Свадьба в Сузах

Талифа       Некогда у нее была большая семья и дом в Газе. За двенадцать лет брака у них с Асафом родились шестеро детей. К несчастью, оба старших ребенка умерли в младенчестве — тогда в городе свирепствовала неизвестная хворь, но последующие годы были благополучными, вплоть до прихода македонян.       Ровно десять лет назад она в последний раз видела родных, а потом они являлись ей во снах.       В одночасье она лишилась всего: дома, детей, мужа — во время взятия Газы — мужчин, а тем более военных не щадили, ее же вместе с другими угнали в рабство. В городе остались лишь старики и малолетние дети. Тогда ей был тридцать один год, старшему Арону едва исполнилось восемь лет, Зоару — шесть, Гиле — почти три, а младшей Орит еще не исполнилось и года. В ночных кошмарах ей часто снились окровавленные тела и маленькие бледные лица с застывшим взглядом, проснувшись в ужасе, она уговаривала себя верить, что они живы, что мать ее мужа воспитала внуков. Отгоняя дурные мысли, запрещала себе даже на миг допустить, что надежды на то, что старая свекровь сумела защитить и выкормить четверых детей — почти нет.       С тех пор прошли годы тяжелого труда и унижений, смоляные волосы стали словно присыпанными мукой, а губы отвыкли от улыбки, порой тоска была невыносимой — хотелось наложить на себя руки, и единственной силой, неизменно удерживающей ее на земле, была мечта когда-нибудь вернуться домой.       То, что хозяйке нездоровится, она заприметила, когда прибиралась в столовой, обратив внимание на нетронутую еду по утрам, а недавно и вовсе убедилась в этом: ее глаза уловили едва различимые изменения в движениях, приступы дурноты и бледность лица. Глупые люди — они всегда стремятся разделиться на семитов, персов или эллинов, но на деле все одинаково любят и ненавидят, страдают и радуются, рождаются и умирают. Вот и недомогания молодой персиянки точь-в-точь походили на начало беременности любой семитки.       Вначале Талифа приняла это с досадой — жена прежнего хозяина вела себя невыносимо, доводя рабынь своими придирками, пока вынашивала ребенка, а после ее родов, к обычной работе Талифы и остальных добавились новые хлопоты.       Но несмотря на то, что она всегда разумно держалась подальше от дел хозяев, вид молодой госпожи, маявшейся в жару, неопытной в своем первом материнстве, почему-то тронул сердце, и она посмела обратиться первой. *** Сентябрь 323 года до нашей эры. Вавилон. — О чем ты думаешь?       Она занесла в кабинет кувшин с водой. И чуть задержалась, надеясь, что он поделится с ней своими заботами. Муж был явно чем-то расстроен. — О том, что тебе очень к лицу этот наряд, — Эвмен улыбнулся — Артонида не решит тех вопросов, что не дают ему покоя, так к чему попусту тревожить супругу?       Она поняла и не стала настаивать. Все равно он не скажет правды, если не захочет, а ссорится из-за этого, ей, супруге настоящего грека, даже в голову не пришло.       Что ж, ее наряд, бесспорно, красив — взамен поспешно проданных тканей, Эвмен купил новые.       Он остался один и вновь погрузился в мысли о неясном и сулящем ему немалые трудности будущем, в какое в скором времени предстоит вступить ему — командиру гетайров, почти не имеющего полководческого опыта; начальнику царской канцелярии без царя, доверяющего ему; и, наконец, сатрапу, которому не подчинялись обе его сатрапии. Эти три должности — далеко не шуточные, а вполне высокие; все три были пожалованы ему, и не в одной из них он не ощущал опоры.       Все произошло слишком быстро.       После внезапной смерти Гефестиона, должность хилиарха перешла к Пердикке, при этом должность самого командира гетайров освободилась. И тогда Александр доверил ему стать гиппархом — начальником конницы. Эвмен был рад — оставаясь греком, он мог покончить со своим вторым недостатком. От природы сильный и ловкий, даром, что основной его службой была работа с папирусом, теперь он получил шанс сравняться с македонянами тем, что может стать воином, хотя до этого не участвовал в серьезных битвах.       Сатрапом он стал уже после смерти Александра. Вспоминать о том, каким кровопролитием закончился совет, на котором спорили Мелеагр и Пердикка, не было желания. Но и забыть это было невозможно. Мелеагр, как многие воины-македоняне был против любой чужеземной крови на троне, выступая за сына Филлипа от Филинны пускай и слабоумного, но чистого македонянина Арридея, Пердикка же настаивал на том, чтобы дождаться рождения ребенка Роксаны, называя его прямым и законным наследником Александра.       Совет военачальников внял доводам Пердикки и все несколько успокоились, но вскоре оказалось, что неприятности только начались — македонская пехота, ревностная и нетерпимая к чужеземцам взбунтовалась — ребенок Роксаны, равно как и сын Барсины — принимались ими за полудикарей, как и Мелеагр, они стояли горой за Филлипа Арридея. Фалангисты заняли Вавилон и грозились разогнать совет, что собственно и сделали на свою беду.       Добившись своего, пехотинцы и примкнувший к ним Мелеагр несколько дней праздновали свою победу. Да вот только слишком расслабились и потеряли контроль, что повлекло за собой неминуемую расплату — вернувшиеся с подкреплением военачальники жестко подавили мятеж и показательно казнили самых рьяных смутьянов. Бунт остановили, но эффект он произвел удручающий — не успело тело Александра остыть, как на землю Вавилона обильно пролилась македонская кровь.       Чтобы примирить всех ему пришлось придумать выход, частично удовлетворяющий обе стороны — так по его задумке предлагалось назначить сразу двух регентов: Мелеагра к брату покойного царя Филиппу Арридею, и Пердикку — к ребенку царицы Роксаны, если тот родится мальчиком, до тех пор, пока наследники не станут в состоянии принять управление в свои руки.       А далее последовало самое главное — совет военачальников, решил назначить ответственных за огромные земли царства, распределив их между ними — соратниками и верными подданными македонского царя. Именно тогда Эвмен, если и не понял, то почувствовал, что отправив жадных до славы, денег и власти, талантливых полководцев на почти безраздельное правление в отдаленные сатрапии, Пердикка ошибся.       Ему самому в результате такого раздела достались земли Каппадокии и Пафлагонии. Как выяснилось позже, эти территории таили в себе проблемы.       Наконец, самая привычная ему должность архиграмматевса, которую он продолжал занимать в Вавилоне — в будущем уплывала из рук, поскольку была несовместима с должностью сатрапа в Малой Азии.       Говорить об этом с женой не было никакого желания. Куда лучше похвалить новые одеяния и увидеть, как расцветает улыбка на ее лице.       Мог ли он отказаться от этих званий и назначений и избежать всего этого? Жизнь научила быть честным только с собой. Но он давно не спрашивал себя, поскольку и так знал ответ.       Безусловно, можно было притвориться больным и отойти от власти, вероятно, его бы отпустили — желающих занять его место было предостаточно. Он мог бы спокойно и безбедно жить в Вавилоне с любимой женой. Разве это не то, о чем мечтают тысячи смертных?       Но Эвмен не мог. За почти двадцать лет пребывания во дворце, держа в руках нить событий, более того — распоряжаясь ею, будучи осведомленным обо всем, творящемся в ойкумене он стал зависимым от наслаждения властью. Не он один таков — Эвмен поглядел бы на того, кто был в силах добровольно отринуть это.       Власть развращает подобно вину– пьяница никогда не признает губительность дурманящего напитка, ощущая только жажду. *** Конец ноября 323 года до нашей эры       Эвмен пришел домой в полдень. Артонида была наверху, заслышав голос мужа, раздававшего указания слугам, она поспешила выйти навстречу. Спустившись, она замерла — супруг был одет в военное.       Он как раз расстегивал походный плащ, надетый поверх доспехов, когда услыхав удивленный возглас жены, быстро подошел к ней и обнял. — Я должен ненадолго уехать из Вавилона.       На миг найдя покой в его объятиях, она вдруг встрепенулась — он уезжает? — Но почему? — Мы поговорим, когда я вернусь. Сейчас нет времени — мне нужно собраться в дорогу.       Она отодвинулась, вглядываясь в Эвмена, до нее начало доходить, что эти доспехи на нем неспроста. — Ты пугаешь меня … Что-то случилось?       Эвмену и без слов была видна тревога в потемневших глазах Артониды. — Не бойся, я просто проверю дела в Каппадокии и очень скоро приеду.       Каппадокия! Артониде было известно, что земли те почти равно удалены от Вавилона, как египетские, она осознала, что слова о скорой встрече — ложь для ее успокоения.       Взволнованно прижалась к нему — ей еще не доводилось провожать мужа в поход.       Но неужели их прощание будет таким — внезапным, коротким и сумбурным? Ей хотелось спросить его о чем-то нужном, сказать что-то важное, но ком в горле мешал говорить.       Она отстранилась и стала помогать ему собирать необходимое — в голове путались мысли — жалкие и малодушные: хотелось попросить Эвмена остаться. Но… нельзя. Дочь военачальника, она помнила, что отец тоже уезжал, оставляя их порой на долгие месяцы без вестей, при этом мать, сколько Артонида помнила себя, всегда сохраняла достоинство. Была ли мама внутри столь же безмятежной или просто заставляла себя казаться спокойной?       Она проводила его до дверей. — Я скоро вернусь, — Эвмен поцеловал жену и опустил взгляд на ее живот. — Хорошо заботься о нём.       Память подсказала ей нужные слова из детства: «Артабаз, возвращайся невредимым» — всегда говорила Эйрена, и отец возвращался. — Эвмен, возвращайся невредимым.       С лица гиппарха сошла серьезность, взгляд смягчился, он улыбнулся. *** Утро. Разговор Пердикки и Эвмена       Проблема Каппадокии и Пафлагонии заключалась в том, что на папирусе они принадлежали македонскому царству, точнее, были окружены землями Александра. У этого факта было довольно понятное объяснение: начиная свой восточный поход на Персию, Александр прошел по Малой Азии, попутно завоевывая ее земли, успев «навестить» и Пафлагонию, и «страну прекрасных лошадей». Однако, озабоченный необходимостью преследовать Дария, молодой аргеад не стал тратить силы и время на низвержение власти Ариарата — правителя сравнительно небольшой части северной Каппадокии, который вполне разумно воспользовался этим и, пока Александр продолжал двигаться навстречу солнцу, сместил македонского наместника Каппадокии и Пафлагонии и преумножил подвластную ему территорию.       Утром у Эвмена состоялся разговор с Пердиккой, накануне тот получил ответ Ариарата, в коем перс отказался передать власть над Капподокией. — Я уже отправил послания Антигону и Леоннату — они помогут тебе сформировать войско и согнать упрямого старого глупца, — Пердикка мрачно оскалился, дерзкий ответ Ариарата возмутил его.       Пердикка и Эвмен были ровесниками, обоим не было и сорока, но если кардиец чувствовал себя как рыба в воде в политических вопросах, то македонянин был прежде всего воином, прошедшим бок о бок с Александром все битвы. Уроженец Орестиды начал свое служение аргеадам в качестве молодого телохранителя Филиппа, при Александре своим талантом он завоевал право командования фалангой, затем став гиппархом конницы, а после смерти Гефестиона и вовсе — хилиархом, сейчас же он продолжал служить македонскому трону регентом при новорожденном царевиче Александре Четвертом.       Эвмен кивнул, отмечая про себя, что Пердикка не поручил ему написания писем Антигону и Леоннату, как бы подчеркивая то, что у него имеется свое доверенное лицо для личной переписки. Но в главном он соглашался с опытнейшим воином: его конницы было недостаточно, чтобы уничтожить правителя Каппадокии. — Отправляйся во Фригии. Нужно закончить это дело быстрее, — регент не скрывал раздражения — мало ему восстания греческих полисов, что бросили вызов Антипатру, а стало быть, и всему царству, так тут еще никак не решится вопрос срединных территорий Малой Азии.       Не теряя времени, кардиец покинул дворец, мысленно прощаясь с должностью главы царской канцелярии, теперь ему придется доказать, что он не зря получил от Александра звание начальника гетайров. *** Декабрь. Вавилон       На столе в спальне Артониды горела лампа.       Ночи давно стали холодными, и перед сном ее пустая постель согревалась большим, нагретым у очага камнем, которые рабыни обернули в чистое домотканное сукно.       В комнату вошла Талифа и подняла теплый камень с постели.       Видя, что та собирается уходить, Артонида остановила ее, указав рабыне на место в изножье кровати, и попросила: — Расскажи мне о своем городе.       Она не то чтобы любопытствовала, скорее это было способом отогнать плохие мысли и заснуть. Артонида давно заметила, что в присутствии арамейки ей становится легче. Она легла в постель и накрылась шерстяным одеялом. — Что госпожа желает узнать? — Талифа аккуратно присела и слегка озадаченно посмотрела на хозяйку. — Расскажи о своем доме, у тебя ведь был дом? — Да, госпожа… у меня было все.       Голос арамейки неторопливо повествовал о родной солнечной Газе, о детстве в предместьях города, о ныне покойных родителях — земледельце Зееве и его жене Ресфе, Артонида и сама не заметила, как перед ее глазами стали проплывать картины из жизни старой Талифы — она узнала о долгой осаде Газы, куда та переехала, выйдя замуж за Асафа.       Слушая Талифу, Артонида очень удивилась, осознав, что рабыня лишь на четыре года старше Эвмена — оказалось, что она ошибалась, считая ту старой.       История семитки заканчивалась грустно. — И ты не знаешь, что случилось с детьми? — пораженная Артонида непроизвольно обняла руками живот.       Рабыня, опустив голову, молчала, будто не расслышав вопроса. — Прости.       Талифа недоверчиво подняла глаза на хозяйку, вероятно, извинение ей послышалось?       Та смутилась, но примирительно пояснила: — Я скоро стану матерью, а потому понимаю твою боль.       Рабыня поклонилась и вышла из комнаты.       А Артонида лежала, уже совершенно не пытаясь уснуть — она думала о том, сколько горя и слез приносит людям война; как уходят из жизни любимые и теряются близкие; она тихо гладила живот и прислушивалась к движению ребенка. Внезапно ее пронзила мысль — если с Эвменом произойдет беда, не повторит ли она судьбу Талифы? А что тогда ожидает их ребенка?       Малыш, до сей минуты довольно мирно ведший себя, весьма ощутимо толкнул ее.       «Тише, родной, мама защитит тебя».