***
— …Что плохо для нас! — изрёк Дмитрий Сергеевич. В его тоне Михаэль распознал нотку ликования, но одновременно и горечь. И он понимал почему. Хоть дело немного продвинулось, и цель близка, но она остаётся далека, спасибо за это созданным сводам правил. Как всегда поставили палки под колёса ради безопасности граждан и репутации, ставшим для задания настоящим тупиком. — Агенту П-3 я уже обо всём сообщил, он с «ВЖ-2» в пути. А он мне, в свою очерх’едь, рх’ассказал о неком «жучке» и прх’овокационном видео. Ситуация — открх’овенная дрх’янь, — отметил Штокхаузен без стеснений за свою смягчённую лексику, на что начальник выразил понимание, так как сам не без пару ласковых. Все сейчас на взводе, и для этого не нужно устройство «мысль», чтоб по нейронным нитям определить моральное состояние. Сейчас Шток прогуливался по скверу недалеко от главных ворот в парк наряду с другими людьми и парковочной площади, что располагалась через дорогу, и поглядывал иногда то на панели солнечных батарей музея, то на «ромашку», то на небо. Мысленно определил по накоплению облаков, прячавших солнце, что сегодня под конец дня будет дождь. О смене погоды говорила ещё и приобретённая метеозависимая сторона немца, с которой никакая метеостанция не нужна, спасибо за этот «дар» Коричневой Чуме. Болит левое колено — к теплу. А правое, как сейчас, — к холоду. Не ошибёшься! Хватало ещё и головной боли, но её Михаэль соотнёс не к причине метеозависимости. Нервы, переутомление. И доносящаяся из уличных громкоговорителей песня про некое «звёздное лето» его ни чуть не расслабляла. На данный момент Михаэль анализировал услышанную новость от П-3 о взломе «груши», «жучке-памяти», которую Ласточкин взял с собой, чему даже не сразу поверил, хотя майор шутить о таких вещах не станет. Просто никак у Штока в голове не укладывалось, чтобы худрук, регулярно забывавший пароль от своего же профиля в «ОС Демосе», провернул монтаж видео. Назревала мысль, что с этим ему могли помочь. Но весть агента П-3 о празднике и застолье в театре в честь возвращения товарища Люблина, где средь коллег якобы мог засесть компаньон, отогнало версию о неизвестном там помощнике сразу. В театре Ласточкина откровенно ненавидели все. А кто ещё мог? Кому на руку очернить или задеть авторитет Сеченова? Виктору Васильевичу Петрову, что тесно связан с театром как бывший программист роботизированных балерин, и незадолго до ареста всё чаще видел в Диме больше конкурента по техническим достижениям, нежели начальника. Штокхаузен до связи с Сеченовым уже успел поговорить с замом в «Вавилове» Золотухиным, но тот заявил, что у Петрова твёрдое алиби. Никаких за ним контактов со Стефаном не замечены. В последнее время Виктор вёл себя очень даже тихо, без своей привычной драмы и выражения громкой ностальгии по театральной атмосфере, выполнял все порученные ему задачи инженера. Даже Лариса не заходила к нему больше недели, что для немца тоже считалось странным, но к раздумьям о ней решил вернуться позже. Сейчас есть дела поважнее, чем бывшие други, которые заразились друг от друга фанатизмом о тёмной стороне «Коллектива» как гриппом («За Филатову особенно обидно. Считал её надёжным человеком, понимающим, а она не в то русло свой ум направила. Чувства довели до слепоты…» — с искренней печалью произнёс его внутренний голос). — Агент «Меркурий» попробует подключиться к «ромашкам» внутри музея ВДНХ, только это займёт какое-то время из-за установленной двойной аутентификации. Сами её установили — сами от неё страдаем! — недовольно протянул Сеченов, таким образом опять ругая себя и покойного Харитона, который и установил в ВДНХ специальную аутентификацию. Дима только, ещё в 1951м году, поддержал его затею подобной технической безопасности. — А я тогда попрх’обую поговорх’ить с товарх’ищем Елизарх’овой с глазу на глаз, — уверенно заявил Михаэль. — Убедить… — Нет смысла. Марина Андреевна не пойдёт против установленных правил музея. И к тому же, сам понимаешь, там сейчас много людей, в том числе туристы и журналисты зарубежья. Наши действия окажутся ударом для нас и репутации нашего Предприятия. Риск очень велик. Степан Ильич про это знает, и пользуется этим! — перебил его Дмитрий, говоря с ним сейчас не как с подчинённым, что давал распоряжения, а с другом, которого отговаривал идти на рожон. — И мы ничего не можем сделать? Стефан будет ходить себе спокойно по этажам ВДНХ, столкнётся с Сеченовой, а мы, или кто либо ещё, его там даже трх’онуть не смеем? — Штокхаузен старался вести себя сдержанно, но внутри кипело сильное раздражение от всей этой ситуации и возникших сложных деталей. Раздражение преследовало его ещё с того случая со стеклянным лифтом борта «Челомей», в котором умудрился застрять с несколькими коллегами по причине короткого замыкания парящего рядом «Узла». Сегодня все лифты да «шмели» особенно перегружены движениями по всему Предприятию 3826. — К счастью, к юным гостям посторонние не смеют подойти без их согласия или согласия воспитателей, то есть, вожатых. Местные там роботы, по нашей с Елизаровой задумке, сканируют реакции всех посетителей. Если Ласточкин подойдёт к Ирине, а та даже тихо испугается, за неё тут же заступится робот и начнёт задавать вопросы подошедшему без категорических враждебных действий. Ласточкин, как и любой другой гость, не знает про такую введённую в ВДНХ систему. А если таки узнал, то подумает сто раз прежде, чем подходить снова: на второе вынесенное предупреждение роботы имеют право проводить таких гостей к выходу и не впускать до окончания срока действия «Чёрного Списка ВДНХ». Но есть исключения из правил: наша когорта учёных, люди силовых структур, местные работники музея, и те, у кого высокий социальный рейтинг от восьми целых. Как ваш, Михаэль. Но и то по соответствующему приказу свыше — моему приказу. Так что Ирина в этом плане находится в безопасности… — Хоть что-то утешает. Частично… — задумчиво произнёс Шток, не переставая думать о девочке и предстоящей беседе с ней… если она вообще состоится при таких обстоятельствах. Да, ему хочется разобраться раз и навсегда, признаться об отношениях с Романовой и к Романовой всё как есть. Но и не хочет давить на Ирину, когда ту и так давят со всех сторон. Ненароком можно вражду образовать, а этого ему особенно не хочется. — Что касается арх’еста? — Единственный выход — это дождаться закрытия музея ВДНХ. Ласточкину деться будет некуда, и ему придётся покинуть выставку. И как только он выйдет через ворота парка, его можно арестовать… — Но музей закрх’оется в семь часов вечерх’а, а сейчас только около двух! — возмущённо процедил Штокхаузен. — Такой перспективе я тоже не рад. Но это самый безопасный вариант. И тихий. — А если он вздумает к тому врх’емени опубликовать то видео? Что тогда? — Мы, конечно, не психологи, но давай попробуем поразмыслить сейчас как он. Если бы он уже это сделал, то сейчас в «ОС Демосе» творился хаос, «Меркурий» следит за каждым шагом пользователя. Но в сети стоит тишина. Ласточкин не спешит публиковать материал просто так. Ему как человеку, скажем, с особым энтузиазмом и тягой к драме из-за своего нарциссизма, нужно для начала поиграть на нервах жертвы. Ударить по больному таким образом, чтобы эта самая жертва сделала всё, как ей скажут. Но свой первый шанс Ласточкин уже потерял. На второй у него духу не хватит… — сделал вывод Сеченов, с трудом не произнося её имя. «Лаборант» снова принёс ему и агенту чай с имбирными пряниками, которые отлично выполняли роль успокоительного вместо препаратов и сигар, на что хирург ему сейчас немного позавидовал. Эти стоящие недалеко торговые тележки со сладостями особенно дразнили. Как любителю сладкого, Штокхаузену хочется сырков, и деньги с собой имеются, что можно без проблем купить хоть целую коробку с глазированными сырками. Особенно любимые, с какао. Сладкое — полезно для ума. Но пока над душой висит эта нервотрёпка, о еде не может быть речи. Лучше пировать на празднике… Или как в знак победы. — А если он рх’искнёт? Что, если Ирх’ина всё же согласится пойти ему навстрх’ечу? — не унимался Михаэль. — Дмитрх’ий Серх’геевич, вы только ничего такого не подумайте, но я старх’аюсь рх’ассматрх’ивать все возможные варх’ианты событий. — Нет, Михаэль, это правильная схема. Наглость Стефана не знает границ. Но я знаю свою девочку — после пережитого она наверняка взвесила аргументы и сейчас соблюдает безопасную дистанцию. Когда П-3 прибудет на место, скажите ему, чтобы он вёл себя на территории непримечательно и ждал закрытия. А вы — найдите Ирину. И постарайтесь оба покинуть полигон ВДНХ быстро и незаметно, не привлекая лишнее внимание. К границе полигона я пришлю на встречу одну из Близняшек… — приказал Дмитрий Сергеевич. — Вас понял, — кивнул Штокхаузен, согласившись с некоторыми его утверждениями. Про трусость Ласточкина он хорошо осведомлён. А вот насчёт Ирины сомневался: Дмитрий Сергеевич говорил о ней слишком уж уверенно. Поэтому просто не мог не думать, что Сеченов ошибается: знает Ласточкина куда дольше, чем академик. Филиппа же Стефан обвёл вокруг пальца. Что ему стоит так же поступить с девочкой? Связь завершилась, нейронные нити скрылись в устройстве, однако «мысль» осталась на виске. Как и затея поговорить с заведующей Мариной Андреевной Елизаровой, чтоб убедить и всё-таки осуществить арест на территории музея. Ему не хотелось видеть этого самовлюблённого и болтливого паршивца на свободе ни секунды больше. Но сделав несколько шагов вперёд к воротам, Михаэль резко остановился. Не он сам. Что-то прям заставило отступиться: «Так, спокойно… Спокойно… Это решение возникло по инерции мести за позор двухлетней давности. Всплеск лишних эмоций, а никак не логики. Без взаимодействия с логикой можно только усугубить ситуацию. Говорить с Мариной Андреевной нет смысла: правила есть правила. А вот попросить её отвлечь Ласточкина беседой о грандиозных идеях, касательно возможных экспонатов из театра — это можно. Неважно, что он уволен, зато ему удачно и надолго присядут на уши. А пока он опомнится, меня и Ирины не будет в ВДНХ, как раз вечер наступит. И «грушами» для вставки «жучка» воспользоваться не сможет — спасибо ограничению использования «ОС Демос» для гостей до четырёх часов дня в выходные. Сегодня как раз выходной день… Или его роботы быстрее выгонят за психоз. Одно из двух что-то да осуществится… Гениально!» От недолгих размышлений, немного поднявших настроение, немца отвлекли появившиеся на горизонте скверы майор Нечаев и Виктория Дмитриевна, которых привезла зрелого возраста жительница деревни Яблочково на своей грузовой машине. Стоит представить эти «вежливые» беседы с ним о текущей ситуации, внутри Михаэля начинает всего передёргивать. Благо, краем глаз он заметил, рядом с ним «ромашка» выключилась, что свидетельствовала о прекращении агента «Меркурий» вести наблюдения в сквере. Так что маленькая дискуссия между майором и Штоком останется незамеченной для участника «Аргентум» и начальства. — Спасибо, бабуль, помогли, — бросил благодарность майор, приподняв уголки губ на долю минуты. — Не за что, серенькие. Жду вас как-нибудь в гости. Ни пуха ни пера! — радостно заявила она и тронулась по трассе дальше, в деревню Лесника. — Как удачно, что вторгнулись именно в её огород. Попадя в другой, нас бы закинули вилами, — несколько была смятена «Вожатая». — В первый и последний раз с тобой так «гуляю». Ну нахуй этот твой поход, эти холмистые ебеня, трактора, крапивы! — пробубнил Серёжа. — Но признайтесь, мы хорошо сработались, — гордо произнесла она. — Да-да, сработались. Флаг тебе в руки. Топай к своим спиногрызам! Не проявив ни капли обиды, Виктория Дмитриевна исполнила пионерский салют майору и хотела направиться в сторону к ближнему конусообразному сооружению, чтоб воспользоваться запасным, быстрым входом в ВДНХ через соединённый лифт с этажом «Сахалин». Но услышав крики некоторых своих воспитанников из парка отдыха, где Маруся Горина в слезах что-то кричала о боли в десне, а на неё с нотацией ругалась Валентина Горбушина: «НУ Я ЖЕ ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛА, ЩЕЛКУНЧИК ТЫ ПАЛЬМИРИЙСКИЙ!», тут же сменила свой маршрут. Из парка спустя минуты Виктория вышла уже с двумя девочками: первая плакала от недуга в челюсти, и вторая тоже плакала — от безысходности. — Что у вас прх’оисходит? — Штокхаузен, которого чужое нытьё порой выводит из себя (а если плачут дети и подростки — он вообще теряется), не мог не подойти и посмотреть на случившееся. — Молочный зуб не полностью выпал. Остался осколок. Наблюдается кровотечение в десне, — объяснила «Вожатая». — Ну, с этой понятно. А эта чего ревёт? — тоже став свидетелем неприятного случая, а с зубами, как правило, дела вообще до муки отвратительны, Нечаев примкнул к Штоку. Он не представлял, где именно искать этого худрука театра и как в таком случае защищать Ирину. А чужой плач сейчас сбивал его с толку. Но и проигнорировать это не мог. П-3 не П-3, если проигнорирует чужие боли и страдания. — Нервы сдали… — объяснила сквозь слёзы Валентина. У майора возникло чувство понимания к этой светловолосой девчонке, в которой частично распознал себя. Сразу понял, что это лидер отряда пионеров: она на фоне простых ребят выглядит морально уставшей. — Викторх’ия Дмитрх’иевна, включайте турх’истический прх’отокол и прх’оводите эту девочку в комплекс «Челомей», в местную поликлинику. К стоматологу товарх’ища Жерх’ебчиковой, — скомандовал Михаэль. — Татьяна Александрх’овна замечательный стоматолог… — НЕТ! — панически заорала Горина, чуть не оглушив взрослых вместе с Валей. — ТОЛЬКО НЕ К СТОМАТОЛОГУ! Я НЕ ХОЧУ! — Марусь, так надо, иначе хуже будет, что потом от боли на стенку лезть начнёшь. Я с тобой пойду, — поспешила её успокоить Горбушина, вытерев тыльной стороной ладони слёзы на своём лице. — Вот. Слушай свою подругу! — поддержал Серёжа, едва сдержав желание всыпать немцу подзатыльник за такую докторскую прямолинейность в адрес больной. Но обошёлся мысленным словосочетанием «Хрен бесчувственный». — Всё будет хорошо, — принялась утешать Виктория Дмитриевна, с заботой поглаживая по рыжей макушке. Когда Маруся, издав пару всхлипов, чуть затихла и смирилась с участью оказаться на кресле в кабинете зубного врача, вместе с Валькой и «ВЖ-2» направилась к станции «Солнечной», чтобы оттуда совершить подъём на борт «Челомей» с помощью «шмеля». И всем троим было страшно, что не ясно кому больше. П-3 и Михаэль, ещё немного проводя уходящую женскую компанию взглядом, вернулись к тревожащей их обоих теме: — Я надеюсь, что за время своей прогулки ты нашёл Ласточкина и скажешь, где он. Чтоб я ему прилично вмазал за всё хорошее, и только после арестовал, — начал майор. — Такое дерьмо создал: всего словарного запаса не хватит! — Агент «Мерх’курх’ий» прх’осмотрх’ела записи наблюдения ВДНХ. Ласточкин в музее. Но… — Отлично! Пора ему малость обороты сбавить! — почувствовав прилив адреналина и редкого хорошего настроения, Сергей решительно направился к главным воротам. — АГЕНТ П-3, НЕТ! — крикнул Михаэль и поспешил его догнать, встав у него на пути и едва не споткнувшись на ровном месте. — Чё «нет» то?! Чё за хуйня? — Нельзя прх’оводить арх’ест в музее ВДНХ! Таков свод прх’авил! — ответил он. — Ебучие пироги! Чё ты, бля, гонишь? Чё ещё за правило такое тупое? — Не я их сочинил! Даже Дмитрх’ий Серх’геевич не может им воспрх’отивиться, на что уж он директорх! Ситуация осложнилась многими факторх’ами! Поэтому только ожидание! — Ой, да хватит пиздеть! Петрова ты арестовал без помех в его же рабочем кабинете! — Не я, а «Арх’гентум»! — Тем более… А Ласточкина, значит, нельзя?! За каким хером решил этого извращённого распиздяя защитать? Совесть сработала в обратную сторону? Выебнуться решил? — повысил голос Сергей. — Агент П-3, сбавьте свой словарх’ный запас! Мы находимся в общественном месте! Так что, пожалуйста, заткнитесь и сядьте на место! — строго произнёс Михаэль, словно педагог непослушному ученику. Как Серёже сейчас захотелось лишний раз дать немцу тумака, или пнуть, или на худой конец с ближайшего моста сбросить в мелководье, чтоб тот не возникал, особенно на заданиях. Но вместо всего перечисленного пришлось подчиниться, сев на перво попавшуюся скамейку и скрестив на груди свои огрубевшие руки. И всё же… — Ты мои слова не отрицал! — отметил Нечаев. — Началось… Нашли момент в очерх’едной рх’аз меня в чём-то обвинить! — Не увиливай! Когда ты позвонил, я неосторожно заявил про Ирину как «случайного» зрителя, ты на меня наорал, что странно: тебя редко можно на крики вывести. И в кабинете Дмитрия Сергеевича вёл себя тоже подозрительно. — Значит, не угомонитесь. Что ж… Давайте, товарх’ищ майорх, выкладывайте свою очерх’едную безумную версию прх’о меня, которх’ую сфорх’мирх’овали у себя в голове. Вы же это так любите! Врх’емени у нас до закрх’ытия музея много. Так что дерх’зайте. Я вас с удовольствием послушаю! — саркастически произнёс Штокхаузен, прислонившись спиной к фонарному столбу. Согласился ради того, чтобы тот всё высказал: когда словарный запас у майора кончается, он потом ходит тихий. Хотя бы минут пять. И можно свалить в музей со «спокойной» душой. — Ладно, — просто согласился Серёжа, сформировав следующее. — Ты ждал, когда Ласточкин рано или поздно проебётся с театром. — Хм, хорх’ошее начало. — Поди, требовал с тебя ещё больше финансов, ибо ему свои жалко тратить, да и зарплату платить надо. А ещё потребовал приглашений других балерин из других городов и поставки новых роботизированных балерин для своего «закулисья». Иными словами, полное обеспечение новой рабочей… силы. Больше новых балерин — больше клиентов. Больше клиентов — больше денег для своей роскоши, и всё равно ему мало. И тебя это, как второго человека на Предприятии, у которого хватало твоего же финанса для организации всей этой театральной хуеты, а также связей, но хватало и ряда других возложенных обязанностей, под конец достало. Но сказать «нет» или как-то воспротивиться — не мог. Ведь приказ товарища Сеченова нельзя нарушать. — Надо же, а вы дрх’ужите с логикой! — усмехнулся Михаэль. — Ты решил избавиться от лишней мозоли… Как авторитет, разрешил Ласточкину провести клиента в «закулисье» в разгар премьеры как исключение. Заодно ты договорился с Ириной Сеченовой, чтобы она в тот момент стала свидетелем этой клиентуры. Лапшу ей на уши повесил о благородном деле пионера в борьбе с буржуазией. И… всё получилось — «закулисье» закрылось. Одной проблемы стало меньше, никто по вечерам через «грушу» не доёбывает. А теперь, когда Ласточкин с ума сошёл и от горя решил сотворить шантажную херню, а Ирина попала под раздачу, ты начал открыто мешать следствию и аресту, чтоб правда не открылась. А это значит, что косвенно ты навредил племяннице Дмитрия Сергеевича… Не очень хочется стать фаршем от ножей Близняшек, не так ли? — закончил Нечаев, хитро улыбнувшись краешками губ, стоило только заметить искры растерянности в зелёно-карьих глазах немца. Но то, что последовало за этой реакцией дальше, П-3 никак не смог ожидать. Штокхаузен открыто и громко залился хохотом, ударив по своему правому бедру ладонью и согнувшись. Было плевать, что мимо сейчас проходили люди. Некоторые позарились на него с опаской как на сумасшедшего. От того, что Михаэль сам по себе смеялся не так часто, почувствовал, как его челюсть быстро заболела. А дыхание свело до такой степени, что смех превратился в подобие закипевшего чайника. Под конец он и вовсе стал беззвучным. — Ваши фантазии не знают грх’аниц! — произнёс Шток сквозь подступившие слёзы, понемногу справившись с собой. Когда успокоился полностью, прочистил горло, несколько раз кашлянув. — Ты меня за идиота держишь?! — выпалил Нечаев, не понимая, то ли прав, и Фриц над ним издевается. То ли наоборот не прав, а Фриц всё равно над ним издевается. — Прх’о идиота это вы сказали, а не я. Однако! Перх’вая половина верх’сии прх’озвучала очень даже прх’авдоподобно. Она верх’ная. Товарх’ищ Ласточкин столько не изврх’ащённая натурх’а, сколько очень наглая. «Голубчик, пожалуйста, сделайте то, сделайте это, пятое-десятое! По старой дружбе, вам же это несложно. Условия договора ведь…» — признался Штокхаузен, испытав отвращение после цитирования нескольких слов своего названного друга, и на этом фоне убавился его акцент. — Вы даже не представляете, сколько раз пришлось краснеть перед каждой беседой с любой актрисой, когда заливал ей про «замечательные» перспективы работы в театре имени Майи Плисецкой. А когда случались моменты откровений, доставалось от этих же обманутых актрис мне, а не Стефану. Ему вообще не горячо, не холодно… Очередной прохиндей, которого я, как идиот, что наступил на одни и те же грабли, выдвинул в массы элиты. Он и до должности руководителя театра был не подарком, но как-то ещё держал планку. А сейчас вообще… Как вы там говорите? — Берега попутал? — Именно. Что Ласточкин, что Петров… Они из той категорий людей, у которых всё есть, что считается нужным для процветания разного рода перспектив. И я их рекомендовал не по дружбе и знакомствам, а по оценке личных качеств, как любой администратор Предприятия. Они быстро взлетели по карьерной лестнице, а им оказалось всё мало, мало и мало! Им подавай внимание, богатства да почести! — раздалось презрение. А вместе с тем, хотя агенту П-3 могло просто послышаться, и подобие раскаяния за свои проступки и промахи. Что не очень, или же не полностью, совпадало с нареканием из уст майора «подхалим». — Ну, ладно. Все мы поняли, что ты порой выбирать людей в качестве рекомендаций не умеешь, ибо дважды с этим проебался, — чуть смягчил тон Серёжа, что для немца стало настоящим шоком. Обычно П-3 такой спокойный и рассудительный, только когда рядом академик Сеченов. Но подозрение в его глазах не исчезло, так что и грубость обещала скоро вернуться. — А с Ириной как? — Вторая половина вашей версии прозвучала дико. С ней я не договаривался ни о чём. Ирина действительно случайный свидетель «закулисья». И Ласточкину я тоже не делал никаких исключений в этот намеченный день. Тут он сам постарх’ался, — Михаэль понемногу подавил злобу. И отогнал очередной приступ самокопания, на что горько усмехнулся. Недавно копался в личности девчонки и не замечал за собой, что сам вëл себя как безумец. — Угу. В целом, я готов тебе поверить. Но кое-что меня смущает во всей этой истории… А как Ирина вообще оказалась перед гримёрной? Что её побудило выйти в разгар постановки из зала? — погряз в размышления вслух Нечаев. Привычка следователя никуда не делась. — Прх’осьба Дмитрх’ия Серх’геевича найти Лидию Викторх’овну. — А Лидия — это вообще кто? Знаю, что его невестка. Спрашиваю про профессию, — не унимался майор. — Фотогрх’аф из крх’упной фото-студии Северх’ной Пальмирх’ы. Товарх’ищ майорх, Лидия Викторх’овна вперх’вые была в том театрх’е, она не знала о существовании «закулисья», — Михаэлю не нравилось, к чему тот начал клонить. — С неё, как фотогрх’афа, трх’ебовались снимки нашего театрх’а со всех рх’акурх’сов и художественной трх’уппы. — И Дмитрий Сергеевич был в курсе про её работу, — продолжал Сергей. — Ну рх’азумеется, — немец ощущает раздражение. — А если был в курсе, зачем же тогда Ирину за ней послал? Где Лидия Викторовна была в тот момент перед скандалом? — Лидия Викторх’овна рх’аботала. Как художник и эстет, она могла увлечься снимками, что на неё очень похоже… — Так и знал, что что-то не то! А ты пиздишь как дышишь! — заметил Серёжа, что аж поднялся со скамейки. — Опять двадцать пять… — устало протянул Михаэль. — Всё, теперь не отвертишься! Где она была? Вижу по глазам, что ты знаешь. — Повторх’яю ещё рх’аз — она рх’аботала! — Сам видел? Или другой кто сказал? — Товарх’ищ майорх, вам не кажется, что вы начинаете перх’еходить грх’аницы со своими допрх’осами? — немец выразил недовольство с ноткой смятения. — А тебе блять не кажется, что ты мешаешь следствию? — снова повысил голос Нечаев. — Повторяю ещё раз, для особо одарённых. Где находилась Лидия Викторовна до скандала? — Со мной она была, в квартире! Так вам ясно? — выплеснул ответ Штокхаузен. — Ч… Чё? — Серёжа впал в ступор. А когда быстренько переварил услышанное и представил произошедшее в деталях, бросил на порученца начальства осуждающий взгляд. — Ебучие пироги, лучше бы моя вторая часть версии была правдой, чем блять эти… посиделки в квартире! — А вам, собственно говорх’я, какое до этого есть дело? Мы люди взрх’ослые, в поучении не трх’ебуемся, отвечаем за свои поступки в полном здрх’авии… — более-менее спокойно произнёс Михаэль, с ноткой серьёзности. Однако П-3 уловил в его тоне невъебенную гордость. — Ты совсем охуел?! На Предприятии хватает свободных аспиранток, секретарш, начальниц… Какого хуя ты полез к замужней женщине? — выругался Сергей шёпотом: уж много лишних здесь ушей. — К самой невестке Дмитрия Сергеевича, ёбаный ты пирог! — Хм, я думал, что Дмитрх’ий Серх’геевич вам рх’ассказал, как отцовская для вас фигурх’а. Но рх’аз на то пошло, то внесу свою лепту. Я и Лида знакомы почти пять лет. Товарх’ищ Сеченов, конечно, о нас знает и рх’ад. Лидия и Георх’гий давно подали на рх’азвод и тоже этому рх’ады… — Пиздец просто!.. А о девчонке вы подумали?! Мало ей хуйни в лице свихнувшегося худрука, ещё и в семье такие… сюрпризы, бля? Ненормальные! — Товарх’ищ майорх, вы ничего толком прх’о них и всю ситуацию в целом не знаете. Так что не вам судить её рх’одителей, Дмитрх’ия Серх’геевича и меня. Заканчивайте с дрх’амой и прх’иступайте к выполнению своих дел, а мне дайте прх’иступить к своим порх’учениям! — осадил Штокхаузен. — А именно — находиться на стрх’ёме, ждать до семи часов! — То есть, вот реально из-за этих правил мне сидеть тут до вечера, ждать, когда этот Ласточкин сам покинет музей? — по новой возмутился Нечаев, хотя и с прежними причинами для возмущений не справился. От всех этих тяжёлых как гиря размышлений ему снова пришлось сесть на скамейку. — Хуйня какая-то, а не правило! — Мне, хотите верх’ьте, хотите нет, это тоже не нрх’авится. Но что вы прх’едлагаете? Ворх’ваться в полное людьми здание, заорх’ать во всё горх’ло: «Ни с места! Вы арх’естованы!», вызвать тем самым панику срх’еди гостей и лишнее внимание чужеземных журх’налистов? Очень умно! — прозвучал от немца сарказм, с которым Серёже, как бы сейчас противно ни было, пришлось согласиться. На кон поставлено очень много. — Сука, — тихо ругнулся майор, достав из своего рюкзака «Ярова-Абалакова» выросшие в нормальную величину упаковку сигарет и зажигалку. Чего бы там не говорили о вреде, а курение помогало ему успокоиться и мыслить яснее. — И других вариантов нету? — Безопасных — нет. Поверх’ьте, товарх’ищ майорх, мы сами чего только не прх’едпрх’инимали. Хотя, я подумал побеседовать с Елизарх’овой, заведующей ВДНХ: она вполне может помочь. Но, честно, не факт, что это что-то даст. — Понятно. Ждать, не высовываться, вести себя так, словно ты не на работе, а просто погулять вышел. Нормально так, заебись… — пробурчал Серёжа, после чего закончил перекур, выбросив потушенный окурок в мусорное ведро, и поднялся со скамейки, чтобы пройтись по скверу до входа в фасад музея. — Про свои поручения ты мне, кстати, не сказал. Только не говори, что Дмитрий Сергеевич и тебя мне в напарники зачислил. Мне этой Виктории хватило для полной радости. — Что вы? Нет! Мне порх’учено забрх’ать Ирх’ину. Её визит в «Челомей» был запланирх’ован с самого начала, — Штокхаузен последовал за ним, не забывая соблюдать безопасную от майора дистанцию. — Угу. Ясненько для чего. До сих пор не понимаю. Ну ты ладно, ловелас хренов. Но как Дмитрий Сергеевич эту вашу… ситуацию спокойно воспринял? — Я и сам по сей день в замешательстве, — чуть растеряно ответил Михаэль, проигнорировав оскорбление. — Прх’осто Лидия Рх’оманова, Дмитрх’ий и Георх’гий Сеченовы дрх’ужат с детства. Думаю, рх’ешение прх’облемы сообща для них — это сложенная прх’ивычка. Такое коллективное взаимоотношение я наблюдаю вперх’вые. — Ебучий тёмный лес. Ну нахуй, я этого всего семейного не понимаю и не пойму походу никогда!.. — Серёжа махнул рукой. — Не спешите с выводами! Вы-то чуть помоложе меня будете. А стало быть, шансов у вас встрх’етить кого куда больше, — чуть было Шток не сказал: «Или пока Дмитрий не найдет способ полностью восстановить вашу Екатерину». — Ой, иди ты, а? Ты сам, смотри, не накосячь! И попробуй только какую хрень сотворить в адрес этой Лиды и её дочки! — пригрозил майор. — Я, по сути, вам доверх’ился, свою душу излил. А вы мне такое говорх’ите?.. — раздалось возмущение. Слова в самом деле задели Михаэля. — Да хрен поймёшь, что у тебя на уме! А ещё знаю, какой ты порой пиздабол. — Ну… Каюсь, бываю, обманываю иногда. Но тут я вам говорх’ю честно: ни Лиде, ни Ирх’ине я не желаю ничего дурх’ного. Да исходя из вашей… кхэм… логики, зачем мне это делать по отношению к своей возлюбленной? — Не знаю! Зачем порой люди творят херню по отношению к другим людям? Так что лишний раз предупредить не помешает. Для профилактики, — незамедлительно процедил в ответ Серёжа, когда вместе с заместителем прошёл через узорчатые ворота и оказался на территории парка культуры и отдыха, где сейчас по тропам мимо насаждений гуляло много пионеров под присмотром Ромика Эдуардовича «Рафика». И среди группы Нечаев узнал троицу хитрых сорванцов, именуемых «ботаников», на что выругался. — Бля, только не они… Я сваливаю отсюда, буду ждать в другом месте! — Товарх’ищ майорх, стоять! — тут же приказал Михаэль. — О, какие люди! — воскликнул кудрявый парнишка, исполнив пионерский салют в знак приветствия и почёта. — Здравствуйте! — Мамочки! Сергей-царевич! — раздался радостный крик пухленькой девочки, которая находилась на расстоянии и после салюта активно помахала ему ладонью. — Хм, царх’евич? А, вспомнил! Те дети, которх’ые были на «Челомее» весной. Однако, вам повезло с рх’олью, — Михаэль, кивнув в знак приветствия подросткам, не мог не усмехнуться над изменившимся лицом майора, который минутами ранее выглядел грозным, а сейчас напрягся. Но чего правду таить? Сам Михаэль их тоже побаивался, не переставая ожидать от детей козни и вспоминать про свою печальную школьную жизнь. Однако он ни разу не слышал от пионеров злых насмешек. Напротив, как выяснилось на торжественной линейке в лагере, он являлся для них таким же кумиром. Хоть и не так обожаем, как Дмитрий Сергеевич, но всё равно в их глазах читалось адресованное ему уважение. — Чего вы так встрх’евожились? Насколько помнится, те детишки вам ничего плохого не сделали. Вы для них прх’имерх для подрх’ажания. — Вот именно. У одной вообще глаза влюблённые какие-то, — заметил Серёжа. — Ох, товарх’ищ майорх, девочкам прх’осто нрх’авятся офицерх’ы, это везде так. Не прх’еувеличивайте! И, рх’ади всего здрх’авого на Земле, не матерх’итесь прх’и них! — и Штокхаузен без замедлений направился к основному входу в ВДНХ. Но и не спешил, чтобы лишний раз тихо посмеяться над агентом в роли большой няньки. — Помните прх’иказ Дмитрх’ия Серх’геевича. Ведите себя так, словно вы на прх’огулке. Если что-то поменяется — я подам сигнал. — Сам знаю, не умничай! — пробурчал Нечаев. — Ничего сказать уже нельзя, — сделал замечание Михаэль, чуть не задев носом ботинка куст геометрической формы. А задев, целиком бы нырнул в куст в форме сферы, что был размером с человека. — Под ноги смотри! — крикнул вслед майор и спустя минуты обратился к подошедшей Вавиловой, устав ловить на себе её изучающий и одновременно пугающий взгляд, смягчив тон. — Тебе чего, девочка? Фотографировать меня не надо! Хватило в марте тех требований «сделайте-пожалуйста-лицо-попроще». — Вы на задании, товарищ майор? — начала проявлять любопытство Станислава, едва сдерживая восхищение и своё желание сказать «Неважно когда, но я за вас всё равно обязана выйти замуж!». — Допустим, — протянул Сергей. — И что с того? — Мы можем помочь, — гордо добавила Стася. — Пионеры на то и пионеры, чтобы делать первые шаги к сотрудничеству со взрослыми. — Ещё успеетесь, насотрудничетесь. Вся жизнь впереди. А сейчас не стоит… — Серёжа, у которого с подбором вежливых речей иногда бывают сложности, а на работе не без этого, старался объяснить юному пионеру, что идея сотрудничества очень ответственная, опасная. — Ну пожалуйста!.. — начала умолять Вавилова, показывая, что не боится трудностей, полностью беря пример с отважных пионеров в годы войны, что помогали солдатам. — Мы будем вас слушаться! Честно-пречестно! — Мы видели Ласточкина! Он нашего друга, капитана, испортил! Обманул его! Заставил пойти на ужасные поступки! Это позор со стороны взрослого человека! Такое непростительно! — выкрикнула другая девочка. — Мы требуем справедливости! — подхватил незнакомый майору парнишка, и к нему с похожим настроем присоединились другие, словно все вышли на демонстрацию революции. Ромик Эдуардович «Рафик» ничего не мог с ними сделать, хотя бы потому, что сам придерживается их общему мнению. — Так-так-так! Затихли все! — скомандовал Нечаев, не удивившись их догадке о его цели в задании и всеобщей шумной реакции. По сути, все они тоже стали жертвами той последней видео-слежки. К счастью, пионерам дважды повторять не надо; они все успокоились. — Я всё знаю, и уверяю вас, справедливости быть. Только ведите себя тише. Как обычно. Таков приказ! Ясно? — Так точно, товарищ майор! — воскликнули хором пионеры Семей. «Блять, я с ними так свихнусь… до семи часов!» — фыркнул его внутренний голос от усталости. — Добрх’ый день, товарх’ищ пионерх. Не видели Ирх’ину Георх’гиевну? — подойдя к началу спуска по лестнице, Михаэль встретился с Верестенец. Если те пионеры приветствовали его открыто и дружелюбно, то эта юная гражданка не могла похвастаться похожими манерами. Исходило от девочки в пуантах вместо обычной обуви какое-то высокомерие. Что, конечно, немцу не нравилось, и мысленно посочувствовал её интеллигентной маме. Но не стал читать нотации: себе дороже. — Принцесску эту? Нет, не видела, — цокнула языком Карина, — Она ж везде гуляет. И шарахается от всего! — и издав хохот, направилась в сторону арт-объект. — Понятно. Значит, только искать, — поразмыслил вслух Штокхаузен и двинулся дальше, прислушиваясь к Нечаеву и подросткам, что окружили его как Деда Мороза с подарками и начали задавать в силу своего юного возраста серьёзные вопросы. Но спустя минуты пошёл коллективный смех, а у Серёжи на всё это лишь возникало недоумение («Ну как тут не посмеяться? Жаль, камеру не прихватил. Дмитрий Сергеевич это бы оценил…» — с усмешкой, но без всякой колкости, подумал немец). Смех смехом, а у самого Штока настроение переменилось не в лучшую сторону, стоило на минуту представить беготню по огромному музею в поисках Сеченовой и все эти чёртовы лестницы да ступени. Одна многомаршевая лестница перед главным входом в музей являлась для него и его ног чуть ли не первым заклятым врагом. «Профессор Захаров, зачем одобрили постройку именно ТАКОЙ лестницы? Ну вот зачем? Любите… любили же издеваться над людьми!» — пронеслись в голове проклятья в адрес давно умершему учёному. Вцепившись в перила мёртвой хваткой, Штокхаузен начал аккуратно спускаться по ступеням вниз, стараясь ни с кем не разговаривать вслух и обходясь осторожным кивком. Когда его никто не отвлекал лишними разговорами, спуск выходил безопасным. И для него, и для окружающих. «Уж лучше бы в кабинете своём сидел. Пусть там и не так спокойно в данный момент, но есть лифты…» — внутренний голос продолжал горевать. «Не всё так ужасно. Я хоть прогуляюсь: и так прилично засиделся на кресле. И потом — зная Ирину даже немного, она не является гиперактивным подростком. Явно сидит где-нибудь в одиночке и наверняка рисует. И забрать её будет легче лёгкого… как и поговорить с ней…» — подоспело вовремя утешение. Идущие мимо люди в самом деле не отвлекли, а именной щебетарь да. Из-за его мелодичного уведомления пришлось остановиться на половине пути, чтобы достать прибор из кармана и прослушать аудиосообщение спокойно, без всяких нелепых ситуаций, как однажды произошло с его самым первым щебетарём, что улетел за границу «Челомея» и упал прямо в озеро Лазурь. Поднеся щебетарь к своему лицу чуть ближе, Михаэль стал слушать: — Товарищ Штокхаузен, докладываю: заграничного журналиста по ВДНХ провёл. Он всё посмотрел, кого надо расспросил, с пионерами поговорил, глаза от удивления квадратные! Как статья выйдет, они там от зависти лопнут! Санкции опять введут, и ещё партию роботов закажут… — прозвучал задорный голос экскурсовода со смешком. — Замечательно, товарх’ищ Сысоев. Благодарх’ю вас за прх’оделанную рх’аботу, — записав и тут же отправив сообщение, Михаэль убрал щебетарь назад и продолжил свой осторожный, тернистый путь вниз.***
— Ну же. Двигайся осторожно… Нет, не по этой дорожке… Твою ж дивизию! — бурчала себе под нос Ирина, с непройденным беспокойством глядя на парящий макет города с лабиринтом, которым пыталась управлять через игрушечное устройство в виде пульта (хотя через более 30ти лет такие вещи будут называться джойстиками), чтобы помочь шарику достигнуть финиша. Но ничего не получалось: то наклоняла платформу слишком резко, то наоборот макет не поддавался её командам и зависал в одном положении. Шарик в любом случае нарушал путь и застревал где-нибудь в ненужном углу. И руки ещё предательски тряслись как при морозе, что сразу похолодели до мурашек. Кнопки пульта управления на нажатие её пальцев порой не реагировали. Отвлечься игрой от своих раздумий не выходило, сколько бы она не старалась. Не нашла утешение даже в еде. Выпила только лимонад — бокалов пять у автомата, притворившись, что похмеляется будто взрослый, хотя относится к алкоголизму и его явлению негативно как любой добропорядочный пионер. Да и её пьянка понарошку выглядела скорее смешной, чем драматичной. Анастасия Билетвиц, что проходила в тот момент мимо неё и посмотрела на такую картину, присвистнула и покрутила пальцем у виска. Но как заместитель лидера, пусть и другого класса, подошла к ней. А что могла ответить ей Сеченова, чтобы та не вздумала тревожиться? Только лживое: «Всё хорошо! Просто лимонад очень вкусный!». Да, хорошо, замечательно. Вплоть до удушения совести, что не давало Ирине притронуться к своим любимым ирискам «Кис-Кис». Нет тяги ни к сладкому, ни к рисованию, ни к снимкам. Люся тоже молчала, так как запутанные мысли хозяйки мешали её полимерам анализировать в пределах точного, и в итоге загнали ИИ в спящий режим. Ничего Сеченовой не хотелось, кроме как сбежать из ВДНХ, спрятаться где-нибудь в укромном местечке и дать волю слезам. Подальше ото всех, чтоб никто не видел и не слышал. Как днями ранее на спортивной площадке за лагерем. Как там хорошо: тенëк, кусты с густыми ветвями. Идеальное место для умиртворения. Но обдумав всё ещё раз, понимала, что слёзы здесь ни чем не помогут. Истерика вспыхнет как пожар, станет неконтролируемой, и вызовет головную боль. Да и глаза будут щипать, что тоже неприятно. Этим проблемам конца края нет. — Не получается? — услышала она позади себя женский голос, чуть хриплый, который заставил девчушку обернуться на доли секунды. Зинаида Петровна собственной персоной. Её появление для Ирины было неожиданным. И в тот же момент таким необходимым, однако наивно было такое предполагать. Ни родных, ни тем более чужих категорически девочка не хочет грузить своими страданиями, которые могут быть преувеличены из-за силы собственного воображения. Ирине не в первой себя накручивать; ничего не может поделать со своей вредной привычкой. «Сделай лицо попроще. Нечего всем свою грустную мину показывать…» — тут же приказала себе девчушка. — Ну я… Не близка к победе, конечно, но стараюсь, — натянула улыбку Сеченова. С досадой про себя отметила, что нет рядом со старушкой той курочки-избушки. Её прыжки могли бы рассмешить. А смех бы сбавил напряжëнную обстановку. — Хм, видно, как стараешься. Только сделай, шмелёк, одно одолжение, — Зина встала рядом, глядя на подростка серьёзно, даже, показалось ей, строго. Смотрела на неё как командир на рядового. — Заканчивай вот это вот своё притворство. — Я вас не очень понимаю, Зинаида Петровна, — растерялась та, что чуть было не уронила пульт. Игру пришлось прервать. — Всё ты прекрасно понимаешь. Боишься Ласточкина, сторонишься его, так ведь? Озвученный вопрос заставил Ирину побледнеть и дёрнуться от немого шока, будто её холодной водой брызнули из шланга со всей силой и выгнали потом в холод. Хотелось ответить вопросом на вопрос в духе «Что вы такое говорите?», «Откуда вы знаете?» или «Бояться?! С чего бы это? Ничего не боюсь…» или попытаться пошутить, издать нервный смех. Но Сеченова такой же хороший шутник, как романтик — то есть совсем никакой. «Неважно, как и откуда она это узнала. Но видно невооружённым глазом, что Ласточкину она не помощник. Ей можно довериться…» — девчушка позволила себе поверить в свои же утешения. — Боюсь, Зинаида Петровна. Он… такое натворил в лагере, даже сказать стыдно. Я не верю тому, что он там в этом письме написал. Не верю в его невиновность и всё! Он просто стряхнул с себя грязь, чтоб выглядеть чище… Фигурально… Так что не хочу его видеть и слышать! — признания вырвались из её уст. Из самой глубины души. Ровно тому как и слёзы, которые не смогла сдержать. И корила себя за это. Перед посторонним выставила себя слабачкой. Опять. Плакса-плакса. Посмотрите на это горе луковое! — Знаю-знаю, шмелёк. Знаю, что он двуличная мразь. И про лагерь тоже всё знаю. Иди сюда, — сжалившись, Зинаида тихонько прижала её к себе, чтобы обнять, успокоить, погладить по русым волосам и спине как свою дочь. Или же внучку. — Я такая идиотка! Такие оплошности совершила! — разрыдалась Ирина, уткнувшись лицом в её плечо, накрытой кофтой из льна. — Один только вред несу! — Но-но, прекращай на себя ярлыки вешать и винить во всех грехах! А то разошлась! — ласковый тон старушки снова сменился на нужную сейчас строгость, но как проявление заботы и поддержки. Сеченова чуть от неё отстранилась, продолжая смотреть в лицо Зинаиды. Вытерла слёзы и немного справилась с приступами всхлипов. — Спасибо вам, — вздохнула с облегчением Иринка и достала из своей сумки носовой платок, громко высморкавшись. — Что выслушали. Мне… Я просто не могла о таком с кем-то говорить… — Это всё потом, Ириш. Сейчас времени в обрез. Пойдём. В другом месте побеседуем, где потише и безлюдней. Поняв, что Зина намекает про ту комнату отдыха с «Элеанорой», Ирина неспешно последовала за ней. И попутно обратила внимание на местных роботов, которые не среагировали на зрелую женщину. Хороший знак. Ровно тому как и комната, что находилась близко. Путь до неё по коридору этажа «Челомей» занял у них несколько секунд. Преодолев раздвижную дверь, обе удобно расположились на низком тёмно-зелёном диване, игнорируя рабочий красный холодильник и голограмму с ярким пейзажем степи за окнами. Сеченова проявила сосредоченность какую смогла, скрестив ноги. Пальцами на автомате вцепилась в край своего жëлтого свитера. — Скажу тебе как есть. Как бывший офицер, но всё же офицер разведки и друг твоего отца. Большая уже девочка. Я проследила и за Степаном, и за твоим дядей, Ириш, чтоб получить информации обеих сторон. Степану ты нужна как инструмент для подкупа, не более. Подкуп в адрес… сама понимаешь кого. Чтоб «закулисье» вернулось, — начала докладывать Зинаида Петровна. Прямо, без всяких этих «издалека», без умалчиваний. — А Филипп? Что про него скажите? Если, конечно, есть что сказать, — такой информации Ирина не удивилась, с трудом скрыв своё подоспевшее переживание за дядю. Одна из её догадок, которую обсуждала с Люсей накануне 3 июня, оказалась верна. Но теперь стало час от часу не легче. Если бы эта ситуация касалась её лично, без второстепенных, было, наверное, не так страшно. Да, не обошлось бы без болей, но физическая боль переносится легче, чем моральная. — Он исполнитель, не более. Степан наообещал мальчишке горы золотые, а тот и рад до безумия, — фыркнула Муравьёва. — Отвратительно, — прокомментировала Ира холодно, что её пальцы сжались, продолжая держать вязаный материал свитера. Филиппа она не оправдывает по многим причинам, но сейчас к нему не испытывает прежней ненависти. Лишь сочувствие: ведь он тоже угодил в пучину обмана от Стефана из-за собственной наивности. — С такой роднёй и враги не нужны, — согласилась с ней Зина. — Ужас. И каким образом он собирался манипулировать директором Предприятия? Ведь Ласточкин для дяди, то есть Дмитрия Сергеевича — не авторитет, не коллега даже. Скорее всего, он тоже в каком-то смысле его подчинённый, — недоумевала девочка, не до конца понимая всю эту местную, научную иеархию. — Верно. При любых других условиях Сеченова трудно ударить. Сколько его политики грызут, сколько у него на работе случаются промашки: ему всё равно. Не берёт его ни зубы в глотку, ни неудачи. И тут неожиданно ты явилась, как идеальная мишень. Сопоставь. «Закулисье», которое закрыл Сеченов со своей когортой, та «пчела» с камерой, созданные записи из лагеря, последнее тебе письмо от Степана… Скверная картина получается, не находишь? — И вы мне ещё говорили «не вешать на себя ярлыки»? «Не винить себя»? — вдруг заявила Ирина, быстро сопоставив цепочку действий, что свела к одному. К своему появлению на территории Предприятия 3826, которое вызвало множество проблем с первого дня. Проблемы в адрес дяди, став его слабым местом. В адрес всего Предприятия. В светило всей советской науки. Всего Хомо Футурум. — Вот этого сейчас не надо, Ир. Брось свои преувеличения. Даже если бы ты не приехала сюда, Ласточкин придумал для Сеченова махинации похлеще. С твоим участием или без тебя — таким людям, как Степану, начихать. Лишь бы эго своё почесать, — недовольно отметила Баба Зина, видя, как у той глаза заблестели от слёз. — Наоборот, посмотри на ситуацию иначе. А именно — на своё присутствие здесь. Как на шанс помощи. — И что вы предлагаете сделать? Пойти ему навстречу, согласиться на все его ужасные условия? Я не хочу, чтобы у дяди из-за меня случились ещё одни неприятности. Хватило того, что было в Пальмире вечером, — последнее предложение Сеченова произнесла шёпотом, но ещё более виновато. С отзвуком болезненных ощущений на лице после ударов кулаками и обвинений да оскорблений. — Смотри, шмелёк, тут выбора два: или дальше сидеть прятаться-шарахаться, изводить себя до паники и обморока. Или прямо сейчас отправиться к Ласточкину да поговорить с ним начистоту. Если выберешь второе, а я надеюсь, что именно так поступишь, то ты выполнишь условие, — сделав секундную паузу, заметив, что у девочки лицо сделалось ошарашенным, офицер добавила. — Но! Выполнять тебе надо не его условия! — А чьи же тогда, если не его?.. Ваши? — Наши. Слушай внимательно, дочка, — Зинаида наставнически положила свою ладонь на её плечо, не отрываясь смотрела в серо-голубые глаза, полные тени страха, но с искрами любопытства. — Сейчас ты пойдёшь к Ласточкину на беседу. Да, понимаю, что боишься. Ненормальный только не испугается. Но ты хочешь помочь Дмитрию Сергеевичу? И Предприятию? — Конечно! — чуть уверенно ответила Ирина, кивнув. Чувствовала, как кровь стыла в жилах, но сказать «нет» не смогла. Её примеры для подражания, личности, на которые она старалась равняться, как кавалерист Надежда Андреевна, что боролась против Наполеона, как многие лётчицы авиаполка «Ночные Ведьмы», как капитанская дочка Маша Миронова из одноимённого романа… Все они не отступились, бросив вызов трудностям и смертельным опасностям. Ради мира, справедливости, свободы и дорогих им людей, не ища славы в своих поступках и не требуя наград. — Вот! Заболтай Стефана, импровизируй. Но самое главное — выхвати у него «жучок-памяти» с видеозаписью. Тот «жучок» — его козырь для манипуляции в адрес Сеченова. Как только выхватишь эту мелочь, беги со всех ног из музея прямо к одному майору из КГБ: он сейчас ждёт в фасаде, и ему по правилам нельзя задержать худрука на территории ВДНХ. Сделаешь это, и Сеченову ничего угрожать не будет, и ты выйдешь сухой из воды, и этого крысёныша арестуют по всем статьям. Всё поняла? — перечислила Муравьёва. — Да! — ещё раз повторила Ирина, твёрже и решительней. — Умница! Как там у вас в пионерии кличут… Будь готов? — уже с гордой улыбкой произнесла Зинаида. — Всегда готов! — Сеченова улыбнулась в ответ, встав с дивана. Хоть и руки её тряслись, но теперь со страхом смешался адреналин. «Я смогу… Смогу! Смогу!.. Ради тебя, дядь! Ради Хомо Футурум!» — начала она себе это твердить, направляясь к выходу из комнаты вместе со вставшей с дивана Муравьёвой.***
Зайдя в музей и сразу адаптировавшись к местной атмосфере, Михаэль только и успел произнести про себя одну фразу: «Искать здесь Ирину — это как иголку в стоге сена.». Роботы, гости всех возрастов, рас и национальностей, активно передвигались по павильонам, беседовали, задавали вопросы местным работникам и порой не давали прохода, но чисто случайно. Иными словами, здесь совсем как в муравейнике, и ты среди муравьишек такой же муравей. Михаэль давно не посещал ВДНХ, посему забыл, какой тут бывает ажиотаж в разгар туристического, летнего сезона. Если бы не юная Сеченова и тот же Ласточкин, он бы нанёс визит в музей только под позднюю осень, и то лишь по деловым вопросам. Место красивое, необычное в плане архитектуры, каждый этаж громко и гордо заявляет о достижениях Предприятия и всей советской науки. Но немец не любил здесь находиться. Хоть в одиночку, хоть с начальством, хоть с Близняшками. Некомфортно и всё. Да и больше другого типа музеев он предпочитает, склоняясь к художественному искусству. Затея поговорить с заведующей Мариной Елизаровой, чтобы та отвлекла худрука, с треском провавилась, чему Штокхаузен был разочарован. Марина Андреевна наотрез отказалась говорить, как она назвала Стефана, с «этим щёголем». Особенно идти на согласия с его идеями об экспонатах из театра, пусть и понарошку: — Я лучше сто грамм мыла съем, чем даже посмотрю в его сторону! И ещё раз вам напоминаю, товарищ Штокхаузен. В ВДНХ аресты из ряда вон: на всё есть наши роботы, которые контролируют поведение людей! Шумиха здесь ни к чему! — гневно заявила пожилая женщина, а её предпоследнее предложение так вообще вызвало у него желание горько усмехнуться с лицо. Да-да, конечно, абсолютный контроль. Но нет, смеяться он не стал, а просто покинул её, вежливо попрощавшись. Момент определённо попахивал иронией. Ласточкин выбрал музей как безопасное для себя место от участи быть арестованным МВД, КГБ или «Аргентумом». И при этом место, где успел нажить себе врагов в лице некоторых сотрудников Елизаровой. Марина, что враждовала со Стефаном ещё с мая месяца, сумела настроить своих коллег против него и его буржуазной манеры: — Мы все активно ждём, когда он опять наступит на грабли, и наш «Рафик» его выгонит, — терпеливо ответил тогда Штоку куратор выставки от Министерства культуры СССР, не скрывая довольную улыбку. По итогу смирившись с поражением, хоть и полностью признавать его не хотелось, Михаэль всецело вернулся к поискам юной Сеченовой. Пройдясь по Залу Информации и соединённому с ним переходом с размещёнными экспонатами по второй многомаршевой лестнице («Опять эта чёртова лестница… Как же я не люблю внутренний ВДНХ!» — проклинал он постройку по пути), оказался в атриуме связанных между собой четырёх этажей. По другим ступеням, коридорным и тем, что выполнены в форме спирали и вели к зоне отдыха этажа «Сахалин», мужчина спускаться не спешил: боялся, что на начальной ступени потеряет равновесие. Нужно для начала осмотреться по сторонам, настроиться, и вопреки своему внутреннему атеисту — помолиться, чтобы не кутыркнуться кубарем вниз. — Избушка на курьих ножках… ОНА СУЩЕСТВУЕТ! — услышал Штокхаузен девичий, удивлённый крик из ближайшего зала «Белуга», куда направился по коридору незамедлительно, чтоб разобраться в чём дело. Голос принадлежал подростку, а их здесь не так много, в отличии от маленьких детей с родителями, других взрослых и роботов. «Если там пальмирийцы, то Ирина тоже наверняка с ними. Или нет. Проверить никогда не помешает…» — поразмыслил Штокхаузен. Но зайдя в зал, где располагался в центре огромный глубоководный аппарат, Михаэль, конечно же, не обнаружил нужную ему девочку. Увидел только других пионеров Северной Пальмиры, что сгруппировались и вместе наблюдали за бегающим по кругу деревянным домиком на куриных лапках, смеясь и умиляясь с этой диковинки. Одна из девочек была настолько шокирована увиденным, что чуть не упала в обморок. До явления избушки пионеры пытались покорить глубоководный аппарат и поплавать в полимере, но дежурный робот им не разрешил, ссылаясь на опасность. Если бы Штокхаузен прибыл сюда в первый раз и увидел подобное чудо, то срочно бы сослался на солнечный удар, или галлюцинации от голода, или наоборот от еды, которая могла оказаться просроченной и сыграла с его мозгом и желудком злую шутку в определённое время. Но он видит эту странную животинку не впервые, и по ней всегда угадывал, что хозяйка находится где-то недалеко. А присутствие офицера разведки в отставке его ничуть не шокировало — всё здесь ясно как день: «Опять проследила за нами через свою техническую лазейку. Бывших разведчиков не бывает…» — сардонически отметил немец. — Она, походу, никогда не устанет, — издала усмешку зашедшая в зал Зина, обращаясь к пионерам, с которыми нашла общий язык меньше, чем за двадцать минут. И сразу заметила стоящего деловито фрица, тоже не удивившись его появлению. — Guten Tag, Зинаида Петрх’овна, — сдержанно произнёс Михаэль, состроив серьёзное выражение лица. — И вам добрый день, герр Штокхаузен. Какими судьбами здесь? — дружелюбно и непримечательно бросила Зина, отойдя вместе с ним чуть подальше от пионеров к безлюдному углу. И стоило только оказаться на нужной дистанции, тон женщины сменился, стал холодным. Заговорила она тихо, но чётко. — Знаю, о чём ты подумал. Заявляю сразу — я на отдыхе, как и остальные. Выходной. Иначе зачем старикам даруется пенсия? Чтобы отдыхать! — Что вы, товарх’ищ Мурх’авьёва? И в мыслях не было! — натянуто улыбнулся Михаэль, после чего отрезал, приступив к допросам. — Брх’осьте, Зинаида. Свои сказочки оставьте для новеньких, ибо для нас вы стали в последнее врх’емя довольно прх’едсказуемыми. Так от чего же вам прх’осто спокойно не сидится дома? Что опять задумали? — Ничего, о чём ты у себя подумал, — вернула свой непримечательный тон Зина. — Просто жду свершения правосудия в адрес одного товарища, как и многие здешние. Всяко лучше, чем тратить время за просмотром телевизора. — Как наблюдатель? Или как… исполнитель? — нарочито надавил на последнее слово Михаэль. — А сам как думаешь? — Зная вас, прх’едположу, что вторх’ое. Вы не из тех людей, что сидят сложа руки. — Да если бы… Как ни крути, а возраст всё же даёт своё. Вон, к этим внучатам вышла, — улыбнулась она, украдкой глядя на пионеров. — Хорошие ребятки. — Только это не ваши внуки. — Для нас, стариков, все дети, сколько бы им лет не было, становятся внуками, — и хоть в её тоне звучала искренность, относительно семейной темы, ибо сколько раз приходилось наблюдать трогательные моменты со стариками и внуками на Предприятии, но Штокхаузен уловил в её выражении подвох. — Что ж, не буду мешать вам рх’адоваться. Всего добрх’ого! — поспешил он от неё отдалиться, погрузившись в новые раздумья: «Идиот… Почему не догадался спросить про Ирину?» «Потому что есть только два варианта. Первое: она её не знает. Второе: знает, но не скажет. А со мной Зинаида не откровенна на беседы, как презирающее меня звено…» — подоспел разумный ответ. — Михаэль, мы только что подключились к камерам внутри музея. Ирина спускается с этажа «Челомей». Сейчас «Меркурий» пытается найти Ласточкина… — вышел на связь Дмитрий Сергеевич, и маленькая камера «ромашка» в углу зала загорелась на секунду оранжевым светом, подтверждая его слова. Это заставило Михаэля покинуть «Белугу». — Товарх’ищ Сеченова! СТОЙТЕ! — громко позвал её Штокхаузен, когда вышел в коридор и посмотрел с высоты на нижние павильоны, прикоснувшись к стеклянной перегородке. Заметил спустившуюся в коридор «Павлов» Ирину сразу, благодаря выделяющемуся жёлтому цвету верхней одежды, но его голос сливался с другими, и та его просто не слышала. Девочка продолжала свой путь, не оглядываясь по сторонам. Смотрела только на свою полимерную перчатку, беседуя с ней. Забыв про своё предвзятое отношение к ступеням и боль в правой колени, Михаэль поторопился следом за Ириной, но по другую сторону лестничного коридора, надеясь успеть её перехватить на третьем этаже, пока не поздно. Его ботинки в момент бега глухо стучали по полу, накрытым длинным красным ковром. Ноги начали заплетаться, он двинулся по ближе к стене, на которую можно опереться рукой для избежания падения. Встречавшиеся по дороге люди тут же отходили в разные стороны, освобождая путь. И дойдя до основания многомаршевой лестницы с указательной нарисованной стрелкой вниз, вцепился в перилы и старался смотреть под ноги. — Эй! Вы! Зануд… ав… триец! — вдруг раздался едва механический, девичий голос со слабым польским акцентом, помесью помех и заметной усмешкой. Голос звучал будто в голове, и нейронные нити «мысли» резко вытянулись во весь рост перед его глазами. Михаэль, опешив от услышанного и увиденного этих странностей, чуть было не поскользнулся на ступенях. Но хватка за перилы его спасла. — Дмитрх’ий Серх’геевич, кто это говорх’ит? Кто подключился к связи? — тревожно спросил он, не прекращая движение. — Феноминальная память, и забыли про меня? Оооо, я на вас в обиде! — помехи постепенно угасали. Женский голос, что принадлежал юной девчонке, довольно щедрой на колкости барышне, начинал доноситься чётче. Оглушал, как и стук его собственного сердца. — Кто бы это ни был, перх’естаньте! Сейчас же! — строго потребовал Михаэль, не переставая быть при этом напуганным. — Занудныйавстриецзанудный австриецзанудныйавстриец… — передразнивал голос, вместе с тем и нити устройства нетипично, волнообразно покачивались в воздухе. — Я не австрх’иец! Сколько рх’аз я вам это уже говорх’ил, товарх’ищ… Захарх’ова?! — память вспыхнула подобно яркому взрыву, ослепила и выбила из равновесия, заставив тело вздрогнуть от ударившего холодка. Но Штокхаузен не упал, хотя был близок к этому. Путь свой не остановил и быстренько проанализировал происходящее. Пытался демонстрировать свою научную рациональность, ссылаясь на долгий опыт работы на Предприятии 3826 и закалëнность после многих увиденных явлений, однако человеческое удивление всё равно вырывалось. Прошло 3 года… 3 года не слышал эту мелкую аферистку. Дочь покойного Харитона — ещё одна причина, из-за которой он сторонился подростков. — Снизошло озарение!.. А теперь прислушайтесь к совету здравомыслящего человека — не мешайте нам! У нас запланирован суд! — Что? Какой ещё суд? — Ой, да бросьте! Вы знаете, о ком речь идёт… — Вы что задум…? НЕТ! Чтобы там не наплела вам обеим товарх’ищ Мурх’авьёва, даже не смейте это делать! — его ранее в адрес Зины подозрение подтвердилось. Сейчас он всем нутром почувствовал, как над ним и авторитетом Сеченова надвисла угроза словно потолок с кольями. А механизм ловушки включила именно Зина. — Простите, Михаэль Генрихович, но мы уже посмели… — донеслось наигранное раскаяние. — Любовь, нет! Скажите Ирх’ине «отступить»! Вы только ведёте её на эшафот к Ласточкину, а не помогаете! — скомандовал Михаэль. — Неа! Этот ушлёпок должен получить по заслугам! — злобно процедила она. — Из-за него моя сестрёнка пролила слёзы, осунулась, не может есть и спать! Он довел её до седых нитей на голове… Так что живым Стефанишка отсюда не выйдет!.. Готовьте печь для кремации! Или что там у вас в лагерях Равенсбрюк с Дахау было-то? — Остановитесь обе — немедленно! — Чтобы он дальше её изводил? Нет уж дудки!.. Я думала, что вы за нас! Я же знаю, как вы грезили об его отставке, аресте. Так что мечтам суждено сбыться… — Вам это не даёт право лезть в подобное дело! А раз решили включить взрослую, Junge Dame, то советую сделать то, что я сказал! — Хм… Jasne…— прозвучал тихий голос. С показанным разочарованием. И эти два слова стали для Штокхаузена бомбой замедленного действия. Он помнил, каким тоном Захарова чаще произносила их, и что они потом сулили. — Я повторяю приказ! — повысил голос немец. — Ну и приказывайте себе дальше… — бросила Любовь, и за этим пошли незамедлительные действия. Громкость помех в устройстве «мысль» увеличилась на ненормальные для человека децибелы. И это спровоцировало у Михаэля непонятную резкую боль, будто по всему телу пропустили ток, и головокружение до темноты в глазах. В результате чего, пытаясь снять побрякушку с виска на бегу, потерял равновесие и упал со ступень на пол передом, ударившись сильно, как всегда, коленями. Спасло от серьёзных последствий падения только то, что ступени были последними. Но это не спасло от последующей ноющей боли. — Какой ужас! — сразу подбежала к нему на помощь молодая женщина вместе со своей маленькой дочерью, которые стали свидетелями случившегося. — Вы не ушиблись? Ничего не сломали? — Nein. Nein, — поспешил заверить Михаэль, кое-как поднявшись на ноги благодаря опоре в виде женских рук и маленьких ручонок со стороны. — Благодарх’ю вас. — Доктол Стёпа обеспокоен! — прокомментировала маленькая девочка, держа свою плюшевую рыбку и с любопытством глядя на немца. — Может, вам вызвать местного врача? — предложила та, будто бы слушая своё чадо. — Не стоит. Я сам врх’ач, — убедив и маму и её дочь, что всё в порядке, и натянув улыбку, Михаэль двинулся дальше. Только прихрамывал на ходу будто побитая собака, что ступать полной пяткой было больно. — Михаэль, как вы? Я увидел падение перед тем, как у нас в «груше» пропала видимость! — Дмитрий, в чьём голосе звучала искренняя тревога, вернулся на связь. Без помех и нетипичных колебаний нитей «мысли». — Норх’мально, — стиснув зубы, ответил Штокхаузен, продолжая идти. — А что случилось с видимостью? — Постороннее взаимодействие постороннего полимера мгновенно заблокировало нам доступ к камерам внутри ВДНХ, и подключиться заново уже не получится из-за новой двойной аутентификации. И связь в моём устройстве была заглушена: я долго пытался до вас дозвониться! — Дмитрх’ий Серх’геевич, это была она… Любовь Захарх’ова. Я слышал её отчётливо. — Неужели?.. Она близится к полному физическому восстановлению! Извлечённый с её личностью из Массива полимер начал улавливать сигналы с не до конца восстановленным мозгом. Чем ближе процент к завершению трёхлетней операции, тем сильнее связь… Наша Люсенька готова вернуться! Это прорыв! — какая бы сейчас ситуация не была напряжённой, Дима не упустил момент порадоваться. Особенно после стольких тяжёлых лет, когда руки были по локоть в крови, и ничто не могло остановить смерть. — Всё бы ничего, но она затеяла суд в адрх’ес Ласточкина. Жестокий. Она и Ирх’ина, — мрачно произнёс Шток, не разделяя пока что радость с начальством. — Где он сейчас? — Мы не успели перейти к записям и выбору временного интервала, так как на этом моменте… — ответил Сеченов, пребывая уже в замешательстве. — Любовь заблокирх’овала доступ к камерх’ам, благодарх’я своему взаимодействию с подключённой нейрх’ополимерх’ной сетью «Коллектив» на ВДНХ! — закончил за него немец и, выйдя на открытый коридор этажа «Павлов», громко фыркнул после недолгого, но тщательного осмотра оставшихся павильнов. — И Ирх’ина тоже пропала из виду!.. Чёрх’това Зинаида Петрх’овна! Я уверх’ен, она им что-то наговорх’ила, а дарх’а убеждения у неё достаточно. — Будто сама вселенная приказала всем собраться здесь!.. — пронёсся сарказм. — Ещё Политбюрх’о не хватает, — усмехнулся про себя Шток, сделав несколько шагов в сторону, к ещё одной лестничной площадке. На что невольно шикнул. — Михаэль, остановитесь! В подобном состоянии вы не найдёте Ирину и только рискуете оказаться на больничной койке. Свяжитесь с П-3, проинструктируете ему про Зинаиду Петровну. Арест в музее проводить нельзя, но товарищ Елизарова ничего не говорила про допросы. И поручите ему найти Ирину. Сейчас местный «РАФ-9» проведёт вас в медпункт. Никаких возражений. Это приказ! — произнёс Дима, чувствуя тяжесть на сердце. Все сложности смешались в одну кучу будто клубок ниток, и не ясно, как выпутываться. — Хорх’ошо, Дмитрх’ий Серх’геевич, — пробурчал Штокхаузен, услышав спустя несколько минут по левую сторону от себя приближающиеся механические шаги пузатенького робота с красным крестом у основания шеи. «Рафик» начал с вежливой беседы, вопросами о состоянии и осторожных движений в его адрес, придерживая клешнями его плечи, словно старика вёл. И так весь путь до ближайшего медпункта на этаже «Павлов». Совсем не то, что Михаэль сейчас предпочитал, не питая особых доверий к роботам в плане медицины. А подобные приказы от начальства только ранят по его чести, будто сочли бесполезным. — Ну спасибо вам, Любовь Харх’итоновна! — фыркнул Михаэль и решил предпринять попытку увильнуть от опеки робота. — Кхм, товарх’ищ «Инженерх», я вам заявляю: со мной всё замечательно. Колени почти не болят. Могу идти сам! — Дорогой товарищ, не пренебрегайте своим здоровьем! Вам нужен непрем и полноценный отдых! — «Рафик» остался непреклонен. — Прх’оклятье…***
— Показалось? Или кто-то меня звал? — задумчиво спросила Ирина, ради чего даже остановилась на доли секунды. — Вам показалось. Вокруг нас много людей, среди которых много личностей с именем Ирина, — раздался простой ответ Люси. — Хм, ладно… А почему ты ничего не сказала при Зинаиде Петровне? Ты, вроде, обычное ИИ, и полимерные перчатки — тоже не ново. Или есть, что бояться? — интересуется осторожно девчушка, продолжив путь и неспешно преодолевая коридоры с лестницами, боролась с приступами паники и сомнениями, чтобы не дать дёру. Мотивировала себя недавними воспоминаниями, в которых смогла высказать Филиппу всё, о чём думала. А значит, что и перед Стефаном не испугается. В конце концов, он для неё никто: ни авторитет, ни директор, ни педагог, ни дворник, кому достойно проявить уважение. И если что-то пойдёт не так, тут же сбегутся роботы. «Самое главное даже не разговор, а изъятие этого «жучка». Быстро его схватить, и прямо к тому майору в парк!..» — мысленно диктовала она себе. — Мои полимерные алгоритмы проводили анализ слов Зинаиды Петровны. При таком процессе я не могла озвучивать вслух свои те или иные вердикты, — ответила Люся, не уточняя, что ещё не озвучила своей хозяйке. Как, например, не озвучила про свои тихие взаимодействия со здешними камерами, оторвав их от связи с «Челомеем» на какое-то время ради блага. Не озвучила про Штокхаузена, которого обезвредила при помощи «мысли», вызвав некое замыкание, тоже ради блага. Маленькая частичка полимера всегда примкнёт к полимерному океану — так и устроен «Коллектив». — Что ж, логично. И каков вердикт? Спрашиваю, чтобы полностью убедиться в правильности наших действий, — произнесла серьёзным тоном Сеченова. — Вердикт положительный. Так что всё хорошо, товарищ Ирина. Мы всë делаем правильно, — успела заверить Люся, и вновь еë тросы спрятались под рубиновой звездой. Спустившись в коридор этажа «Вавилов», Сеченова внимательно посмотрела на других людей и особенно на местных роботов. Никто не подошёл к ней, не выразил своë запрограммированное беспокойство. Никаких подозрений. Горизонт чист. «Всё под контролем. Всё решится в ботаническом зале отныне и навсегда…» — твёрдо произнёс её внутренний голос, в то время как холодные руки вцепились в лямку сумки. Не успев зайти в осветлённый зал «Ботаника», Ирина заметила высокого, светловолосого мужчину позади остальных посетителей, что стоял на фоне пышного куста с кукурузными початками. Терпеливо ждал. И когда в его глазах промелькнуло жёлтое пятно, а с ним и сама девчушка, слабо ей улыбнулся как в знак приветствия, приподняв уголки губ. От одной его улыбки Ирину передёрнуло в отвращении, стоило сейчас вспомнить слова Зинаиды Петровны об его истинных планах. «Надеюсь, за такие гнусные деяния в адрес моего дяди и всего Предприятия вас надолго посадят в тюрьму!» — при мысли об аресте в душе рождалась радость. — Здравствуйте, — Ирина заставила себя проявить вежливость. — Ах, Ирина Георгиевна! Рад видеть, что вы отозвались на моё письмо. Нисколько не сомневался, что вы проявите понимание. И всё же… лучше говорить не здесь. Идёмте со мной, не бойтесь. Это недалеко. И обещаю, надолго вас не задержу, — без стеснения положив ладонь на девичье плечо и не услышав возражений (а она и не успела ничего сказать), Стефан вместе с ней покинул зал через другой выход. Оба оказались в светлом, но безлюдном коридоре, где на полу расстелен ковёр, где в глаза бросились простые деревянные двери, одна из которых была настежь открыта. Ласточкин жестом указал именно на эту комнату, что оказалась ботанически-книжным складом с закрытыми экспонатами комнатных растений и захламлённым от бумаг полом, и пропустил девочку вперёд. Дверь, к подступившему вдруг страху у Сеченовой, мужчина закрыл за собой. И в складе стало так тихо, как в комнате отдыха. Но здесь для неë ничто не ассоциацииуется с отдыхом. Обстановка стала вдвое напряжëнней. «Здесь нет камер! Нет «груш»! Здесь ничего для связи нет!..» — пошла паника. «Возьми себя в руки!» — подоспело ругательство на себя и свою трусость. — Чем обязана, Степан Ильич? — как трудно было не показывать тревогу, Ирина старалась говорить чётко, а выглядеть серьёзно, как на собрании или линейке. — Стефан, милая, — мягко поправил Ласточкин. — «Чем обязана». Ох, зачем такие официальности? — Пионерская привычка, — отметила она. — И всё же, Стефан Ильич, зачем вызвали именно меня? Разве такие педагогичные вопросы не решаются со взрослыми людьми? — Конечно, решаются. Но вы, по сути, тоже взрослая, что тоже считается. Вы же в комсольцы идёте, верно? — Верно. — Ну вот! Значит, никакой ошибки. Посему прошу простить моего племянника Филиппа. Малец так влюбился в вас, не перенёс отказов в угоду своей избалованности, вот и натворил делов, — раскаивался мужчина, но в его тоне Ирина не чувствовала искренность. — Да, я понимаю, воробушек, вам на душе противно от его поступка, и я его нисколько не оправдываю: вопиющее безобразие! Бедные его родители! Куда мир катится? — Действительно, куда мир катится? Однако я не держу зла на Филиппа, Стефан Ильич, — заверила Сеченова, едва заметно улыбнувшись. И говорила про Филька правду. — Ох, благодарю вас за милосердие, душенька. Ваша школьная характеристика не обманула наш коллектив! — начал умиляться Стефан. — Тронута вашими словами. И вы на Филиппа тоже не злитесь, — поняв, что настал этот самый момент, Ирина включила импровизацию, сама себе до конца не веря, что делает это. Но слова её шли от сердца, полное злобы в адрес стоящего перед ней манипулятора, беспокойства за своих родных и любви к ним. — У начинающих режиссёров не сразу получаются великолепные постановки. А он, должна признать, очень старался… — Ой, не смешите, душенька! Какие тут старания? Некоторые уроки он не учёл — уметь держать эмоции в узде и не хвалиться собой преждевременно! — проронил Ласточкин. — Значит, не солгали Карина с Филиппом во дворе лагеря… Это всё ваша работа! — высказалась она хмуро. — «Пчела» с гравировкой театра и камерой, трюк с дорогими конфетами, которые нам, подросткам, такие недоступны, хоть всё стекло собирай. И эти сахарные речи, которые могли ему диктовать… — О, какая потрясающая проницательность! Надо же, не обделена умом. А я изначально думал, что ты так — простушка с громкой фамилией, которая из себя ничего толком не представляет, — от доброжелательности не осталось следа, да и он сам не шибко скрывал, продемострировав в ответ ехидную улыбку. Стефан продолжал прожигать её взглядом в надежде вызвать тот испуг, который заметил тогда в «Сахалине». Однако к его смятению, девчонка сохраняла серьёзное лицо, и черты отдавались взрослостью. — А нет! Чувствуется этот настоящий характер Сеченова: властный, решительный. И даже ваша с академиком манера очень схожа: на публике вы любезны и милы, а чуть прячетесь в тени — становитесь чудовищны и презренны. Как трогательно! — От такого же чудовища слышу, раз на то пошло! — холодно выплеснула Ирина не своим голосом. — Ой-ой-ой, посмотрите на эту гордую пташку! — Стефан не отставал от неë, чувствуя некий азарт. — Как надулась и пёрышки распушила, стоило только неприятную правду про своего любимого дядюшку услышать! А ты думала, что он прям идеал и пример для подражания? — Уж вы точно не пример для подражания! Как для всего советского общества, и как просто человек! — Ирина старалась игнорировать его слова об академике, сочтя его шаг как попытку её морально сломить. — Ваши манипуляции в адрес Филиппа низки и отвратительны, и они обернутся вам боком! — Отнюдь! — поспешил возразить мужчина, улавливая приятный поток адреналина в словесном поединке. Нет, он ни за что не упустит шанс задеть за живое. — Я от своих слов, относительно театра, не отказывался. Но, увы и ах, Филипп с треском провалил дело. — Вас и вашу подлость это не оправдывает! Мало того, что манипулировали своим племянником, который вам искренне верил, так ещё вы исковеркали его честь и опозорили перед его же товарищами, оставив его растоптанным! — Так я ему говорил «остановиться», воробушек, и не один раз. Не моя вина, что юнец оказался упрямым. Но разочарования ведь тоже закаляют: не всё время успехи должны быть. А ты, моя дорогая, что к нему так резко переменилась? До этого ходила игнорировала его и знаки внимания, а сейчас так про него запела? Неужто в самом деле влюбилась? — донёсся язвительный смех из его уст. — «Пионер — товарищ другим пионерам…» — процитировала сурово Ирина одну строку из свода пионерских законов, хоть и не полностью. — Как бы он там со мной плохо не поступил, я его не считаю врагом. Мы ещё можем решить всë мирным путëм. — Ах, вот оно что! О правильности вспомнила. Что ж, давай и я кое-что напомню. «Пионеры — достойные члены своей организации, никогда и нигде они не ругаются, не хулиганят…» В оскорблениях ты уже перегнула палку, и не одну. А с последним ты так вообще особенно преуспела! — ликуя от предвкушения триума, Стефан сунул руку в карман пиджака, вытащив оттуда «жучок-памяти», что блеснул в глазах девочки. Нажав на нём соответствующую кнопочку, маленький прибор выявил на пустую стену свет, как прожектор на экран, и воспроизвёл сохранённый материал. Фильм. Немой фильм. — Видео… Нет-нет! — с ужасом прошептала она, стоило только увидеть на этих записях себя, и тот чёртов поцелуй в библиотеке. Знала, что из себя представляет этот мерзкий способ подкупа, но не могла вообразить, что будет всë настолько отвратительно. Увидела себя совсем в ином представлении. Далёком от пионерской прилежности, моральной нравственности, о чьём отсутствии кричали эти всплывающие лозунги. И это зрелище выбило еë из колеи. — Я представил, как сотни, а затем миллионы будут просматривать это в «ОС Демосе». Какая шумиха-то начнётся по всему Советскому Союзу! И как будет стыдно твоей семье, когда узнают, что их дорогая девочка, скромница и любимица, оказалась грязным пятном бесчестия. Мама в гневе, папа в ужасе, дядю так и вовсе ударило по сердцу от презрения политиков и назойливости журналистов. А что скажет твой отряд? Мммм, позор какой! — Ласточкин с удовольствием заметил, как та вся в лице поменялась. Надменная смелость испарилась, и на её месте образовались растерянности и ожидаемая им злость. — Какой же вы… вы… МЕРЗКИЙ! — гневно выкрикнула Ирина сквозь подступившие дрожь и слёзы и бросилась на мужчину, чтобы отнять «жучок». Но тот смог вовремя увернуться, в результате чего девчушка поскользнулась из-за бумажного листа и упала передом на пол, ударившись ладонями, коленями и зацепив бугор ковра носом. Сразу последовала резкая боль, как в самом чувствительном месте. — Девочка, не позорься хотя бы здесь! Нимб свой подправь, а то он тебе, видно, стоять нормально не даëт… — сухо заявил Стефан, выключив трансляцию, положив прибор назад в карман и едва сдерживая желание ещё раз захохотать от подобного зрелища. Театр существует и вне сцены. — А лучше встань и послушай мои поставленные условия! Лично я советую пойти мне на уступки, если не хочешь вечно прятаться и позорить своих родных! — Лучше я ногу сломаю, чем соглашусь пойти вам на уступки! — прошипела она, пытаясь подняться. — Осторожнее со своими желаниями, ибо они могут исполниться! — Ласточкин грубо схватил её за предплечье, усадил на ближайший, повёрнутый к нему стул, и начал диктовать, смотря в голубые глаза девочки, с искрой злобы в них, но влажные от слëз. — Сейчас мы, ты да я, отправимся в гости к Дмитрию Сергеевичу на борт «Челомей». Ты уговоришь его, и постараешься это сделать очень хорошо, чтобы он вернул в мой театр «Закулисье». Ибо говоря на языке фактов, моя дорогая, ты виновата в разрушении моего храма чудес и всех тех радостей, которые в нём были предоставлены для людей. Стало быть, тебе его и восстанавливать! — Унижаться перед дядей я не буду! — запротестовала Ирина, злясь, плача и дрожа. — Рано или поздно он бы закрыл этот социально-нравственный эксперимент! — Эксперимент, эксперимент… Одни эксперименты на уме, бесчувственные вы лицемеры! Никакой этики и эмпатии, понимания творчества и людских желаний! — повысил голос Стефан. Но услышав, как она начала всхлипывать и не переставала вздрагивать, вытерев больной нос ладонью, решил смягчить тон и провести ладонью по макушке её головы в знак успокоения. — Ладно. Дмитрий Сергеевич, как человек науки, далëк от всей художественной стороны мира: не во всëм можно быть умным, и никакие полимеры не помогут. Но ты, душенька, совсем другое дело! — Не соглашусь! Не соглашусь… — продолжала протестовать подросток. Но и худрук не сдавался: — Поверь, я не хочу с тобой враждовать. Мы ведь оба фактически одинаковы: мы творческого расклада, видим мир иначе, мы чувствуем людей, хотим для них всего лучшего, и чтобы вокруг нас всë преобразовалось в ярких красках. И не надо слёзы тут крокодильи лить, и отрицать, что это не так. Всë так! Ты упомянула, что пионеры друг другу товарищи. Так и творческие люди тоже нуждаются в поддержке друг друга. Один сплочëнный коллектив. Давай, милая. Поговори со своим дядей, убеди его, и всё будет хорошо. Ведь здесь стоит вопрос блага для всех людей, моя дорогая! Одно твоë «да» разом решит все проблемы, и больше я тебя не потревожу. Вот клянусь, я на твоих же глазах уничтожу то видео. «Да кем он себя возомнил, что додумался до сравнений?.. Я тоже не без недостатков, но я не сумасшедшая, как он!.. Нет, всë же чуть-чуть вышла за рамки здравия. Ох, да простите меня, Бюро ЦК ВЛКСМ, и все товарищи пионеры, что опять нарушу некоторые правила…» — понимая сейчас всю ответственность за свои скорые действия, Ирина демонстративно вдохнула, выдохнула, вытерла лицо рукавом свитера, посмотрела на худрука, что закончил свою «воодушевляющую» речь, встала со стула и… плюнула ему в лицо, попав в щеку с выделенным скулом. — Ах ты… мелкая пигалица! — выругался Стефан, скривив лицо в отвращении от подобного хамства. Ещё никто не смел проявить при нëм подобное поведение. Ни балерины, ни тем более эта соплячка. — Ты не понимаешь, чего лишил… Сеченова не стала ждать и вновь бросилась на него, попутно сняв через свою голову сумку. И махнула им по левому боку мужчины со всей злости, мысленно при этом извиняясь перед своими вещами, что лежали там, ну и даже отчасти перед одеждой худрука. Таким образом она надеялась, что тот согнëтся от боли, упадёт, и «жучок» можно схватить при помощи телекинеза перчатки (или придëтся самой лезть в карман брюк). От глухого удара Ласточкин в самом деле вскрикнул, возмущаясь и крича про «бессовестность и наглость юнцов», однако Ирина их не слушала, поддавшись гневу за оскорбления еë родных. Но в последний момент Стефан точно вцепился руками в сумку, схватив за края, и швырнул еë в сторону, оставив девочку безоружной: — Уже всë, Ириночка? Нечем защищаться стало? — процедил он сквозь зубы, загнав свою соперницу в угол комнаты, где она зацепилась ногой за ковёр и с грохотом упала боком, и накрыв еë своей тенью совсем как кот мелкую мышь. Но когда Сеченова закрыла свои глаза, игнорируя болезненные ощущения в локте и готовясь к худшему, мужчина повëл бровью от недоумения, а после тихой паузы залился громким смехом над ней. — О нет, дорогая, руки пачкать я не буду: я не кровожадное чудовище, каким ты меня вообразила сейчас. Советую найти укромное место для пряток, где будешь скрываться всю жизнь, раз не захотела по-хорошему. Как жаль — думал, ты умнее будешь! Худрук двинулся в сторону двери, не переставая слушать, как эта мелкая зазнайка пытается встать на ноги, но лишь шипит от боли в руках, на которые опирается. И шипит от безысходности, признания собственной слабости. «Жучок» на месте, главная помеха устранена, можно смело идти совершать задуманное… — Уже уходите? Куда это без подарка? Нельзя так!.. — остановился Ласточкин, положив ладонь на холодную дверную ручку, когда позади раздался вдруг грозный тон, отличавшийся от голоса Сеченовой. — Что за шутки? — недовольно воскликнул Стефан. И, обернувшись, чтобы разобраться, встретился со свистящимся шумом, а затем с резким ударом в область лба и последующей за этим быстрой, поглащающей его сознание темнотой. Ирина завизжала от ужаса, поднявшись с пола. Посмотрела то на свою перчатку с вытянувшимися нейронными нитями и исходящими искрами из диодов, то на упавшего на пол без чувств Стефана, со лба которого потекло немного крови, то на разбитый рядом с ним маленький керамический горшок с цветком бальзамина, который его и вырубил в полёте с бешеной скоростью. Она не понимала, что произошло, как… Случилось всë очень быстро, не успела ничего предпринять. — Нет… Нет-нет-нет! НЕТ! — завопила девочка виновато, чувствуя, как еë по новой накатывает дрожь, и подступают слëзы. — Я… Я убила человека! Убилачеловека! Убилаубилаубила… — Мои полимерные алгоритмы не сканируют у него признаки смерти. Товарищ Ласточкин жив… — отметила Люся, после чего добавила неожиданно сардоническим тоном. — К сожалению. Надо было лучше целиться. — К сожалению?! ЛУЧШЕ ЦЕЛИТЬСЯ?! — гневно воскликнула Сеченова, не веря, что слышит такие слова от перчатки. От своей собеседницы, единственной близкой подруги. И до неë дошло, что тот несчастный бальзамин запулила не она, а полимерная перчатка — без команд, даже без единой мысли об убийстве и подобном попытке остановить Ласточкина, вырубив его. — Твою дивизию, Люсь! Как же это?.. КАК? Как ты могла так поступить? — Легко и просто! — В тебя вирус проник? ИЛИ ЧТО? — начала негодовать Ирина. — Нам было велено выхватить ту штуку, а не наносить физический тяжкий урон! — Зато «жучок-памяти» можно забрать без проблем, — гордо отметила Люсенька, и еë нейронные нити сами, без приказа хозяйки, вытянулись в сторону Стефана и колебаниями телекинеза вырвали мелкий прибор из кармана его брюк и положили на правую девичью ладонь. — Всë, можем спокойно идти к майору КГБ. — Какой КГБ, Люсь? Мы тоже рискуем попасть в тюрьму, и на это есть все основания! Да… Твою ж!.. — Ирина не могла договорить: слишком сильно было её потрясение, язык не слушался, а мысли спутались до такой степени, что на их фоне шрифт врачей будет куда разборчив. — Ругнись — я разрешаю! — прозвучало одобрение, но еë совет девочка сочла за неудачный момент для шуток. — Всё, я преступник! Ласточкин не успел меня опозорить в сети, зато я умудрилась!.. Дядя меня после такого возненавидит, и это будет правильно! — разрыдалась она и, когда трясучей рукой положила «жучок» в карман своих брюк, села на стул и опустила голову к коленям, как на скамье подсудимых. — Я свою семью опозорила, своих товарищей!.. Дура-дура-дура! — Это была самозащита, Ир, так что хватит сопли жевать! А ему необходимо было сбавить обороты, ибо он знатно прихуел. И даже если бы он умер, по нему плакаться никто не стал, уж поверь мне! — смех Люси сменился выраженным равнодушием. — Люся, как ты можешь такое говорить? Откуда в тебе столько злобы? Погоди… Как ты меня сейчас назвала? — услышала Ирина, понемногу справившись с собой, вот только лучше ей от этого не стало. Теперь поведение ИИ её настораживало с каждой секундой. Сеяло сомнения. — Товарищ Ирина, я вам предлагаю успокоиться, — вновь прозвучал механический голос перчатки. — Нееееет, мне не послышалось! Ты меня назвала «Ир», и с такими эмоциями, совсем как… Твою дивизию! — хлопнула она себя по лицу правой ладонью, и встала со стула: не могла сидеть спокойно, когда в голове началась сильная буря. — Точно! Ты на спортивной площадке ещё тогда что-то сказала. И «Элеанора» тебя в комнате отдыха спалила, когда было сканирование! Нет, не отрицай! Ты понимаешь, о чём я говорю, я не спятила! Не так ли, Любовь Харитоновна? — Можно просто «Люсенька». Зачем так официально? Я, знаешь ли, не такая уж и тётенька! — нейронные нити, вытянувшись, создали перед хозяйкой подобие улыбки, где верхние два изобразили закрытые счастливые глаза, а одна нижняя изогнулась в улыбке. — И не учёная, скорее всего! «Любовь Харитоновна Захарова — младший научный сотрудник в комплексе, бла-бла-бла»… — передразнивала её Ирина, показывая тем самым своё возмущение за враньё ИИ («Не ИИ это!» — тут же себя поправила). На всё это решила отреагировать лишь тремя словом, которые сочла сейчас самыми здравыми и лучше отражающими все её чувства. Слова, которые говорит в первый раз за всю свою жизнь, несмотря на то, что было перед собой очень стыдно. — …Ëб твою мать! — Кто-нибудь, вызовите санитаров в белых халатах: Ирина Георгиевна Сеченова наконец-то сошла с ума!.. Не, Ирка, я реально тобой горжусь! — вновь донеслось одобрение с добрым смешком, что звучал механически. — Правильно, ругайся что есть сил. Кипишуй словесно. Легче будет. — Всё, с меня хватило! — тут же сдалась девчушка, пытаясь сформулировать свои мысли. — Спокойно… Спокойно! Фух… Если ты не учёный, то… кто ты тогда? — Не, я была младшим научным сотрудником на территории Предприятия 3826. Пусть и не совсем… стандартно. Но да — не учёная. Большинство знаний от меня — воздействия генерируемых полимеров на мою полимерную оболочку. С откровениями мы поспешили. Обо всëм, относительно меня, должен был рассказать тебе сам wujek Dymitr, то есть, Дмитрий Сергеевич, а не я… — Согласна, пусть дядя мне про тебя сам скажет, ибо больше нет времени на другие вопросы! Если он вообще со мной будет после всего этого разговаривать… — с печалью отметила Ирина и мельком посмотрела на лежавшего без сознания до сих пор Стефана. — Заканчивай выдумывать свои эти «он меня возненавидит». Любит тебя Дмитрий Сергеевич, ценит, и ты никогда не будешь его разочарованием, чего бы ты там не сделала. Он знает, какая ты. Так что соберись, шмелëк! — нити Люси легонько похлопали по щекам, поддерживая. — Спасибо, — немного успокоилась Ирина и, подойдя к валявшейся на полу своей сумки, подняла еë и надела через голову, не став еë открывать. Снова посмотрела на худрука, после на разбитый горшок с цветком, который ещё остался в земле. — Вот зачем ты это сделала? — Как я уже сказала: «он знатно прихуел». — Это не ответ! Хотя, не могу не согласиться с твоим утверждением. Он в самом деле… ну… того. Сама понимаешь. Однако бить — плохо. Любой вид насилия — это плохо. — Ох уж этот пацифизм. Это у вас семейное, да? — Семейное, не семейное — неважно! Просто говорю это как факт! — Ой, ну всë-всë, не бухти. Я не хотела ему в голову целиться — только под ноги бросить, чтоб Степанишка сам припиздился. Но я не смогла: у меня нейронные лапки! — оправдалась Люся. — Ладно. Что случилось, то и случилось. Но в таком виде я его не могу здесь бросить. Нужно его хотя бы перетащить от двери, чтобы я могла выйти и позвать помощь. Пусть он и гад последний. Но если уйду — буду не лучше него! — пробубнила Ирина, осмелившись подойти к Стефану и присесть на колени рядом, чтобы лучше осмотреть место пореза на лбу, где кровотечение остановилось, а оставшаяся кровь подсохла. Бросила взгляд на керамические осколки, где также замечены бурые сухие пятна. На всякий случай проверила сердцебиение и вздохнула с облегчением, что действительно не отправила человека на тот свет. Вернее, Люся не отправила. — А если местные работники ВДНХ спросят, что вполне вероятно, какие ответы будут? — интересуется Люсенька. — Скажем как есть. Что на него упал горшок с бальзамином. Ковёр зацепили, а ковёр зацепил шкаф. Такое случается, — хоть девочка в свои слова не особо верит, но ничего другого придумать не смогла. Как еë совесть сейчас сильно давила. — Тогда его надо хотя бы к шкафу пододвинуть, чтобы это так всë и выглядело. Ирина кивнула и, просунув руки под спину, а затем под подмышки, вцепилась пальцами и тихонько начала оттаскивать Ласточкина к боку шкафа, от чего на линолеуме пошëл глухой шум с лëгким поскрипыванием его ботинок. Представила, что тащит или мешок картошки или рулон обоев, чтобы чувствовать себя преступником в меньшей степени. Мужчина за всë это время так и не пришëл в себя, дыхание его было ровное. — Так, так… Тихонько… Вот! — прислонив его кое-как спиной к древесной стенке, Сеченова его неспешно отпустила, проверяя, как бы тот не свалился на пол полностью. — Вроде бы, похоже на версию случайного падения цветка на голову… Всë, уже мыслю как злоумышленник! Твою дивизию, ну как меня угораздило? — Всë нормально, Ир. Вот его найдут, поведут в медпункт, вылечат… И арестуют! — Угу. И меня вместе с ним, когда он очнëтся и скажет, с чьей помощью вырубился, — мрачно добавила Ирина, чуть потряся пальцами. — Присяжные тебя в любом случае оправдают. Так что всë, иди, не медли. Чем дольше стоим, тем хуже! Ещё раз посмотрев на Ласточкина и убедившись, что он лежит спокойно, не скатился спиной со стенки, Ирина тихими шажками направилась к двери. Какое было счастье, что выход оказался не заперт на электрический ключ, так что выйти в коридор не составило труда. Но стоило только оказаться снаружи, Ирину накрыла холодная пелена пота. Страх продолжал еë пожирать с потрохами. — А коридор всë также безлюден. Почему роботы ещё до сих пор не сбежались сюда? — не понимала она. — Данная зона зала «Ботаника» ещё технически не обустроена полностью, чтобы тут были камеры, и роботы могли сканировать поведения людей, — объяснила Люся. — А вот почему ещё не сделали? Вот тут уже не знаю. — Порой логика строителей меня удивляет, — нервно засмеялась Ирина и неспешно, вытирая пот со лба, двинулась в названный Люсей зал. — Где тут ближайший медпункт? — На этаже «Павлов», — вдруг замялась Люся, и та заметила, что еë диоды странно потускнели до серо-розового на доли секунды, и резко загорелись красным. — Мои алгоритмы словили движение… Ира, беги. — В смысле «беги»? — снова испугалась девчушка, и ответ вскоре проявил себя сам. Когда позади раздался грохот двери, ударившейся о стенку, Ирина вскрикнула и быстро обернулась на источник шума. К своему шоку и даже отчасти облегчению, она заметила вышедшего из комнаты кое-как стоявшего на ногах Стефана, что попутно потирал голову и издавал протяжный вздох. Не было сомнений, что он всë помнит, и сейчас находится в ярости. Не только из-за удара по его лбу — ещё и по его самолюбию. — Ириночка, душенька! А вы вернуть мне ничего не хотите? Мелкую вещь, что принадлежит мне по праву? Знаете ли, воровать плохо! — раздалось фальшивое дружелюбие из уст Стефана. — Простите за цветок. Плевок тоже. И вообще за все мои реплики. Я правда не хотела, — сорвалось с языка сожаление, когда Ирина начала идти назад. — Ой, ну что ты, милая? Прощу. Обязательно тебя прощу. Но и я тоже хорош: был так невежлив с тобой. Какой я глупец! — приближался к ней Ласточкин, опираясь рукой на коридорную светлую стену и улыбаясь. — Надо мне было не лясы точить, а сразу тебя выпотрошить!..