взрослые, среди них заметил Лиду; она за два года изменилась. Спереди — ещё одни взрослые. И сотрудники милиции… Школьный суд: дети и их родители. От одного вида племянницы Сеченовой мне аж плохо стало: столько синяков на лице. Опять начало душить это чувство дежавю… Про эмоции Дмитрия в момент просмотра сказать было тяжело. Он сидел и смотрел молча, но я не сомневался, что внутри у него бушевал вихрь. Ирина, что почти два года училась спокойно, вновь подверглась насилию. Вновь потому, что она Сеченова. Чуть что произошло у других, автоматом виновата она. И самое печальное, что она так же думала про себя, если судить по её растерянному взгляду. Но тот момент, когда она начала заступаться на напавшую неё одноклассницу не без оснований, нас обоих поразил. То есть, правильно ли я понял? Ирина заступилась за неё, чтобы той не сломали жизнь тюремным заключением, в то время как напавшая, не думая о своих действиях, лишь позже начала раскаиваться? Не знаю, что и думать, ибо такое я наблюдаю в первый раз за свою жизнь. На секунду показалось, что Дмитрий Сергеевич, начальник всего Предприятия, обычно держащий дистанцию человек с непоколебимым характером, позволил себе пустить слезу, что его принялась утешать Правая. А позднее, после смотра суда и наших личных доводов, Дмитрий Сергеевич уверенно заявил, что планирует сделать так, чтобы Ирина после лагеря провела остаток лета здесь — в «Челомее». Теперь она стала частичкой «Коллектива 2.0». И тут меня страх накрыл с новой силой, стоило вспомнить кое-какие детали. Например то, что она не только племянница моего начальника, но и дочь моей любовницы… пусть и на данный момент бывшей, так как с Лидой я почти два года не виделся. Если на суде Ирина вела себя по отношению к напавшей по совести и своей справедливости, то вряд ли она ко мне будет столь радушна В любой доброте есть своя грань… После завершения проигрывателя Михаэль, устало потерев переносицу, перевёл чуть сонный взгляд на часы, что были на рабочем столе. Подходила половина второго. Идти в спальню не было смысла, тем более будильник тоже вместе с хозяином «переехал» в кабинет. Да только вот ощущения… Будь они прокляты, что не дают заснуть спокойно. Как и именной щебетарь, который не хотелось убирать назад. Штокхаузен активировал функцию создания записи. И почти без эмоционально, стараясь деловито, начал произносить: — Запись седьмая. Тридцатое… Нет, тридцать первое мая. Прослушав все шесть плюс один записей, понял, от чего же Лида в самом деле боялась уходить. Она не боялась дочь. А боялась за дочь. Боялась стать в её глазах предателем, который бросил ребёнка в трудную минуту. Однако Ирина сама уехала от неё. Как говорил Дмитрий Сергеевич: «Она была готова уехать из Северной Пальмиры, даже не будь того лагеря…». Кабинет в академии для неё почти готов. Она теперь часть «Коллектива». А это значит, что и мне придётся с ней часто видеться, как бы сейчас страшно это не звучало. Что делать? Молчать дальше? Или всё же мне пойти на признание, раз mein Igel до сих пор не обмолвилась словом? Хм, раз про Петрова я не побоялся заявить, то и здесь не побоюсь. Наверное… Сегодня я её увижу лично в «Сатурне». И решу наконец, что она всё же за человек. Но одно ясно — в ней, как и в её отце, что до сих пор боится темноты и бабочек, нет этой черты манипулятора… Закончив запись, Михаэль со звонким хлопком закрыл щебетарь, тем самым его выключив. И спустя секунды ещё некоторых левых раздумий позволил себе заснуть, подложив под голову левую руку, а правую — на живот. Хотя бы до восьми часов утра продлится сон. Пусть и под включённый свет настольной лампы…