Мир через объектив или/и полимер

— …В общем, такие вот дела, — закончила Ирина свою душераздирающую историю, издав под конец усталый вздох. Шли девочки сейчас неспеша вокруг огромного травяного поля для футбола или же лапты по беговой дорожке в который раз. И обе чувствовали, как начинает покалывать в щиколотках и пятках, но всë равно вышагивали по гладкой, твёрдой поверхности без остановки. Мимо зрительной территории, низких скамеек, различных турников, посаженных в землю раскрашенных в ряд старых автомобильных шин для прыжков по ним, и специальной высокой атрибутики для освещения поля в виде «ромашек». И всё это располагалось на фоне окружающей смешанной растительности — на низменности, в 300-400 метров от основного пункта лагеря. Только к нему и был виден этот высокий, единственный путь по давно вытоптанным на холме ступенькам. В остальном вокруг площадки только зелёные посадки с враждебным бурьяном крапивы, за которым ничего не видно, если не приглядываться лучше. Здесь образовано много теневых участков, из-за чего казалось, что на улице стоял вечер. Было так тихо, словно девочки гуляли в лесу, а не возле лагерного комплекса. Доносилась вдалеке иногда песнь кукушки, ещё дальше от территории шумела вода огромного озера Лазурь, постоянно что-то щёлкало и трещало промеж деревьев и в кустах. И ни одного звука, который мог напоминать о присутствии роботов, ибо нет «ульев» и дронов. Вместо них подлетали лишь «любимые» писклявые комары: они либо ловко уворачивались, либо сразу же встречали свою смерть от девичьих ладоней. Ирина не хотела говорить всё, что висело на душе, предпочтя было опять увильнуть, чтоб никто за неё не беспокоился, а не её беспокоили. Нутром понимала, что Валю она достала ещё с того школьного случая, заставив её нервам пошатнуться, хоть драка возникла по инициативе других. Но от назойливового чувства вины никак не могла избавиться по сей день. И тем не менее Ира всë же себя пересилила и поделилась своими переживаниями с живым человеком, зная, что капитан не из тех людей, которые собирают сплетни. Хоть она и не самая лучшая подруга, но заменяла сейчас маму… нет, старшую, опытную сестру (однако, отмечала Сеченова про себя, общение с ней чем-то сильно отличалось от общения с Люсей, только чем именно — не ясно). Пусть Горбушина и неприлично ругается как сапожник, не раз извиняясь перед пионерскими устоями и Лениным за это, однако к другим у Ирины такого доверия нет. Да и кто в этом мире идеален? — Правильно ли я тебя понимаю? Филипп проявил к тебе любезность, говорил комплименты, уже чуть ли не поцеловал, а ты запаниковала? Ирина молча кивнула, ожидая услышать из уст осуждения, мол, «зря ты так испугалась, успокойся», или более грубо как: «ты просто себе напридумала всякое», «ну ты и дурочка» и прочее, что обычно можно услышать от сверстников. Хуже, когда такое доносится от взрослых, особенно больно, если от родных. Но ещё хуже, когда от старшего поколения; моментально вспомнилась её бабушка из губернии и эти уроки жизни, которыми та любит брезговать. Однако к её удивлению вдобавок с подоспевшим страхом, Валька лишь нахмурилась, опустив глаза. Не на такой исход Ирка рассчитывала. — Прости, — только произнесла Горбушина виноватым тоном. — Я ведь посмеялась чуток и даже не подумала… — Всё в порядке. Я на тебя не могу обидеться. — Нет, Ир, ты не понимаешь. Вернее, наоборот, поняла… Просто, — подбирала слова Валентина, находясь в редкой для её характера растерянности. — Я хоть и встречалась с мальчиками, правда, некоторых у меня Настя Шерман уводила, а я ей идиотка прощала, но не суть… Речь не об этом. А о поведении. На моей памяти ни один из кавалеров не приближался к моему лицу, чтоб поцеловать сразу же в первые минуты знакомства. Потому что это ненормально. В книгах и фильмах, может, нормально, но никак не в жизни. А Филипп мне сразу показался каким-то странным: то меня с тобой перепутал у флагштока, то всю дорогу расспрашивал про твоё состояние. — Хочешь сказать, мои опасения возникли не напрасно? — Стоп-стоп-стоп! Опасение — слишком громко сказано. Здесь подходит именно подозрение. Про него мы ж так ничего и не знаем. — Ну, я знаю немного, ибо сам поделился. Что он пишет рассказы, стихи, родственник Степ… Стефана Ильича Ласточкина… — начала перечислять Ирина, но последнее произнесла со сдержанным отвращением. Про худрука Вальке, да и вообще кому-либо говорить категорически не хотелось — ни про него самого, ни про его делишки тем более. Посему в душе у девочки есть место и облегчению: ведь дорога в театр открыта только самому богатому классу, а простые люди не видят всего этого закулисного безумия, не опускаясь до низости, и прекрасно. — Это кто такой? — Художественный руководитель местного театра имени Майи Плисецкой. Театр, где наравне с балеринами выступают роботы. И театр в своём роде тоже считается как научный полигон, — неохотно ответила Иринка. — Хм, родственничек худрука, юный писатель-любитель, лидер отряда пионеров. Ну, честно говоря, нет ничего из этого, что могло бы вызвать именно опасения. Но это не отменяет того факта, что его поведение выглядело странным. Или… — недоговорив, Валентина погрузилась в новые размышления. — Что? — вдруг бросила на неё Ирина напряжённый взор. — А что, если он сам, не хуже тебя, в такой вот тупиковой ситуации? — предположила Горбушина. — Это ты сейчас о чём? — Ну, смотри сама, с точки зрения психологии. Только ты ничего не думай, я его ни в коем разе не защищаю. Филипп, как и ты — творческий человек. Про романтику читал и писал, скорее всего. Так? Так. Придумывать подобные моменты с другими, в частности, с выдуманными героями — это проще всего. А вот когда сам оказываешься в такой ситуации, из головы вылетает всё, как в момент пересказа у школьной доски. Вот и с тобой не знал, как правильно поступить. Потому и суетился бегал, думая, что где-то допустил оплошность. Если бы видела его лицо во время нашей лапты, ты бы поняла, к чему я клоню. Выслушав сказанное, Ирина до самого конца не хотела расставаться с другом-подозрением, что был с ней в компании всю эту половину дня. Но тут подоспела её сострадательная ко всем и вся личность, которая уловила в словах логичный домысел и выразила немое согласие с Валей. И тем самым сильно надавила на совесть свою же хозяйку. «Ира, твою дивизию… Почему ты об этом не подумала? Некогда было! Ведь пугалась, жаловалась, ярлык вешала, молодец!..» — пронеслось в голове её же упрёк. Девочка не знала, что чувствовать в итоге. Злобу на себя, вину за свои мнение и действа — всë перемешалось во внутреннем эмоциональном водовороте… Всё произошло слишком быстро, нет чёткой картины произошедшего, и время нельзя вернуть вспять. Ситуацию напоминало сплошное болото, где вокруг туман, нет ничего, за что можно ухватиться. И остаются два варианта, от которых зависит жизнь: либо бороться и пробираться дальше, либо сдаться и утонуть. Тонуть Ирине не хочется. Но так же не хочется проплывать к этой замеченной в тумане единственной роли — спутницы. В принципе не хочет, чтобы её личные границы кто-то нарушил. — В этом есть смысл, — промолвила Сеченова после недолгого анализа. — Вот только… не желаю его огорчать. Но я приехала сюда не в поисках какой-то там романтики. Ну, не нужно мне это и всë. И нет, это говорит не мой страх. — Что посоветовала твоя перчатка? — неожиданно спросила её Валентина, посмотрев внимательно на Люсю, что сейчас пребывала в безмолвном режиме. — Я ж понимаю, что ты с ней до меня беседовала. — Рассказать Филиппу про себя и своё решение всё как есть. — Вот и расскажи ему всё как есть. Да, поначалу он расстроится, похандрит походит. Но это мальчики: такие вот они — чудные. Хотя мы, девочки, тоже чудные, но речь сейчас не про нас… Время пройдёт, и уже потом им становится откровенно плевать на свои расстройства. Через дни и недели они бегают радостные, словно ничего и не было. — Но что, если… — Ира, своё вот это «но что, если…» убери куда-нибудь подальше уже. Честно, заебала. Не меня, а себя ты заебала — своими же загонами! — Выражаю согласие с вашими словами, товарищ Горбушина. Ирина, перестаньте себя заёбывать своими же загонами! — вдруг произнесла почти что серьёзным тоном Люся, и её последнее обращение с нецензурной бранью не на шутку удивило девочек. Ирка на неё и вовсе уставилась в немом шоке, поморгав глазами несколько раз. А Валя, хоть и ошеломлена не меньше, не могла сдержаться и громко захохотала, слегка нагнувшись вперёд и хлопнув ладонью по своему правому бедру. — Люся, как не стыдно! — только и произнесла Ирина, будто зачитала нотацию маленькому ребёнку. В ответ концы трос ЛС-1 чуть опустились вниз, словно показывали виноватый вид, правда, лишь на доли минуты. — Не слушай свою хозяйку-зануду! Ты всё правильно сказала! — одобряюще воскликнула Валентина, не прекращая хихикать. — Никаких манер! У вас обеих! — наигранно обиделась Сеченова, но улыбка с фырканьем предательски её выдала. — Ха-ха-ха-ха-ха, — прозвучало от Люсеньки, только называть это смехом язык не поворачивается. Голос механический, чтение было по слогам, эмоций никаких, и вышло это немного пугающим из еë «уст». Но вместо того, чтоб испытать ужас, девочки, переглянувшись на секунду, чуть не упали на дорожку от общего гогота. И когда веселье постепенно сошло на нет, Ирина почувствовала пускай частичное спокойствие, за что была благодарна им обеим. А полное спокойствие будет, когда увидится с Филиппом, сделает чистосердечное признание и, самое главное, постарается при всём этом не струсить и не поддаться своей же эмоциональной манипуляции. Только Сеченова хотела предложить Вальке вернуться во двор лагеря к остальным, как вдруг за крапивным бурьяном недалеко от них показался маленький дом. Подходить к нему сквозь зелёное море крапивы — перспектива для самых смелых или просто сумасшедших. Из расстояния видно, что дом выглядел старым и в плачевном состоянии. Тёмные, местами выгоревшие древесные стены, забитые досками окна без половины стëкол, черепицы крыш, края стен и плинтус покрыты мхом, трубы ржавые настолько, что где-то выявлены дыры и другого цвета мох. Одноэтажный дом полностью сливался с местным растительным окружением, поэтому он едва заметен. — Не знала, что у лагеря есть такой вот сосед. — Виктория Дмитриевна рассказала, что там какой-то рыбак жил. Дом так и стоит без хозяина. Где-то лет десять уже, — рассказала Валька. — Странно. Почему его под лагерь не обновили? — Не знаю. Быть может, Евгений Олегович потом с ним разберётся. Если это так, то замечательно. Не вписывается в обстановку эта рухлядь. — Не вписывается. Но выглядит любопытно, — почти шëпотом произнесла Ирина, смотря на дом не отрываясь. Как художнику, что любит яркие палитры природы, ей ещё нравится и другая сторона этого мира. А именно — заброшенные места с его их безлюдной, хаотичной и особой эстетикой. Для девочки ещё не до конца разрушенные объекты были намного интересней, чем музеи и именитые усадьбы. У тех истории сказаны и пересказаны по несколько раз из слова в слово, а у простых сооружений они не озвучены, но от того и кажутся богаче. Вот и этот дом вызвал сейчас у неë неподдельный интерес. Например, как там жил бывший хозяин, могло ли что-то остаться от него после смерти… Вопросов уйма. — Увы, Ира, нам туда нельзя. Да и крапивы очень много. Лучше пошли обедать. А то мне надоело комаров кормить. Ирина неспешно последовала за Горбушиной к ступенькам на холме, иногда оборачиваясь в сторону этого домика. Искушение так и спешило охватить душу целиком, и дать рывок побежать туда, сделать снимки, прогуляться и осмотреться. Но получать нагоняй по поводу нарушения запрета девочке не хотелось. Да и такая себе затея лезть в крапиву, когда сейчас ноги и руки оголены. И всë же очень хотелось переступить себя и на минутку побыть нарушителем. Заборов нет, колючих проволок с табличками тоже. Так что логично думать, что территория ни кем не охраняется. Да и ломать что-то она там не думает. Зачем? «В другой раз, но посещу обязательно…» — уверенно заявил еë внутренний голос.

***

Утро следующего дня Ирина встречала с таким напряжением, будто уже была готова пойти на экзамен. Задача, касательно Филиппа Ласточкина и подготовительной речи для него, в самом деле походила на задачку как из итоговой контрольной по предмету, что называется жизнь. Не успел в лагере прозвучать горн в половину девятого, девочка уже бодро вышагивала из угла в угол комнаты, подбирая нужные слова. — «Филипп, здравствуй. Послушай меня внимательно, пожалуйста. Ты очень милый, но вынуждена признаться, что я…». Не подходит, — недовольно процедила Ирина и, потряса головой, продолжила. — «Филипп, привет! Прости — мы не можем быть вместе!..». Нет, это слишком резко. — Мне кажется, первый вариант звучит весьма дельно. Второй вариант, как вы выразились, хоть и резок, зато краток и понятен, — протолковала Люся. — «Филипп, ты мне не нужен! Так что — Auf Wiedersehen!» — после сказанного она стыдливо треснула себя по лицу и пробубнила. — Ерунда! Это никуда не годится! Ну почему всё так сложно? — Зря вы себя накручиваете, товарищ Ирина. Лучше представьте моменты после признания. Вы не прячетесь в жилом комплексе, спокойно занимаетесь своими творческими делами, и вас никто не тревожит. Вы счастливы. И всё это будет реальным, если вы скажите Филиппу правду. От души, как есть. — Ох, представления в самом деле прекрасны. Но от них же ещё горестней. Ведь человек — кузнец собственного счастья. Только я вот роняю на ноги инструменты для создания этого счастья. В итоге всячески торможу, глуплю и боюсь ошибиться. Вдруг, обожгусь? — Ожоги лечатся. Зато руки потом закалённые, и ещё один опыт идёт в копилку жизни. Но давайте уже опустим метафоры и перейдём к действию. Автобус скоро прибудет. За стенами домика вскоре действительно послышались гудки приехавшего транспорта, остановившегося на отведëнной для него территории. А следом за ними возгласы приезжих пионеров и её товарищей, что спешили их встретить. Ирина, конечно же, тайком следила за происходящим, стоя за приоткрытой дверью. И хоть сейчас внутри её распирало от тревоги, стоило только увидеть Филиппа (в обычном одеянии не сразу его узнала), немного она предалась умилению от другого зрелища. Все подростки друг с другом открыто беседовали, будто были знакомы всю жизнь. Заметила Ирина, как Зоя Литовская со Стасей Вавиловой хорошо сдружилась, звонко смеясь вместе с ней. И как Валька задорно беседовала с другими девчонками и мальчишками из Семей; нет сомнений, что говорили они про вчерашнюю игру. — Ох, была не была! — прошептала она это будто какой заговор и, отворив дверь, вышла на порог. Сразу поëзжилась от ударившей кожу утренней прохлады, невзирая на то, что начала постепенно выходить из тени на солнечное место. Погода сегодня не отличалась от вчерашней: такое же ясное безоблачное небо, то же летнее солнце. Хотя, оно подсказывает многим, ближе к полудню температура обещает подняться до тридцати пяти градусов по Цельсию. — Ирина! — услышала она в толпе крик, озвученный низким, ломким в период созревания голосом. Филипп, само собой. Он уверенно подходил к ней, пряча руки за спиной. И сразу бросил вопросительный взгляд, от которого девочке стало сейчас так же неловко, как вчера. Но в последний момент сумела взять себя в руки и постаралась держаться более-менее уверенно, молясь, чтоб собственный организм пощадил, чтоб опять не сбежала и не прервала миссию. — Привет. Извини за такое замечание. Но вчера тебя не было половину дня, и я беспокоился. Накручивал всякое… Как сейчас у тебя самочувствие? — Привет. Спасибо за беспокойство. Чувствую себя получше. Да, гораздо лучше, чем вчера, — выдавила неловкую улыбку Сеченова, почесав ладони. С тревогой обнаружила, как остальные ровесники, не обращая внимание на эту сцену, общей компанией ушли в здание. И остались только они вдвоëм стоять на улице, если не считать занятого уборкой «Вовчика». Всë же вот он — подходящий момент исполнения плана. Нет лишних зрителей, нет шума. Посему Ирина приступила к выполнению затеянного без замедлений, перед этим тихо вздохнув. — Филипп, я кое-что хочу сказать. Мне… — Нет-нет, Ир, позволь мне кое-что сказать тебе первым, — мягко запротестовал Филипп. «Этот его тон… Быть может, он сам выполнит это дело за меня и уйдёт?» — вспыхнула в мыслях надежда. — Хорошо, я внимательно слушаю, — кивнула Ирина, оставляя уголки своего рта приподнятыми. — Ир, прости меня ещë раз. Я вдруг понял, что поступил по отношению к тебе вчера некрасиво, и хочу исправить свои ошибки. Поэтому решил сделать тебе приятное. Надеюсь, у тебя нет аллергии на шоколад? — после извинения его руки, которые он прятал за спиной, вытянулись перед девочкой. Всë это время Филипп держал плоскую коробочку с золотыми расписными узорами, а внутри лежали конфеты — трюфели, завëрнутые в поблëскивающей обëртке. И Ирина опешила от увиденного, едва не упав пятой точкой на траву. Не знала точно, что именно в этой ситуации шокировало — сам жест Ласточкина или то, что коробка с такими трюфелями, которую он держал, входит в список самых дорогих конфет в СССР. Одну или две таких можно встретить в сладких подарках на Новый Год, да и то, если повезёт. Но здесь их далеко не две штучки, а два десятка. Проще накопить на велосипед, чем на коробку с такими сладостями. — Эм… Аллергии нет. С… Спасибо б-большое. Я… очень тронута, — осипшим голосом выдавила она и тут же прочистила горло, прокашляв. — Не за что. Мне приятно делать подарки таким людям как ты, которые заслуживают самого лучшего. Добро должно награждаться. Так что смелее пробуй, — Филипп хоть и говорил с долей доброты, но проявлял настойчивость, открыв коробку перед ней словно сундук с сокровищами. Фантики в самом деле красиво переливались розовыми оттенками и блестели от света солнца. — Давай я хоть тебя угощу что ли? А то мне неловко есть одной… — пыталась воспротивиться Ирина. И не только потому, что сама по себе щедрый человек, а потому, что в принципе боится брать дорогое лакомство в руки. Но ещё сильнее не хочет отвечать ему на этот жест согласием. — Нет-нет, это же тебе подарок! Вперёд! — глаза Ласточкина сверкали от собственного великодушия. Или же от уготованной ловушки. — Скоро завтрак, не хочу аппетит портить… — девочка не прекращала сопротивляться. — От одной конфеты плохо не будет. Пожалуйста, Ирина Георгиевна. Я должен убедиться. А то вдруг не понравиться, и я ещё хуже расстрою? Мне бы этого не хотелось. «Твою дивизию! Это уже чистой воды манипуляция!» — в мыслях пронеслась паника. Но подоспевшая совесть, которая не хочет оставить парня в расстроенных чувствах, скомандовала съесть этот несчастный трюфель. В итоге девочка сдалась. Выбрав перво попавшуюся завёрнутую горку и избавившись от фантика (положив именно в карман, ибо воспитание и забота о Земле не позволяло ей бросить бумажку в траву), отправила конфетку с ореховой посыпкой в рот и начала медленно жевать. К сожалению, соврать об ужасном вкусе у неё не получится, ибо конфетка наоборот была великолепной: орешки мягкие, с приятной констатирующей горечью, а шоколад с какао посыпкой так и таял внутри. Захотелось съесть ещё. Но, благо, подоспел её первоначальный мятежник, который приказал ей остановиться и больше не поддаваться на это искушение. — Замечательные вкус и послевкусие. Спасибо ещё раз. Но, правда, не стоило так… — Мне ничего не стоит порадовать девушку. Возьми коробку, а то у меня, честно говоря, немного руки затекли от такого положения, — чуть потряся ей, Филипп, несмотря на боль, пребывал в ликовании. — А, да, точно! Извини, — Ирина взяла коробочку в руки быстро, закрыв её. Очень надеялась, что этот жест каким-то образом его подгонит и заставит уйти. Но вместо этого Филипп, глядя на неё внимательно, изогнул брови и тем самым вызвал новую волну без того не отступившей тревоги. — Что? — Ничего страшного, но у тебя… — Ласточкин недоговорил. Вместо этого достал из кармана рубашки платок и потянулся с ним к её личику, от чего Ирину накрыл такой паралич; сердцебиение участилось так, что чуть не забыла, как дышать. — На губах след от шоколада остался… Девочке хотелось его оттолкнуть, выкрикнуть, вернуть эту чёртову коробку. Но не смогла, поддавшись парализованному её тело страху. — Зачем? — лишь помотала она головой. — Зачем ты это делаешь? — Ну, чтоб было аккуратно. Негоже таким красивым лицам и с таким мелким пятном… — Зачем? Эта коробка, эти жесты? Зачем? — Всё просто. Ты мне нравишься, Ирин. Понравилась ещё с первой минуты, как я только тебя увидел в толпе на линейке, — аккуратно и даже нежно проведя платком по левой ямочке, Филипп сложил ткань и сунул в карман своих шорт. — Ты словно воплощение богини Персефоны. А богиням, как правило, принято поклоняться. И ради тебя я пойду и не на такое. — Эм… Я не… Но ты мне не… — смущение накрыло пеленой. — Понимаю. Такой знаменитой девушке, у которой много поклонников и обожателей, привычно слушать такие речи, и они кажутся надоедливыми и приторными до отвращения. Я всë прекрасно понимаю. Но, поверь, я не отношусь к этому ряду пустозвонов и подхалимов. Я говорю со всей искренностью и решительностью. «Он вчера это всё репетировал что ли?!.. Какие к чёрту речи? Какие поклонники?» — пронеслись в голове негодование наряду с недоумением. — Филипп, я… — растерялась окончательно. — Пожалуйста, позволь мне просто тебя любить, восхищаться тобой. Пусть без чёткого ответа. Поверь, чтобы ты не решила, ты не сможешь меня разочаровать и обидеть. — Пожалуйста, хватит!.. Нет! Неправда! Это всё неправда! Нет у меня поклонников и каких-то там обожателей! — выплеснула Ирина, не выдержав этого давления, и почувствовала, как внутри накатывает злоба, будто её задели. — Да с чего ты вообще это взял? Если я племянница министра промышленности страны, то вокруг меня толпятся, бегают, холют, лелеют и дарят мне дорогие подарочки? Ошибаешься! Я не такая!.. Да и не нужно мне это всë! — В… Смысле? — спустя доли секунды подал голос Ласточкин, похлопав глазами в удивлении. И про себя неловко прошептал. — Чëрт… Не подумал… — Спасибо за конфеты, конечно же. Но лучше угости ими своих друзей, — чуть успокоилась Сеченова, вернув коробку в его руки. — Ир, прости, я не хотел тебя обидеть. Просто… Это недоразумение какое-то. Мне правда показалось, что ты входишь в число таких личностей. Как же глупо вышло… — расстерялся парень. — Прощаю. Но, пожалуйста, оставь меня в покое! — крикнула уже беззлобно она и, гордо развернувшись к нему спиной, неспешно направилась в сторону своего домика. Филипп остался наедине с коробкой. Ещё продолжал провожать её взглядом, позволяя отчаянию охватить его душу вплоть до подступивших едва заметных слёз, которые он тут же вытер тыльной стороной ладони. Не пристало лидеру, примеру для своих товарищей, лить слёзы и быть слабаком. — Ничего у меня с ней не получается! Так что эти якобы поклонники у неё — самый настоящий бред! Нету никого и не было никогда! Откуда вообще такие домыслы возникли? — огрызнулся Ласточкин, проклиная летающую вдалеке «Пчелу». Однако, украдкой посмотрев на конфеты, чуть успокоился и решил сделать так, как эта непутёвая ему посоветовала — пойти и угостить своих друзей. Дядя ещё раз расщедрится: от него не убудет. А ведь она в самом-то деле добрая. И тем самым начинает его выбешивать: «Если ты, Ирина, такая добродетель, чего же на уступок мне не идёшь? Упрямишься, строишь из себя недотрогу, и себя же доводишь чуть ли не до потери сознания! Мазохистка…» — Ничего-ничего. Ты просто ещё не опытная. Одинокая, бедная, аж жалко тебя. Ну значит мы тебя просветим — и так по порядку…