***
Взмах бамбуковой палки, как тонкий свист, а после следует глухой удар. Первые удивленные вздохи наблюдателей уже давно прекратились. После двадцатого удара многие лишь сочувствовали глазами тому несчастному юноше, что вынужден подчиниться воле властной госпожи. Никогда прежде горожане Ли Юэ не видали подобной жестокости, вынесенной на всеобщее обозрение. Юноша крепко сжимает ткань одежд, не смея поднять глаз. Его спину цвета молока превратили в кровавое месиво. Ужасное зрелище, на которое заставили смотреть учениц Чайного дома и невольных жителей Ли Юэ. Темноволосый юноша держался с такой статью, что многие поразились выдержке. Непоколебимость вызвала ещё более сильный гнев у женщины с бамбуковой палкой в руках. Он терпит невыносимое жжение и поворачивает голову. Фиалковые глаза смотрят в толпу, пока не замечают знакомую макушку. Он не сопротивлялся, когда его вели на площадь, когда позорно оголили спину, он не проронил ни слезинки, когда первый удар бамбуковой палки обрушился на нежную кожу. Но стоило заметить знакомые очертания, то он чуть не подавился воздухом, а одинокая слеза скатилась по щеке. Знакомая фигура скрылась в толпе. Юноша желал одного — смерти. Теперь жизни в этом мире для него нет. Он знает… — Признаешь ли ты свою вину?! — кричит озлобленная женщина. — Да, — смиренно кивает юноша, проглатывая это публичное наказание. — Я посмел забыть, кто я. Это непростительно, госпожа. Убейте меня. Прошу, госпожа, убейте меня! — Такая шлюха как ты не заслуживает смерти! Последние удары, и женщина выдохлась. Она бросила бамбуковую палку, впитавшую в себя кровь. Она долго кричала о порочности и разврате. Только Цзы Ланхуа знал, что порочен не он, а муж этой женщины, что решил стать его покровителем. Любовь ослепляет женщин, и для неё виновник их разрушенной семьи — он. Он, а не похоть её мужчины. — Вставай! — к нему подошла хозяйка Чайного дома и дернула его за руку. Но ноги юноши не желали его слушать. К ним подбежала одна из учениц и помогла ему встать. Тогда-то Цзы Ланхуа прочувствовал боль и чуть не упал, но девушка держала очень крепко. — Уведи его с глаз моих. С этого дня ты не более, чем одна из шлюх, которую я буду продавать за одну монету моры. Прочь! Разбираться, кто прав, а кто виноват, владельца Чайного дома не стала. Ей нет дела до страданий юного омеги. Всё, что волновало женщину, — это разрушенная репутация. Плохая репутация — никакой прибыли. — Господин, — горько вздохнула голубоокая девушка, она помогла сесть омеге, пока другие девушки искали, чем обработать раны. Лекаря глава отказалась вызвать, отмахнувшись лишними тратами на бесполезную шлюху, выживет — хорошо, не выживет — такова воля богов. — Ничего, не печалься, — утешает он ученицу, когда-то подобранную с улицы девчонку. Как наставник он дал ей имя похожее на своё — Ночная орхидея. Сильная и упрямая девушка едва сдерживалась от слез и бессмысленной расправы. — Как мне не печалиться? Она позволила этой мерзавке издеваться над вами. Ваша честь загублена. И ещё вместо того, чтобы отпустить вас, она продаст вас в бордель. Скажите, как не печалиться, господин?! До этого дня он еще верил, что сможет заработать денег и вернуться домой. До того самого момента, когда его глаза увидели его. Надежда что-то исправить умерла, когда одинокая фигура отвернулась и покинула площадь, пока фиалковые глаза с отчаянием смотрели на его спину. Теперь для него нет пути назад. Глава Чайного дома забрала его… раздавив всякую надежду в своих старых руках. Его ученица, которую он растил с такой любовью, плачет от отчаяния. А он ничего не может сделать. Или может… — Если выхода нет, если пути назад не существует, — он осторожно схватил её за подбородок, заставляя смотреть в свои глаза, — тогда нужно идти вперед к самой вершине! Он видит в глазах девушки надежду. Шанс на спасение есть. Если им суждено остаться здесь, то тогда они сделают все, чтобы выжить и стать теми, кто на вершине. В одну июльскую тихую безветренную ночь всё случилось. Зажглись первые факелы. Старшие ученицы плотно закрыли двери. Тогда девушки и омеги, знавшие только искусство, схватились за оружие. — У нас нет свободы. Мы навсегда останемся частью этого места. Но никто из них не сможет отобрать наше право на борьбу. Чайный дом, где раздавались звонкие песни, стал местом битвы. Местом кровавой расправы над несправедливостью. Всех старших куртизанок, поддерживающих хозяйку, давно убили. Их тела позорно придадут огню или того хуже отдадут на съедение дворовым псам. Он своими руками задушил хозяйку Чайного дома. Ее предсмертные хрипы — сладость для его ушей. Цзы Ланхуа покорил вершину и даже не представлял, что скоро всё изменится, и он сменит имя и навсегда покинет Чайный дом.***
Во сне Панталоне не смог найти желанного покоя. Следующим утром он проснулся от собственного раздирающего крика. Губами омега шептал имя, о котором запретил себе даже думать, но этой ночью разрешил себе маленькую вольность. Дыхание сбилось, а ночная одежда была влажная от пота. Панталоне обнимает себя руками, пытаясь заткнуть ноющее сердце. Ранним утром он должен был посетить собрание, чтобы вместе с директорами назначить главного архитектора и выделить средства для реконструкции Банка Северного Королевства. Этим же утром он никуда не пошел. Не смог. Нестерпимая боль не покидала тело, словно омега работал неделю без перерыва на отдых. Встать с постели сначала казалось непосильной задачей. Ломило всё. Все кости болели, а еще невыносимый жар. Лежать в постели он не мог. Любая ткань жгла кожу. Простынь и одеяло, словно острозаточенные лезвия, врезались в плоть. Регнатор запахивает шелковый халат, делает тяжелые шаги, холодный пол обжигает теплые ступни. Он не успевает сделать десять шагов, как внутри скручивает плотный узел. Прикроватная банкетка с высокими бортиками спасла его от унизительного падения на пол. Высокая температура, чувствительная до предела кожа, странное покалывание чуть ниже живота, возбужденное состояние — все указывало на одно — течка. — Да быть того не может… Всем своим существованием он жалел, что не родился бесплодной бетой. Это все было бы проще. Намного проще. Помнится, за жизнь у него было их две, обе отвратительны, и каждая несла за собой ужасные последствия. Первую хозяйка Чайного дома выставила на всеобщий аукцион, слышать подобное ужасно. Этой морой вполне можно обеспечить себя до старости, но он не увидел ни монетки. Жадная старуха своими морщинистыми руками с желтыми ногтями прибрала всё. Омега наивно думал, что легко сможет взять часть и отправить мору брату. Но хозяйка Чайного дома крепко схватилась за сундук, говоря, что он обходиться ей как десять таких сундуков. Также крепко он стягивал шелковую ткань на её жирной шее. Методом Дотторе… Дотторе… вот, что имел ввиду, когда сказал «завтра». Уже сегодня все случится, а он никак не может исправить это. Не унижаться же перед Дотторе, вымаливая отпустить его, лицом ниц. Весь день он напоминал безжизненную куклу. Из величайших действий сменил ночную пижаму. Его навестил секретарь, но он прогнал его. Сказал, что дальше четырех стен своей спальни не двинется. Боль вскоре притупилась, и он смог передвигаться. Будучи обреченным, он целый день читал и почти не двигался, боясь ухудшить то, что есть. Он выдохнул и захлопнул фолиант, рукой проведя по корешку. Наткнувшись на зеркало, он увидел пустые глаза, странный румянец — неприятное зрелище. — Хуже, чем обычно, — рассеяно бросает, кусая губы. Он ждал. К вечеру боль слегка отступила, и он уже мерил шагами помещение. Его трясло от волнения. В его возрасте глупо надеяться, что все происходящее — глупая шутка. Жар весь день не сходил. Заботливая служанка пыталась уговорить его что-то сделать, но Панталоне наотрез отказывался от всего. Он, как приговоренный к казни, считал свои последние минуты жизни. Тело продолжало намекать о приближающейся неизбежной течке. Скоро его сознание помрачится, а по ногам потечет вязкая смазка. И это не остановить. Ненависть, питаемую им к этому, невозможно описать словами. Течка отбирала у омеги самое главное — разум. Только грешное тело, умоляющее быть удовлетворенным. Омерзительное животная похоть, которую невозможно контролировать. Остатки разума улетучиваются, позволяя гордости утонуть в грязном удовольствии. — Почему сейчас? — Панталоне давно задается этим вопросом. Он мучается, но ответ так и не может найти. Почему именно сейчас Дотторе решился. Самое неблагоприятное время. Смерть сегментов… дело в них? А может дело в повзрослевшим Тарталье? Дотторе на старость лет мыслит, как любой альфа, желая оставить своего потомка? А рыжий сорванец и смерть сегментов поспособствовала… Он знал, что Чайлд своим существованием принесет проблем, но Регратор и не подозревал, каких именно проблем. — Да какие из нас родители? — бросает смешок Регратор. Не будь таких мерзких обстоятельств, они бы никогда не сошлись. Они не стабильны, они преступники для всего Тейвата… какое будущее они могут дать новой жизни, что со страшным любопытством будет узнавать мир? Как объяснить, что они отъявленные убийцы? Заявился Дотторе ближе к вечеру, когда Девятый предвестник размышлял о трусливом побеге через окно. На самый крайний случай у него припрятан сильнейший яд, сделанный из когтей гончих разрыва. Альфа принес с собой тот самый аромат смерти. Как же повезло пахнуть Дотторе таким мерзким запахом. — Я как раз вовремя. Целый день думал о том, как ты там в одиночестве и никем не приласканный, — заявился мужчина как к себе в комнату. Волна мурашек от глубокого и бархатного голоса пробирает до самого затылка. — Уходи, — безрадостно произнес омега, рассматривая альфу перед собой. Не следа усталости. А на халате не пятнышка. — Еще чего. Я только пришел. Неприлично выгонять гостя, — Дотторе легко снял с себя халат и бросил на мягкий пуфик. Он делает неприлично глубокий вдох. Омега пах так сладко, что он не удержался. Как же давно он хотел насладиться чистым ароматом, не спрятанным маслами и настоями. — Подойдёшь ближе — убью, — окончательно разозлился Панталоне. Горячая волна хлынула по телу. Он сглатывает и пятится назад. — Прям таки убьешь? — Дотторе равнодушно к его угрозам снимает с тела сковывающие кожаные ремни. — Прекрати. Все шло к этому. Думаешь, я откажу себе в удовольствии взять тебя в течку? Сначала я думал, уменьшу дозу лекарств, чтобы побесить тебя. Твой запах стал ярче и слаще, а нервы шаткими. Маленькая месть за твою выходку в Ли Юэ. Ты оскорбил меня тем, что позволил какой-то грязи оставить след на своей чистой коже. — Что? — омега резко замолчал, задумавшись. Пелена разочарования застелила глаза. Вот же… Как он мог? Банкир догадывался, что с его лекарствами что-то не так. Ещё тогда он заподозрил Дотторе в нечестной игре. Но столько времени прошло. А потом Дотторе обвиняет его в злопамятности, когда сам ничем не отличается. Обида схватила за горло, лишив воздуха. — Ты отвратителен, — звенящим тоном выпалил он. — Еще никогда не встречал человека, который допустил так много ошибок в слове неотразимый. Так и быть, тебе прощается, — ласково поучает Дотторе, пытаясь как можно скорее расправится с одеждой и приступить к омеге. Регнатор хмурится. Как он мог забыть, что Дотторе будет отшучиваться на любое оскорбление. Второй предвестник непоколебимо уверен в своей превосходности, и вообще мир должен ему руки целовать за его великие открытия. Никто не ценит. Он же взял на себя все самое ужасное, спасая слишком гуманное человечество. Правда, даже перчатки не способны скрыть ту кровь, навсегда впитавшуюся в кожу. Да и предал он его ради великого вклада в науку. — Зачем ты это сделал… Зачем ты вообще согласился на сделку?! — требовательно спрашивает Банкир, делая ещё один шаг назад. — А разве я мог отказаться? — Отвечать вопросом на вопрос невежливо. Матушка не учила тебя… — Панталоне осекается, мысленно отвесил себе несколько пощечин. — Что сподвигло тебя согласиться на мои условия? Ответь прежде, чем сделаешь это. Второй предвестник вместо ответа делает резкий шаг вперед и хватает за руку. Омега и возмутиться не успевает. Ученый тащит его за собой и разворачивает его лицом к зеркалу. — Отпусти! — кричит он, отталкивая Дотторе, но все без толку. Дотторе встал позади него вплотную так, что его дыхание щекотало ухо, и обнял его за талию. Он целовал шею, оставил невесомый поцелуй на волосах. Панталоне перестает сопротивляться, смотрит в своё отражение, не понимая, что должен увидеть там. Только взъерошенного себя и наглого ученого. — Когда-то давно ты поступил в Академию, сделав себя желанным призом. Омега, да еще среди альф и бет. Мало кто из них знал, но многие подсознательно чувствовали. В то время у меня было слишком много стремлений, чтобы поучаствовать в той увлекательной битве. Меня ты отверг, а на других и смотреть не стал. Ты же не сдался, когда Академия вышвырнула тебя за порог. Благодаря острому уму, ты сделал себя одной из самых желанных куртизанок, ночь с которой стоила жизни. Затем же ты сам решил предложить себя в качестве сделки. Скажи мне, моя роза, мог ли я отказаться от такой возможность? Нет, — рукой он ласкает длинные кудрявые пряди. — Недурен собой, с достаточным умом и ядовитым языком для поддержания беседы — идеальный партнер, что заглушит временную скуку. Спрашиваешь, почему я согласился? Для потешки своего самолюбия. Доволен? Правдивые слова осели в груди чем-то тяжелым. Он знал, что альфа ответит именно так, но почему-то это знание не облегчило и не залечило странную боль. — Потешил? Надо же, скажу всем шлюхам, чтобы, прежде чем тебя обслуживать, оскорбляли и унижали, — с долей обиды язвит омега. Он согласился отдаваться Дотторе. Но не нанимался быть его шутом. Второй предвестник рывком тянет за волосы омегу, ему открывается заманчивый вид. Фарфоровая кожа. Пальцами зарывается в непослушные волосы. Другая же нагло пробирается к своей цели, так грубо, что послышался треск ткани халата. Огибая резинку пижамных штанов, пальцы проникают в ложбинку ягодиц и касаются влажного отверстия. — Прекрати! — кричит омега оттолкнув Дотторе. — Я тебе не приз за смекалку! — Да, не спорю. Ты не приз и не вещь. Ты живой организм, но, знаешь, даже люди продаются, что уж говорить об их шестеренках, одну из которых я приобрел почти даром. Панталоне пораженно выдыхает. Даром? Сердце гео Архонта — это какая-то дешевка? Сердце сильнейшего Архонта… Как он может так говорить?! — Если ты сделаешь хотя бы шаг, знай, я уничтожу все, чем ты дорожишь. Не от одной лаборатории и камня на камне не оставлю! Слышишь! Я уничтожу все, а потом возьмусь за тебя! — Не бросай угроз, которые никогда не сможешь исполнить. Иначе я сейчас буду угрожать, и тебе не понравится это. Сможет ли он исполнить часть сказанных слов — нет. Девятый предвестник никак не мог противостоять Дотторе. Или мог? — Дотторе, прошу, не надо, — его голос дрожит, но он должен попытаться. — Остановись. Одумайся, я не хочу этого. Я поступил глупо. Думал, что тебе не по силам уговорить Моракса, но я ошибся. Ты говорил о том, насколько я умен, но это не так. Я глуп, ужасно глуп. Пожалуйста, я не выдержу подобной пытки. Он позорно опускается на колени. Ужасное унижение. Но если оно поможет спастись, то оно стоило того. Он не может рисковать. Достаточно того, что всем известно, что Тарталья омега. Панталоне не переживет хождение с животом по коридорам дворца. — Вставай, — холодным тоном, пробирающим до костей, приказывает Второй предвестник. Дотторе не выдерживает и рывком поднимает омегу. Сжимает предплечье крепко, что омега сдерживается себя от жалкого вскрика. — Просишь меня остановиться? — другой рукой хватает за подбородок, и фиалковые глаза сталкиваются с бурлящими цвета темной крови. — Я честно выполнил твои условия. Сердца Моракса захотел — пожалуйста. Почему я должен отказаться от своих намерений из-за твоего глупого страха? Где твоя гордость, что ты так унижаешься? Я честно закрывал глаза на твои попытки лишить себя яркой жизни омеги и даже помогал тебе казаться бетой. Но твоя борьба за личину беты ничтожна. Смирись уже наконец. Смириться? Разве что со своим проигрышем. Панталоне проиграл. Окончательно. Ничтожество. Он даже на жалость надавить не смог. — Отбрось свою выдуманную личину беты. Ты омега, это часть твоей природы. Рождение — для тебя естественная вещь, — Второй предвестник ухмыляется. — Никогда не поверю, что ты прогуливал начальный курс биологии. Жар туманит разум, но он, несмотря на это, понимает, что триумф, к которому Панталоне так стремился, наступил случайно. Его триумф совпал с его падением. Теперь он понимает, что пути обратно нет. Дотторе победил и имеет полное право получить то, чего так желает. Сама Академия не смогла остановить Дотторе. На что он надеялся? По словам ученого, он какой-то омега… — Делай, что хочешь, но быстрее, — он расслабляется в хватке Дотторе, опускает глаза и смотрит на каменные плиты. У одной из них трещина. Вызвать ли мастера на следующей неделе? Мысли о том, во сколько обойдется замена точно такой же плитки, ушли на задний план, когда хлесткий внутренний удар пришелся на низ живота. Панталоне мужественно стерпел, никак не выдав свои старания. Достаточно унижении. Девятый предвестник фыркает себе под нос. О какой гордости идет речь, когда через четверть часа он небось потечет как последняя сука? Плевать на гордость. Пусть делает, что хочет. Избавиться от ужасного жара и ноющего узла внутри хотелось нестерпимо. А дышать этим запахом чужой смерти невозможно. — Бери уже и уходи, — отчаянно бросает он, переставая сопротивляться, и расслабляется в хватке. Чувство бессилия что-то изменить накатило внезапно. Панталоне беспомощен перед Дотторе. — Не надейся, быстрым сексом не отделаешься. Ты заслуживаешь самого нежного обращения. От этой фразы внутри все сжалось от омерзения. Откуда альфа понабрался слащавых словечек? Неужели спустя столько лет решил прочитать пару книг? Рука, все еще лежащая на подбородке, нежно скользит по лицу, поглаживает по щеке. От этой напускной нежности внутри что-то передергивается, но Панталоне не подает виду, пытаясь стойко терпеть. Нежные прикосновения обжигали кожу не хуже клейма, от них мутило, чуть ли не выворачивая на изнанку. Оставалось только сцепить зубы и терпеть. Дотторе придвигается ближе, дышит в губы напротив пару секунд, затягивая в долгий поцелуй. Из нежного он становится все более и более напористым, в рот проникает язык. Альфа прикусывает мягкие губы, обхватывает за талию, сильнее прижимает к себе. С губ Панталоне невольно срывается стон. Ему нравится. Страшная мысль. Нравится то, что с ним делают. Нутро привычно отзывается на манипуляции, умоляя прямо сейчас ответить на поцелуй. Сколько ночей они провели в страстных объятиях друг друга. У него уйдет достаточно времени чтобы посчитать. Сколько раз он позволял себе сдаться под напором? Почему? Может, дело в том, что он привык к нему? Наверно, он ждал чего угодно, но не такого ужасного исхода. Дотторе… он так давно его знал. Привык ко всем его насекомым в голове, имена успел дать. Привык. Но он не ожидал какой-либо подлости. Лекарства, глупый эксперимент, проверка Арлекино… Как он устал. Дотторе поволок его к кровати. Альфа трогает все до чего может коснуться, ощупывая каждую часть. По спине пробегают мерзкие мурашки, а поперек горла встает ком. Кажется, его начинает подташнивать. Внутри разгорается огонь, сжигающий изнутри. Одно движение, и он уже на кровати. Панталоне поворачивает голову в бок. В окне отражается молочный полумесяц, одинокий среди глубокого черного неба. Также же, как и он, одинок на этой постели в своем горе. Сладкий запах все сильнее расплывается по комнате, непроизвольно переплетаясь с запахом подходящего для размножения альфы. И это мешается в настолько тошнотворный аромат, что Панталоне кажется, что его все же вырвет. Раньше омерзительный запах, а теперь же лишал его воли и говорил отдаться. Его неторопливо раздели, освободив от обжигающей чувственную кожу ткани. Он настолько ушел в себя, что не замечал происходящее вокруг. Но его мысли перекрывают сильные руки, хватающие за бедра, придвинув ближе, почти вплотную. Дотторе устраивается между чужих ног, не позволяя свести их вместе. Панталоне дергается в попытке уйти от прикосновений, но не выходит. Его сильнее прижимают сверху — не двинуться. Не ощутить возбуждение альфы невозможно. Дотторе принялся пытать его куда охотнее. Лижет и кусает пока омега громко не всхлипывает и не выгибается. Острая боль мешала думать. Ему казалось, что альфа касается всех чувствительных точек, что отзывались такими приятными и ошеломляющими ощущениями. Наслаждение и странное нарастающие предвкушение. Панталоне не теряет рассудок, но не без сомнений близок к этому. Он слабо отталкивает альфу, показывая все свое отношение к происходящему. — Хорош упрямиться уже! Сколько раз твою течку продавали? Пора уже привыкнуть. Считай меня самым богатым клиентом. Богатым клиентом? Даже перед мужчинами, что отдали состояние за то, чтобы провести с ним течку, он никогда не вел себя как распущенная девица. — Я знаю, какая ты ненасытная и отзывчивая сука внутри. Знаю, как ты хочешь быть трахнутым во всех позах. И я исполню твое желание, — продолжает унижать его Дотторе. Сквозь пелену наступающего возбуждения пробились слова, посылая по спине неприятные мурашки. Его не бросают привычно лицом в подушку. Панталоне ненавидел позу лицом к лицу. Лучше не видеть происходящего, чем стать частью его. Он для вида сопротивляется, хоть сил уже не остается. Боль внизу живота невыносима. — Не… ай! — он прервался на полуслове, ощутив слабый, но неприятный шлепок по чувствительной коже бедра. — А ну прекрати уже. Сам же согласился и отнекиваешься. Тело не подчинялось, абсолютно позорно истекая смазкой. Чужие пальцы проскользнули внутрь для издевательской растяжки. Из-за течки он и так был готов, но Дотторе настойчиво придерживался своих слов про «нежность», максимально тщательно подготавливая. Панталоне уже тяжело дышал и сам насаживался на пальцы, когда Дотторе резко вытащил их и перевернул его на живот, заставляя подняться на колени и сильнее выгнуться. Омега выдохнул, когда щека коснулась ткани. Толком не успев среагировать на столь неприятную для него смену позиции, как альфа пристроился и стал плавно входить внутрь сразу на всю длину. У Панталоне сперло дыхание. И где-то на этом моменте разум стал покидать его. Неразборчивый шепот на ухо, руки, что так крепко сжимали ягодицы до красных следов от пальцев, тело, что вдавливало его в матрас. — Твоя отзывчивость — самое прекрасное зрелище, — хрипло выдыхают ему в ухо. — Заткнись… — прячет лицо в локтях омега. Альфа брал его долгое время, а он стонал от каждого толчка и прикосновения не в силах ничего с собой сделать. Это было слишком приятно. Дотторе гладил его по спине, прикусывал места, до которых мог дотянуться. Затем стал входить еще быстрее, все ускоряя темп. Затем резкое опустошение и его легко переворачивают на спину. Панталоне не сопротивляется, сил на это просто нет. Он не знал, куда себя деть, когда снова ощутил будоражащую наполненность. Ногтями он царапал кожу. Бедра беспощадно дрожали, а альфа продолжал наращивать темп. Короткие толчки вызвали такую волну удовольствия, что молчать невозможно. Омега стонет от удовольствия, срывая голос от криков. Плевать на гордость. Губы целовали плечи и кусали шею. Безумная ненасытная похоть, равная безумию. — Сильнее… сильнее… я… хочу… — в забытье шепчет он. Панталоне не понимал, чего хотел. Ощутить в себе его сильнее или окончательно лишиться рассудка. — Всегда знал, что ты бесстыжая шлюха… Всех своих клиентов так страстно ублажал? — Дотторе наслаждался израненной им кожей. — Да… Его член таранит внутренность омеги, выбивая из него тихие стоны. Банкир, что так долго строил из себя невесть что, сейчас сам с удовольствием насаживается и поддаётся на все ласки, с охотой отвечая. И произошло самое отвратительное из того, что омега мог ожидать. Оторвавшись от губ, альфа примыкает к правому плечу остервенело, впиваясь в сгиб шеи, оставляя след, что никогда не сойдёт, входя на всю длину и кончая, сплетая их тела в сцепке. Омега зашипел от боли, до крови царапая бледную кожу. Вкупе с этой мерзкой позой подчинения, все давило на нервы, перерастая в желание плакать от удовольствия и унижения, когда его будто ткнули носом в его природу. Даже не плакать, а рыдать, подвывая в голос, свернуться калачиком у стенки, и чтобы никто не трогал. — Нам обязательно нужно будет повторить, — хрипло дышат в ухо. Шею беспощадно жгло, а то, что альфа зализывал укус, совсем не помогало. Место соединения их тел пульсировало, сжималось, будто специально пыталось забрать все семя до капли. Омерзительно. Но на этом его телесное наказание не закончилось. Видимо, Дотторе решил, что не стоит обходиться всего одним разом для чистоты эксперимента. Чтобы точно отвратительное отродье зародится в его теле, не давая никакой надежды. Его вертели, словно куклу, ставили в разные позы и доводили до пика невыносимого наслаждения, кончая внутрь раз за разом. Рассудок уже давно покрылся пеленой похоти, заглушая мысли и внутреннюю боль, разрывающую изнутри. Из глаз бесконтрольно стекали слезы, уже насквозь вымочившие подушку, а голос давно был сорван от стонов и криков. Все, что он помнил под конец, это сбивчивый неразличимый шепот на ухо, и потом темнота. Ничего. Пустота. Так пусто. Невыносимо. Словно его жизнь оборвалась, но нет же. Он на пробу сжимает пальцы. Нет. Он жив. Так почему так ужасно пусто? Почему, когда у него в руках заветное сердце бога, он не чувствует себя победителем? Почему он позволяет с собой так обращаться? Почему больше всего на свете он мечтает, чтобы его жизнь оборвалась здесь? Почему он просто так сдался? Почему… он нарушил клятву? Клятву о том, что всегда будет идти против судьбы. Ведь тогда он в Чайном доме поклялся себе, что никогда не станет заложником своей слабости. Столько «почему», но на них он не надеялся найти ответа. Единственное, на что он надеялся, что Дотторе тихо уйдет и не заметит то, что он уже не спит. Но Второй предвестник гладил раскинувшиеся перед ним тело. Совершенно обессиленного. Лениво целует уставшего омегу. Покрывает поцелуями покрытую испариной кожу. Омега не сопротивляется, покорно принимает ласки, лёжа на смятых простынях. Он чувствует, как жидкость вытекает из растянутого канала. Чувствует, как в нем что-то умирает. Ему противно настолько, что лежит, не открывая глаз. — Твоя течка закончилась успешно, — по скрипу кровати омега понимает, что Дотторе покинул ложе. А по характерным звукам, что тот, как ни в чем не бывало, приводит себя в порядок. Тело кажется непослушным. Даже открыть глаза — непосильная для него задача. Когда хлопает дверь, он медленно открывает глаза и щурится, привыкая к солнечному свету. Омега снова закрывает глаза и переворачивается на другой бок. Не покидающее ощущение ничтожности и неизбежности. Панталоне резко перевернулся и сел, упершись руками в кровать. От такой резкости зарябило в глазах. Но это не важно. Битва ещё не проиграна. Ещё ничего не кончено. — На что ты надеешься? — хрипло бросает Банкир. — Как я и говорил, ублюдок умрет раньше, чем сделает первый вдох. Он снова падает на кровать, щекой касается мокрых простыней, а глаза видят то, во что превратилась чистая кожа рук. — Чудовище. Не видать тебе потомства. Таким как ты размножаться запрещено. Даже когда пришла служанка, он не встал с постели. С большими усилиями он только под вечер покинул теплую и омерзительную постель, с трудом выпутываясь из одеяла. На трясущихся и подгибающихся ногах он доковылял до столика с зеркалом, опершись об деревянную поверхность одной рукой, и принялся рассматривать весь ужас. Панталоне откинул волосы и взглянул на плечо. Метка на шее опухла. Он весь пропах этой отвратительной вонью. Его тошнит. Смрад въелся в кожу, откровенно говоря, от того, чем он и Второй предвестник занимались. — Грязно и омерзительно! Служанка настойчиво стучалась и предлагала помощь. Он также быстро прогнал её. Девчонка бета, она не почувствует, что здесь было, но, если бы увидела. Не хватало, чтобы кто-то из придворных разнес весть о том, как низко он пал. — Наполни ванну, — единственное, что просит он. Суетливая девушка, услышав приказ, всполошилась. Добраться до ванной с теплой водой было нелегко. Поясницу ломило при малейшем движении. Колени подкашивались от слабости, он весь путь придерживался стен. Девчонку предварительно выгнал, а та только и рада покинуть рабочий пост, вечер в конце концов. Он остервенело тер искусанное тело, желая содрать с кожей этот кошмар. Он надеялся, что задумка Дотторе окажется провальной. Его тело слабо, да и столько лет мужчина принимал лекарства, чтобы избежать течку. Столь долгий прием отваров мог сильно повлиять. Нет, он знал. Пока проиграно главное сражение, но не война. Дотторе ослабил контроль, словно наевшийся тигр захлопнул пасть и уснул. Девятый предвестник сдаваться никак не собирался. Для слуг обозначил, что желает провести ночное поклонение предкам в темной комнате при свечах и в компании двух курильниц с травами. На деле же не молился за души матери и отца, а словами ругал Дотторе и пытался проклясть на половое бессилие. Сидел, дышал не простыми благовониями, а едкими металлами. Влияющими на него почти не ощутимо, а вот на ублюдка убийственно. На утро он сиял ярче начищенных золотых люстр в главном холле Банка Северного Королевства. Прятал улыбку за фарфоровой чашкой с кофе. Даже если течка правда была успешной, то, что внутри него, уже давно мертво и скоро выйдет из него. Отношения с Дотторе почти вернулись в норму. Прекратились осмотры, и, как когда-то давно, они просто проводили время вместе. — У тебя такой возбуждающий запах, — Дотторе подкрался сзади. Панталоне придерживает капюшон, чтобы тот не слетел с головы, но руки Второго предвестника куда проворнее. — Новый бальзам из колокольчиков, как тебе? Они выбрались погулять в зимнем саду, что мерцал в свете солнца своей белоснежностью. Он уже успел бросить пару комочков снега в Дотторе, а тот в отместку решил сжать его в своих объятиях. Даже не расчленил, как угрожал, когда первый снежок полетел в достопочтенную тушу графского титула. — Не ври мне. У тебя аллергия на эту гадость. — Не вру, так и скажи, что нюх подводит. — Не подводит. Твой запах очень возбуждает, — настаивает Дотторе, пока его руки опускаются на талию. — А возбуждают меня всего две вещи. Новые открытия… — Дай угадаю, и бутылка огненной воды? — Ладно, подловил. Три вещи, — альфа сбросил капюшон, чуть наклонился, чтобы прикусить мочку уха, наслаждаясь громким вздохом омеги. Идиллия. Все шло своим чередом. Он знал, что план Дотторе обернулся полным провалом. Глаз порчи сдерживал его старение, но он уже был не так молод, как когда стал одним из Фатуи. Тело давно отравлено травами и ядовитыми цветами цинсинь. Дважды он вытравливал из себя ненавистных из себя ублюдков. А может трижды. Ночь с курильницами должна была избавить его от бремени. Он ошибся. Не прошло месяца, как он стал чувствовать недомогание. Аппетит исчез, но появилась тянущая боль в районе живота и поясницы. А появившаяся тошнота полностью убедила его в особом положении. Он все понял. Для него подобное «особое положение» не в первый раз. Он быстро разгадал загадку, которую всегда молодым и неопытным омегам не понять. Первые его две беременности у него сопровождались жутким недомоганием и тошнотой. И теперь снова его ужасно мутило. — Ваш завтрак остался нетронутым, — тихо говорит секретарь. — Выбрось собакам, но только так, чтобы никто не заметил. Заставлять насильно себя есть он уже не мог. От кусочка пищи его неизбежно ждало избавление. И заметь кто-то очередную попытку, то неизвестно, что могли додумать. Любой незначительный слух о его недомогании подобно ветру разнесся бы по стенам Заполярного дворца. Он собрался скрывать до последнего. Уж он не даст Дотторе злорадствовать. — Мудак был прав, — зло процедил девятый предвестник, еле стоя на ногах. Впервые за столько лет он вновь ощутил крадущий ужас. Ужас, что вызывал холодный пот и мурашки по всему телу. Ему страшно от мыслей, что в нём кто-то живёт. Позже он назовет это паразитом. Страшился он момента, когда паразит станет подавать признаки жизни. Его всегда пугали мысли о тех счастливых располневших омегах, гордо выпячивающих огромное пузо и со странным трепетом прижимающих детей к груди. Такие картины любви вызывали только омерзение. — Почему не ешь? — спрашивает Дотторе как-то за ужином. Общий вечерний сбор Фатуи за столом в компании множества блюд разных регионов. Никто из предвестников не обращал на них внимание. Вовсе не потому, что они так увлеченно занимаются освобождением стола. Предвестники, вопреки тому, что думают, имеют сердца, пропитанные ненавистью. Ненавистью к Селестии и Архонтам. Но пока открыто ненавидеть они могли разве что друг друга за столом. Единственный, кто питал только искреннее уважение, — это Тарталья. Наивный и чистый ребенок, посрамленный несправедливостью жизни. Ребенок, испортивший ему жизнь. Этот же «любимый» неотесанный мальчишка сейчас греется в теплой каменной гавани в объятиях Моракса. — Устал. Уверяю, повара постарались на славу, — он почти незаметно сглатывает подступивший комок в горле. — Давно так устаешь? — Дотторе, никаких разговоров за столом, — холодно отрезает Панталоне. Второй предвестник громко цокает, чем привлекает внимание Арлекино, но, заметив ответный взгляд, та возвращается к распитию вина. — Я жду ответа. Дотторе уже начинает раздражать его скованность строгими правилами. Как можно быть таким педантом? Но кое-что не ускользнуло от его глаз. Такая помятость. Если дело не касалось их вечерних встреч или каких-нибудь совместных прогулок, то омега всегда выглядел так, словно он на приеме у самой Царицы круглые сутки. Бледность и излишняя сдержанность сильно бросались в глаза. Панталоне ощущает это напряжение и понимает, что чем дальше, тем скорее Дотторе поймет все. Если уже не понял. Ему нужно бежать. В Снежной, где вся медицина под контролем людей Дотторе, помощи просить не у кого. Можно попробовать физическую силу, но ученый не дурак, сразу поймет, кто поспособствовал. Да и не действен такой метод. У него есть иной план. Завтра утром он поспешно отбудет по делам в отделение банка Ли Юэ. В Ли Юэ он сможет достать трав и избавиться от ублюдка. Нужно побыстрее покинуть дворец. Не хочется, чтобы отродье появилось на свет.***
Тарталья шагал в унисон напеваемой мелодии, она часто звучала на улицах Ли Юэ, исполняемая торговцами и простыми работягами. Вот и приелась. Как же Чайлд скучал по родному краю. Со своей загоревшей кожей он в Снежной смотрелся забавно. Интересно, как Чжун Ли и Панталоне умудряются сохранять аристократическую бледность? Надо будет написать письмо и спросить об этом. Или дождаться очередной миссии и спросить у сяньшэна лично в занятым только ими на весь вечер в Синьюэ. Двери перед ним открываются, и он застает обычный рабочий день людей под главенством Дотторе. Все чем-то заняты настолько, что даже поздороваться не могут. — А где ваш начальник? — спрашивает у одного ученого, которого очень усердно вылавливал Чайлд. — В оранжерее. Как только парень услышал ответ, то тут же поспешил в какую-то оранжерею и, только переступив порог, он громко выругался. Где эта оранжерея блин? — А где она? — оборачивается Тарталья, от неловкости правой рукой почесав затылок. — Прямо по коридору, затем налево. — Спасибо, — кричит Одиннадцатый предвестник, бегом направляясь по указанному направлению. Тарталья задавался вопросом, почему раньше не знал про оранжерею. Может, просто очередная выдумка, чтобы он отстал от них? Оранжерея действительно существовала. И там оказался Дотторе, что ковырялся в земле. Омега замер. Ну, не эту картину он ожидал увидеть. — Не замечал у тебя любовь к садоводству. — Это так, для души, — коротко поясняет Дотторе, не отрываясь от работы. Панталоне тоже однажды спросил, зачем ему эти высадки, если их даже нельзя продать. Он ответил точно также. — Что теплое Южное море и дотошные жители приелись? — По дому соскучился. Второй предвестник хмыкает. Соскучился он. А может устал в постели Моракса от его скучных историй. Ведь стоило Архонту открыть рот, как сразу становилось понятно, что мужчине далеко за шесть тысяч лет. Сам Дотторе не смог выдержать подобную пытку и мгновенно вспоминал весь свой сборник брани, чтобы не покрыться слоем пыли. — И ты ко мне тунеядствовать пришел? А ну пошёл за работу. Вон, принеси мне то ведро. Живей живей. Тарталья кивнул и пошел за тем самым одиноким ведром. Пока Дотторе придумывал, чем еще занять мальца, послышались приближающиеся шаги. — Ваше сиятельство, — в оранжерею ворвался гвардеец. Тарталья от неожиданности случайно задел ведро, и содержимое оказалось на дорожке. Парень, что создал шум, скованно улыбнулся, чувствуя надвигающийся смачный подзатыльник. — Упс. Прости, — Чайлд хватает пряди на затылке. Давняя привычка. Дотторе громко выдыхает. Стоило относится к воспитанию более ответственно. — Что случилось? — Вы дали указание о том, чтобы следить за Его сиятельством Девятым предвестником…. — Ближе к делу. — Девятый предвестник собирается отбыть в Ли Юэ по делам особой важности… — Знаю я, по делам какой важности он собирается ехать, — Дотторе быстро поднялся, бросив все, чем занимался долгие часы. — Какая мышь между вами пробежала? У вас же такие идеальные отношения. Пятьдесят лет в браке или сколько вы там уже? И ещё не убили друг друга, впрочем, не так давно пытались… но не важно. — Потом расскажу. Иди пока за цветами последи. — Да не умею я! — Окучивать старых Архонтов мы умеем, а цветочки — нет? — Дотторе легко дает пацану подзатыльник. — А ну вперед за работу. Старшим надо помогать. — Старшим, но не разваливающимся. — Ты где такой язвительности понабрался? — Дотторе и впрямь предположил, что где-то проводят такие уроки просвещения в Ли Юэ. — Тебе не привыкать чужой песок собирать. А ну, кышь, за работу. Бездельник!***
Ранним утром Панталоне написал письмо Первому предвестнику, предупредив его о своем отъезде. Он сделал первый шаг, перед ним широкая каменная лестница, а позади широкие двери, украшенные лепниной. Впереди виднелись кованые ворота. Ветви садовых деревьев покрыты инеем. Удивительно, холодный ветер затих и не хлестал невольных путников. Под подошвой заскрипел снег, что не успели убрать рабочие. Слуги закутаны в полушубки. Сам он надел дорожный меховой плащ, длинные перчатки, колючий платок. Волосы заплел в косу. — Доброе утро, — приветствует всех Девятый предвестник, сопровождая слова доброжелательной улыбкой. Служащие Заполярного дворца дарят ему свои приветствия. Забравшись в экипаж, Панталоне облегченно вздохнул и окончательно расслабился. Ещё немного, и он окажется в Ли Юэ. Дотторе смирится с неудачей, и тогда омега снова попытает удачу и надавит на жалость. Он кладет руки на колени, стараясь не думать о том, что живет в нем. Девятый предвестник ждал, когда же экипаж двинется с места. Теребил края плаща в ожидании, но ничего. — Почему мы не едем? — крикнул Банкир, но ответа не прозвучало. Тогда, чувствуя странную дрожь, он быстро покинул экипаж, ступив на землю. — Ваше сиятельство… — Отвечай живо! — у Панталоне сильно дрожали руки. — Вы оглохли? Я приказываю немедленно выдвигаться! — Браво! Сколько драматизма. Не думал стать частью театра Коломбины? — каждый хлопок был пропитан сарказмом. Дотторе стоял у высоких дверей, сложив руки за спиной. — Что происходит? — издевка действует на омегу отрезвляюще. Не время устраивать выступление. — Оставьте нас. — Да, Ваше сиятельство, — прозвучало хором. Все разошлись, пока Панталоне сдерживался, чтобы не закричать. — Ты остаешься здесь. И дальше этих стен не выйдешь. — С каких пор я должен слушать твои приказы? — возмущено выдает Панталоне. Нет уж, он не даст права насмехаться над собой. Никогда прежде Дотторе не приказывал ему. Он привык отчитываться только перед Царицей и Первым предвестником. — Царица последнее время неважно себя чувствует, а Пьер вновь предается меланхолии. А я Второй предвестник. Так уж получилось, что весь Заполярный дворец оказался в моей власти. Забавно, не находишь, моя роза? — Остановись, — тихо протестует он, чувствуя неизбежный конец. — Не знаю, кем ты себя мнишь, — Дотторе медленно спускается по лестнице. — Думаешь, что раз находишься в связи со мной, ты резко завоевал расположение всех? Никто и пальцем не шевельнет ради твоей благородной тушки. Дотторе снова обесценил все его идеи, цели и достижения. С такой легкостью и небрежностью. Топчет как несчастные весенние цветы, выросшие не там, где нужно. В будущем ещё не раз подобное повторится. Он мельком взглянул на альфу, когда тот оказался на расстоянии вытянутой руки. — Твой пульс зашкаливает. Запах изменился, и ещё ты пытаешься скрыть неровное дыхание. Что ты скрываешь от меня? В ответ тишина. Панталоне молчит, не зная, как спасти себя. — Раз не хочешь признаваться, то сам узнаю, — Дотторе молниеносно схватил его за руку и потащил за собой. — Отпусти! Нет! Я туда не пойду! — выпалил он, делая шаг назад, пытаясь вырваться. Второй предвестник заметил, как Панталоне судорожно ищет ходы для отступления. Только не в лабораторию. Только не туда, где он узнает правду. — Идем! — сурово бросает Второй предвестник. Омегу ведут по коридорам, люди, что встречались на пути, в страхе отступали. Спасения нет. — Раздевайся, — первое, что произнес Доктор после долго молчания, когда они уже оказались в медицинском корпусе. Омега привычно снимает с себя одежду, не чувствуя ничего. Это конец. — Поздравляю тебя. А говорил, что не получится, — радостно воскликнул Дотторе уже после осмотра, пока омега приводил себя в порядок, судорожно застегивая рубашку и брюки. — Срок небольшой. Ты счастлив? — Иди нахрен, — бубнит Панталоне, подхватывая плащ и направляясь к выходу. — Впредь будь повежливее. Я же отец твоего ребенка, в конце-то концов. Девятый предвестник замер у дверей. Отец? Какое громкое слово. Мерзость. В эту секунду Панталоне понял, насколько теперь он защищен. Что сделает ему Дотторе? Ну, вот что? Убьет? Ему же нервничать нельзя, на ублюдке скажется. — Прошу простить меня, Ваше сиятельство Второй предвестник, — он разворачивается, чтобы сделать поклон положив руку на сердце. — Я благодарен всем богам Селестии за то, что позволили мне, такой не благородной личности без какой-либо возможной ответственности перед обществом, стать проводником в этот мир для вашего творения. — Не унижайся, — отвечает ему Дотторе слишком спокойно. — Простите. Мне, такому мерзкому торговцу своим телом, сложно выражаться также благородно, — его голос дрожит. — Ты не шлюха. А омега, исполняющая свой долг, — снова невозмутимо произнес ученый. Прозвучало так, словно сейчас Дотторе опроверг общую теорию о том, что небо голубое. Впрочем, кому известна эта правда. — Я долг свой, как омега, выполнил. Но ты, как альфа, нет. Да и не выполнишь, знаешь почему? — Панталоне делает неторопливые шаги вперед, подкрадываясь на манер диких кошек к сидящему мужчине. — Потому что, даже имея высокий титул, совершая открытия, ты за душой за все годы так и ничего не поимел. Мир ненавидит тебя. А я решил пожалеть. Видно, зря. Ответного сочувствия я не дождался и уже не дождусь. В твоем длиннющем списке людей, что ненавидят тебя, с этого дня появилось ещё одно имя. Моё. Второй предвестник молчит, хмуро смотря куда-то. Панталоне уходит. Ничего, омега обязательно отыграется.