Не смотри в её сторону

Лале сидела в своем укрытии и рисовала незамысловатые линии, подражая арабеске. Наказ не рисовать «тварь живую, тварь ползучую, тварь прямоходящую» действовал как нельзя строго, и девушка понимала, что, даже спрятавшись ото всех, может быть поймана в любой момент. Конечно, до неё доходили рассказы, как в заморских странах изображать живое существо не то что законно, а даже считается уважаемым делом. И было завидно, хотелось тоже, ведь как назло кисть сама вырисовывала из её рук не линию стебля, а линию подбородка, а в лучах солнца можно разглядеть золотые локоны. В Лале жил большой интерес, смешанный с любопытством — познать другую культуру, углубиться, изучить, найти отличия. И она робко лелеяла мечту о том, что, возможно, выйдет замуж и сможет путешествовать вместе с суженным. По крайней мере, это был самый подходящий вариант как для её семьи, так и для неё. Аслан посапывал рядом с ней на кровати, пока она ютилась внизу на коврике с краской в руках. Говорят, Мехмед так загонял воинов, что теперь они еле находят свободную минуту. Лале, в очередной раз услышав это имя, закатила глаза. Сначала она думала, что Мехмед хоть и своеобразный, но достойный человек, как говорится сын своего отца, но каждый раз она убеждалась, что от Султана ему достался лишь громкий голос. Появился из ниоткуда и перевернул всё с ног на голову. Честно говоря, если бы его заскоки никак не касались Лале и её друзей, ей было бы всё равно, но видеть гнев и бессилие близких ей давалось нелегко. Сама она никогда не была молчуньей. Шахи-хатун подтвердит: бороться с её «вредностью» и «острым языком», приговаривая, что никто не возьмёт замуж, — ей приходилось с самого детства девочки. А Лале не то чтобы очень торопилась под венец. Иной раз ей казалось, что она проведёт жизнь, не познав мужчины. Потому что никогда не чувствовала в себе ни трепета, ни робости перед ними, ни какой либо глубокой любви. Уважение? Да, было. Признательность? Само собой. Дружеская или родственная любовь? Тоже. Но чтобы ей хотелось взять мужчину за руку, поклясться в верности или возлечь с ним…? Пожалуй, нет. Мужчины в её жизни были родственниками, друзьями, но никак не любовниками. То, как навязчиво Шахи-хатун пыталась свести их с Мехмедом, выходило за все рамки понимания. Она, конечно, всегда проявляла подобное рвение, но в этот раз у неё словно был какой-то личный интерес. А сколько они ругались по этому поводу… Лале начинала чувствовать себя как товар на рынке, который пытаются выгодно продать. Шахи-хатун на все её подобные упреки возмущалась, дескать, «ничего Лале не понимает». И вообще — зря упрямится! Она ведь не абы кого предлагает, а самого сына Султана. Да вся столица ему ноги целовать будет, а Лале упрямится. Так и получилось, что помимо реальной жизни Мехмед ещё жил в их разговорах с наставницей. И от этого, как бы так сказать, легче не становилось. Видеть его лишний раз Лале тем более не хотела. — Лаль, давно я сплю? — зевая, тяжело поднялся Аслан; на лбу красовалась небольшая вмятина из-за узорчатой подушки. — Около двадцати минут, может, чуть больше, — ответила Лале, откладывая рисунок в сторону. — Влада что-то давно не видно, ушёл умыться и пропал. Аслан улыбнулся, потягиваясь всем телом, разминая отлежанную шею и плечи. — Забудь о нём, там Зара в саду занимается, — поймав удивлённый взгляд девушки, он весело продолжил, — Наш серый волк увидел прекрасную лань, вот и вьётся. Лале подняла брови, прикрывая рот рукой. Затем они переглянулись и засмеялись. — Вот от кого, а от Влада не ожидала… — Он у нас такой, в тихом омуте, что говорится. Ты ещё тут будешь? Я пойду, надо себя в порядок привести и возвращаться, а то этот крысёныш опять под ногами мотаться будет. — Крысёныш? Вы кого-то завели? Как вам позволили? — Да я про Мехмеда. Морда его крысиная, так и хочется за хвост поймать, да все усы перещипать. — Аслан! Испугавшись, Лале шлепнула его по плечу, другую руку приложив к губам. Неподалеку от них проходили янычары. — Ой да ладно тебе, Лале, что со мной будется то? Тут половина его за спиной поносит на чем свет стоит, уж поверь, союзников у него тут всяко меньше. Пусть даже он будущий Султан. — Ничего ты не понимаешь! Если кто услышит, какие ты слова говоришь, то мне непременно скажут, что вы плохо на меня влияете. И мы опять вернёмся к тому, что дружба с вами лишь «портит мою репутацию», — передразнивала она Явуза пашу, — А мне и без того забот хватает. Аслан, подмигивая, провёл рукой по локтю в поддерживающем жесте. Как бы говоря «ладно тебе, всё я понял». Собрав свои вещи, они по отдельности вышли из старого дома. Вернувшись в свою комнату, Лале думала о том, чем бы покормиться до ужина и как хорошо было бы переодеться. Из-за духоты платья прилипали к спине, животу, дышать становилось ещё тяжелее. Чем-то обрадованная Шахи-хатун застала её со служанкой за примеркой летних нарядов. — Лале, золотая моя, могу я тебя попросить? Только не отказывайся сразу, — улыбка расцвела на лице немолодой женщины, от чего Лале напряглась, но виду не подала. — Конечно, наставница. Чем я могу помочь? — девушка подала служанке знак оставить их наедине. Они с наставницей присели на скамью у сундука. — Тут такое дело, понимаешь, я забыла вчера передать Дайе-хатун одну вещь, а она ей срочно понадобилась… — Так попроси Гюльфем, она отнесёт, зачем меня было искать? Шахи-хатун не унималась, улыбаясь всё шире, как будто извиняясь за что-то. — Я… Не могу доверить это Гюльфем, мне нужно, чтобы это отнесла ты. Это очень важная вещь, понимаешь? Мне Дайе передала её лично в руки, она много для неё значит. Если её отнесёт Гюльфем, это будет крайним неуважением. Сделаешь? Лале, очень прошу. Ей будет приятно получить это из твоих рук, — Шахи-хатун провела пальцами по её ладоням, отмечая, какая гладкая у воспитанницы кожа. — Хорошо… — приходила в себя Лале, удивлённая таким напором, — Если для вас это так важно, я сделаю всё, что нужно. — Да? Вот и славно. Сейчас, погоди немного, — Шахи повернулась, суетливо озираясь по сторонам, пытаясь вспомнить куда положила шкатулку, что хранила все эти годы, как зеницу ока, — Вот, возьми. Только, пожалуйста, аккуратнее. Скажешь страже, тебя проведут, но в руки никому другому не отдавай. Затем Шахи-хатун позвала служанку, с ней Лале переоделась в платье полегче. Гюльфем поправила её волосы и, забрав сверток, Лале отправилась к Дайе-хатун. Когда в чужих покоях она увидела Мехмеда, то решила, что ошиблась, неуклюже поклонилась в качестве извинения и уже было поспешила уйти, но он её остановил. Вот только этого сейчас не хватало… — Ты что здесь делаешь? — спросил Мехмед, нагло окидывая её взглядом с ног до головы. «Сам разлёгся, как собака на лужайке, ещё разглядывает. Ни стыда ни совести.» Раздражённая, Лале даже не заметила как ляпнула: — А вы? — Это комната моей наставницы, — изумлённо ответил он, словно объяснял что-то само собой разумеющееся ребёнку, — Я всегда захожу к ней в это время. Лале, всё ещё стоящая у прохода, не могла понять, как ей поступить: извиниться и уйти? Шахи-хатун просила только оставить шкатулку, не передавая в чужие руки. Формально, если Лале оставит её на столе, то дело выполнит. Но что-то ей подсказывало, что этот надменный индюк не отпустит её просто так. А ведь ей так хотелось поскорее расправиться с поручением и прогуляться на свежем воздухе… «Надо же, какое совпадение, — думается Лале, — Как бы это не оказалось планом Шахи-хатун.» Мехмед же всё щурился своими и без того маленькими глазами, разглядывая Лале: во что одета, не потрепалась ли прическа? Вдруг она на самом деле готовилась к этой встрече, а сейчас дурочку включила? Учитывая характер заигрываний Лале, это было вполне вероятно. Он с самого начала заметил, как она на него смотрит. А когда Мехмед на этот взгляд отвечает — тут же лицо отводит. Пререкается, ёрничает, словом, играет в недоступную. Пытается выделиться. Чуть не кричит «обрати уже на меня внимание, падишах, я так его жажду!». Ну и как он может ей отказать, если она так просит? — Хотя, знаешь, хорошо, что ты пришла. Наконец-то сможем поговорить без лишних глаз, — ухмыльнулся Мехмед, поглаживая место на диванчике рядом с собой, — Садись, Лале, не бойся. Я тебя не обижу. Мехмед понимал, что делает. Так же, как и понимал, что Лале, возможно, невесть что о себе подумает из-за его благосклонности. Всё же девушки ничем не отличаются ни в столице, ни вне её. Строят из себя, а как всё начинается по-серьезному, так на попятную. Дескать, «я на самом деле ничего не имела в виду». Девушка немного замешкалась, но присела как можно дальше от шехзаде, стараясь держать дистанцию. Однако и Мехмед не планировал просто спрашивать её о погоде. Зачем? Когда можно было повеселиться? Парень, одной рукой облокотившись о край дивана, с каким-то невероятным довольством коснулся волос у её лица. Казалось бы, такой невинный жест. Он знал, что за Лале никто никогда не ухаживал — это было видно всякий раз по её реакции, как и знал, что с минуты ну минуту должна вернуться Дайе-хатун. Подумал, она простит, если увидит их вдвоём. Но Лале, о, ей очень не понравится быть застигнутой врасплох! Лале смотрела в пол, сдерживаясь, чтобы не натворить бед. Этот Мехмед… И в правду был крысой, и глазюки его такие же. Парня, в свою очередь, невероятно забавляло видеть, как безропотно она подчиняется, будучи не из робкого десятка. Не будь у них титулов или встреться они в деревне, где жил Мехмед, Лале бы точно ударила его, стала бы кусаться, браниться. Делала бы всё, лишь бы не даться в руки. Здесь и сейчас она не могла себе этого позволить. — Ты мне нравишься, — шепчет он, глядя томным взглядом из-под ресниц, — Такая боевитая, — поднял её лицо, аккуратно взяв за подбородок; хотел увидеть взгляд, — А лицо вон какое ладное, так и залюбуешься невольно… Лале чувствовала себя растерянной. С одной стороны происходящее было унизительно, в коварстве Мехмеда не было сомнений, но по какой-то причине вместо яростного плевка в лицо получалось только дрожать, да помалкивать. Ей бы огреть Мехмеда шкатулкой, лишь бы не чувствовать его касаний. Перед ней наглец, а всё же Султанов сын. Лале молчит, думая о том, стоит ли рассказать о произошедшем дяде Мураду? Но приходит к мысли, что сердце Повелителя и без того болит каждую ночь. Незачем терзать лишний раз. А Лале, в самом деле, не сахарная. Не растает. Девушка шумно вдохнула, вместе с тем грудь её вздымалась и опускалась. Это не укрылось от глаз Мехмеда, который убрал руку с лица, вместо этого коснувшись её рук. Ему нравилось пробовать границы её дозволенного, раздвигать их где-то аккуратно, где-то — не очень. Всё, что бы он с ней ни делал, Мехмед делал глядя в глаза, чтобы в нужный момент заметить, когда она смущается, а когда злится; было интересно, когда её самообладание даст слабину и что она себе позволит. — Боишься меня, Лале? — Нет… Шехзаде Мехмед. — Правильно, — ухмылялся он, упиваясь своей властью, — Бояться надо тех, кто бьёт, а не тех, кто осыпает лаской, а? Когда его рука аккуратно, словно прося позволения, коснулась её колен, Лале тут же вскочила, вздрогнув. Это уже было слишком! Девушка подняла взгляд с пола на Мехмеда, который, как назло, сжимал губы, еле сдерживая смех. Горделиво вздёрнула подбородок, чтобы собраться с мыслями, и молчала, пытаясь найти слова, за которые он не упёк бы её в темницу. — Шахи-хатун просила меня не задерживаться, — стала тараторить она, — Прошу прощения. Доброго вам дня, — вспомнив про шкатулку, Лале поставила её на стол так резко, что Мехмед невольно вскинул брови. И удалилась так быстро, как только смогла. Слышать его звонкий, полный удовольствия смех было так обидно, что Лале поклялась когда-нибудь отомстить ему за все подобные «игры».