Свадьба в Сузах

            Эвмен проснулся еще до рассвета, пустой желудок голодными спазмами не позволил вновь заснуть. Вспомнил. Вчера они не выходили к ужину. Он тихо встал.       Прошел в триклиний, попутно взяв с кухни чашу разбавленного вина и хлеб, и устроился на ложе.       Желудок удовлетворенно затих, но Эвмен остался в столовой. В голову пришла мысль о том, что впервые после смерти Александра, он не был озабочен проблемами дворца, не задавался вопросами неразрывно связанных противоположных начал: распространения влияния и удержания власти. Вместо этого думы его совершенно негаданно заняли вопросы любви.       Усмехнулся, припоминая, как весь минувший вечер предавался ласкам и чувственным удовольствиям во время близости с женой, не отрываясь от податливого тела, манившего его молодостью и страстью.       В попытке усмирить, взбунтовавшуюся супругу, он совсем не ожидал ни от себя, ни от нее пробуждения эроса. С изрядной долей иронии, Эвмен признался, что просчитался, возомнив себя слишком взрослым и мудрым для того, чтобы как в юности жадно желать кого-то. И вожделеть не кого-нибудь недоступного — в подобном как раз нет ничего поразительного: запреты способствуют усилению желания; а собственную жену.       А Артонида? Та, к которой он был благосклонен ввиду ее молодости, происхождения и воспитания, но кого привык считать довольно равнодушной к супружескому долгу, — как она удивила его ответным жаром.       Привычка давать оценку любой ситуации или явлению давно укрепилась в Эвмене. И обычно его умозаключения были верными, что неоднократно проверялось временем.       Так, брак свой он считал вполне удачным, и потому благоволил Артониде: старался не обижать, полностью обеспечивал и радовал подарками, но все же не считал ее кем-то важным в своей жизни, прекращая думать о ней, равно как и о других домашних делах, выходя за порог — и это устраивало всех, по крайней мере, так он предполагал.       О разводе он точно не помышлял, и в этом он не лгал ей вчера. Он женился, исполняя замысел Александра и, даже если бы невеста пришлась ему не по нраву, он и в этом случае вряд ли так поспешно отринул бы волю пусть покойного, но истинного царя. Да и зачем марать свое имя разводом, если он почти не бывает дома?       По-своему он ценил жену, а возможно, и любил: она была удобной — заботилась о доме, была понятлива и ни в чем не перечила, имела приятный вид — ему нравились красивые глаза и блестящие волосы, точенный профиль и плавные изгибы тела; и когда он брал ее, она вела себя покорно, как полагается хорошей жене.       Эвмен улыбнулся, вспоминая о том, что греки вполне разумно разделяют любовь на виды. Любовь не только многолика, но и по сути своей разнообразна.       Прагма — вот что на протяжении почти всей жизни было ему близко. Любовь с расчетом — найдется ли что-нибудь правильнее? Любить того, кто удобен и приносит пользу — не это ли счастье? К чему, подобно многим глупцам страдать из-за разбитого сердца, или преследовать того, кто отказал тебе в любви? Да Эвмен всю жизнь благодарил богов, что даровали ему разум для более нужных дел! *** (События, произошедшие накануне)       Так было до вчерашнего дня. Вернее, до позавчерашнего.       Позавчера ближе к вечеру его посетил Хрисогон — один из многих дельцов, промышляющих в столице, он являлся по сути предводителем наемников. Бывший военный, старый грек занимался охраной обозов, следовавших на довольно большие расстояния. Как правило, таких как он нанимали торговцы для безопасного перевоза товаров за хорошую плату и ничего странного в том не было — в долгом пути они рисковали, их имущество могло подвергнуться нападению разбойников.       Зная о всевозможных опасностях, Хрисогон нанимал себе в отряд исключительно бесстрашных и сильных мужчин, успевших получить боевой опыт и закалиться в настоящих битвах, вооруженных не хуже, а то и лучше солдат царского войска. Обычно, когда к Хрисогону обращались заказчики, тот старался собрать как можно больший обоз, обслуживая сразу нескольких крупных торговцев, чтобы одномоментно получить богатое вознаграждение. Справедливости ради следовало признать, что большинство обратившихся обычно оставались довольными — Хрисогон весьма добросовестно относился к делу.       Будучи очень жадным до золота и прочих земных благ, к чести Хрисогона стоило отметить, что он никогда не отсиживался в безопасности, а всегда лично сопровождал заказчиков. И то, что, в хорошем смысле слова, пронырливый грек был до сих пор жив, говорило о его эффективности лучше любых слов.       Эвмен принял нежданного посетителя, ожидая новостей или просьб.       Войдя к архиграмматевсу, ветеран держался немного скованно, что совсем не вязалось с его суровым видом.       Обветренное, бронзовое от загара лицо не выражало решимости и, после приветствия Эвмен спросил: — У тебя есть сведения, Хрисогон?       Тот начал издалека: — Я пришел к тебе, не зная, что ты скажешь на это. С другой стороны, возможно, молчание мое пошло бы тебе во вред.       Эвмен согласно склонил голову — скорее всего, дело деликатное — раз суровый наемник так мнется. Уж не назревает ли где-нибудь мятеж? Он подобрался, готовясь запомнить все сказанное до последнего слова — Вчера ко мне приходила женщина … по одеянию и манерам из богатого дома, ее интересовал путь в Египет. Она даже оставила залог на место в обозе в Александрию.       Эвмен вновь кивнул, приглашая к продолжению — пока что было неясно куда клонит Хрисогон. — Когда она ушла, мой человек сообщил, что узнал твоего стражника, Эвмен.       Архиграмматевс нахмурился, при чем тут его стражник? — Я подумал, что это странно. Ведь если тебе понадобились мои услуги, ты мог бы обратиться ко мне лично, разве нет?       Поскольку тот не ответил, мысленно переваривая услышанное, наемник поспешил добавить. — Прости, если оскорбил тебя, я не хотел вмешиваться. Но решил сообщить тебе это, ведь я тоже грек.       Это было правдой, живя под македонским правлением, представители других народов знали друг друга и при случае оказывали поддержку соплеменникам.       Эвмен поспешил успокоить собеседника. — Благодарю тебя, Хрисогон. Ты поступил верно. Оставь тот залог себе.       Довольный предводитель наемников ушел, а Эвмен задумался.       На следующее утро начальник царской канцелярии отправил одного из младших помощников, преданному ему лично, тайно проследить за его домом.       После полудня тот вернулся, сообщив, что хозяйка вышла из дома со служанкой и стражником, нагруженных какой-то поклажей. Он сопроводил их до рынка и там, к сожалению, в толчее потерял их из вида.       Эвмен был озадачен и зол. Как долго она занимается непонятно чем, за его спиной?! Он сжал кулаки.       Тут начальник заметил виноватое лицо юноши, видимо принявшего причину недовольства на себя. Хотя тот факт, что работа лазутчика для привыкшего к канцелярской работе писаря была не по силам, как раз-таки не вызывал гнева. — Спасибо, я понял тебя.       Он дал серебряную драхму юноше и отпустил.       Сам присел и обдумал ситуацию, затем вызвав грамматевса и поручив тому проконтролировать работу подчиненных, отправился домой.       Ожидаемо не застав жену на месте, он опросил служанок, затем прошел в спальню, открыл ее сундук и помрачнел. *** Эвмен. Разговор с женой       Имя Лаодики прозвучало неожиданно для Эвмена — нисколько не сомневаясь в своих способностях произвести расследование, он считал себя готовым к серьезному разговору с женой, но сейчас пребывал в некотором замешательстве, сбитый с толку ее бурными эмоциями, слезами, не говоря уже о безумном признании о стремлении уехать в Александрию. ***       Ожидая Артониду, он по привычке первым делом выстроил самые худшие версии, наученный подозрительности интригами царского двора, где одни только «проделки» царицы Олимпиады стоили многого.       Предполагая разное — от того, что персидская жена оказалась заговорщицей, работавшей на пока что тайных врагов, до тривиальной супружеской измены, которая, впрочем, никак не вязалась с отъездом в Египет. Разве что ее неизвестный ему любовник перебрался туда? Кстати, как ни нелепо это звучало — в Египет с войском Птолемея, действительно, отбыли многие мужчины. Мысли проносились быстро, но он успевал их отметать. Чушь! Слуги или стражники донесли бы ему, будь она неверна.       Его дом был устроен по-гречески — жена и служанки обитали в гинекее на верхнем этаже. На первом этаже они лишь обеспечивали чистоту и прислуживали ему. Было невозможно выйти из дома, минуя сторожевых псов и стражников — а в них Эвмен был уверен. Они не являлись рабами, способными пойти на «якобы нечаянную» подлость из ненависти к нему.       Понимая, что от этих людей зависит безопасность его имущества, Эвмен хорошо обращался с охранниками и не скупился на плату. Снова — прагма, как девиз по жизни. Нужно знать, кто важен и хорошенько подкармливать его.       ***       «Потому что ты позовешь ее в жены так же, как Птолемей — Таис».       Упоминание Птолемея и той гетеры. Кажется, он слышал какие-то сплетни, что любвеобильный Птолемей собирался сделать Таис второй женой …       В мгновение полная картина предстала перед его взором. Так она сопоставляет Птолемея с Таис и его с Лаодикой?!       Он не был глуп, просто чувство ревности никогда не было присуще ему. Неужели именно оно прозвучало в словах Артониды?       Разве возможно, что она приревновала его настолько, что хотела бросить все и уехать в Александрию? Невероятно. Безрассудно и глупо.       То есть, она считает, что его отношения с Лаодикой были настолько серьезны?       Тогда-то он и позволил себе вопрос:       «А как быть с тем, что я уже женат на тебе?»       Он хотел подчеркнуть смехотворность ее подозрений. Для него между положением законной жены и гетеры существовала разница — можно сколь угодно наслаждаться обществом, а порой и более телесно близкими услугами жриц богини любви, но как греку ему не пришло бы в голову брать Лаодику в супруги, тем более менять на нее порядочную женщину. В его интонации была лишь доля насмешки, в основном фраза была, по его мнению, примиряющей.       И вообще он успокоился. Узнав причину ее поступков, он перестал злиться. Ну, навыдумывала — это было лучше заговоров и измен с ее стороны. Глупо? Да. Опасно для него? Нет.       Но ее последние слова об униженных дикарках… как-то неприятно отозвались в его душе. В них была обида и горечь, которые он понимал. Они были созвучны его чувствам. Ранее от Артониды прозвучало упоминание великого Артаксеркса, словно доказывающее, что и она чего-то стоит. Этим она пыталась напомнить ему о своей ценности так же, как он в свое время, да и сейчас верной службой пытался завоевать равенства с македонянами, но почти всегда безуспешно.       Оказалось, что по мнению жены, он презирает ее за происхождение. И лишь олимпийцы знают, произошло ли это после массовых разводов, о которых он, конечно же, тоже слышал. Или это было с самого начала? *** Утро. Пробуждение. Любовь       Вернувшись в спальню, он зажег лампу — заря еще не занялась, а ее пугает темнота.       Лег рядом и нежно погладил по теплой щеке. Сквозь сон, Артонида почувствовала его касание и повернулась к нему, обнимая.       Стало жарко, и он вновь ощутил желание, Эвмен погладил ее спину — ему нравилось скользить ладонью по гладкой коже. Артонида вздохнула и открыла глаза, замерла, осознавая себя в его руках. — Эвмен … ты, — и замолчала.       Вдруг ничего не изменилось и ей все приснилось?       Она заглянула в его глаза, ища правды и сразу же расслабилась. Не привиделось. — Эвмен, я…       Он перевернул ее на спину, не давая договорить.       Так сладко, мягко и тягуче неторопливо. Поцелуи, от которых сердце тонуло в нежности. Спросила себя — почему такого не было раньше? И ответила — до этого не было любви.       Столкнувшись с осознанием его потери, узнав о «предательстве» Эвмена, она испила боль и поняла, как не хочет покидать его. И сейчас, стремясь к нему всем существом, Артонида приняла — она любит его. — Люблю тебя.       Это произнес он. Будто прочитав мысли жены, прошептал то, чего минуту назад и не собирался.       Она вспыхнула радостью. Порозовев и, прикрывая ресницами блеск глаз, слегка смущенно она стянула с себя простынь, раскрываясь ему. — Люблю … ***       Воспоминание Артониды       Когда после слов «Я — не македонянин», Эвмен резко приблизился, ей показалось, что он сейчас ударит. Она в защитном жесте подняла руки, но Эвмен не ударил. Подняв ее, он прошептал: — Моей супруге недостаточно любви? ***       Через неделю       Теперь время, когда его не было дома, воспринималось Артонидой иначе — оно сочилось медленно, по капле. Потому она заставляла себя активно заниматься домашними делами — отдавала распоряжение служанкам, сама садилась прясть нить и даже ткать — этому в детстве их с сестрами научила мать, по утрам это помогало. Хуже было в послеобеденную духоту, когда работа давалась особенно тяжело, тогда она шла в их спальню и ждала его прихода.       Ее тело очнулось и жаждало ласки. Пребывая в любовном угаре Артонида совсем позабыла про Артакаму и ее горести. Все заслонило собой поглотившее ее почти животное чувство — она любила впервые и сейчас горела в пламени вожделения.       Забавным было то, что это происходило с ней после года нормальной супружеской жизни — уважительных и ровных отношений с мужем.       Накануне они посмеялись над этим, когда разморенные негой переговаривались, уже утолив свой телесный голод. В той беседе она призналась, каким образом узнала о его любви к Лаодике.       А он чистосердечно поведал, что в мыслях рисовал картину того, как она спускается по простыне через окно, чтобы отправиться в компании Хрисогона к египетскому возлюбленному. ***       На самом деле, Лаодика выделяла его среди не менее значимых гостей. Он нравился ей и был осведомлен об этом. Оба были образованы, их объединяла культура — воспитание и взгляды на жизнь, в обществе друг друга они словно оказывались на родине предков. Их роднило и то, что оба ощущали себя несколько приниженными в македонском обществе.       Отношения с Лаодикой были близки тому, что их соплеменники называли сторге — и выражались в привязанности, внутренней общности, своего рода товариществе. Что нисколько не мешало ему быть ее любовником, учитывая красоту и таланты гетеры, но он не был влюблен.       Как-то они встретились уже после свадьбы — тогда еще был жив Гефестион. Птолемей что-то праздновал и закатил пирушку, пригласив друзей, в числе которых был и сам царь, и хилиарх. Александр взял с собой Эвмена, а там оказалось, что для развлечения на праздник были приглашены женщины: танцовщицы и гетеры. Такое было в духе женолюба Птолемея, хотя, к примеру, Александр предпочитал дружеские возлияния в мужском обществе.       Гетера не подошла к нему, дождавшись, когда он приблизится к ней сам. Они поздоровались, золотоволосая красавица была все так же обворожительна и остроумна, однако, в серых глазах порой мелькал известный им вопрос, но Эвмен не сделал следующего шага. Самому себе он ответил — не из верности молодой жене, просто — не захотел. Понимая, что парой фраз может вернуть в свою жизнь Лаодику, тем более, что Артонида этого и не узнала бы, он не стал: вмешалась его любимая прагма — ему это было не нужно. ***       Во всей этой любовной лихорадке, в которой душа блаженствовала при мысли, что она любима, а тело и того больше: жило его прикосновениями, Артонида совершенно не ощущала голода. Разумеется, она отнюдь не собиралась уморить себя.       Утром она пила молоко и могла съесть кусочек лепешки, в обед тоже принуждала себя поесть. Но… аппетита не было.       Это влекло закономерные последствия — днем накатывала слабость, особенно в послеполуденные часы: наваливалась усталость и ее нещадно клонило ко сну.       Сейчас Артонида как раз устала, потому решила закончить с прядением и немного почитать. Она вышла из рабочей комнаты и спустилась в кабинет Эвмена за книгой.       Негромкий голос позвал ее: — Марта.       В их доме было заведено говорить на греческом, но, как большинство жителей бывшей Персии, Артонида неплохо понимала арамейский и при необходимости могла худо-бедно на нём изъясниться.       Поэтому разговаривая с семиткой наедине, она переходила на родной язык рабыни.       Артонида подняла голову, Талифа стояла в дверях, держа в руке небольшую чашу.       Она покачала головой и по-арамейски ответила: — Не нужно. — Госпожа, — Талифа не ушла, а напротив, приблизилась на несколько шагов. — Это для него.       Семитка показала рукой на живот Артониды. — Для него, — повторила она.       Артонида застыла, откуда та узнала? Она сама еще продолжала сомневаться.       А вдруг Талифа ничего не знает, и просто предлагает ей какое-то средство помогающее зачатию?       Она бережно свернула папирус и аккуратно положила на стол. Помедлила, собираясь с мыслями, перебирая в памяти известные ей семитские слова, так, чтобы служанка поняла. — Он уже здесь, или еще нет? — Артонида положила руку на живот и вопросительно посмотрела в глаза пожилой женщине.       Та поняла вопрос и улыбнулась, отчего с лица ее исчезло бездумное, отрешенное выражение, свойственное почти всем рабам, женщина стала почти красивой — так добра была эта улыбка.       Она поставила чашу с молоком на стол и произнесла: — Он уже здесь.