Свадьба в Сузах

Февраль 322 года до нашей эры. Возвращение в Вавилон       За неделю до возвращения конницы из Фригии в Вавилон прибыл небольшой отряд, ведомый самим гиппархом.       Спеша передать сведения регенту о том, что на западе царства назревает переворот, Эвмен понимал их секретность и лично возглавил группу из полутора десятка всадников, поручив Иерониму вести остальных в обычном порядке. Он оставил помощнику часть золота для закупа провианта в дороге и отобрал себе выносливых, крепких телохранителей и сменных лошадей для того, чтобы двигаться без больших перерывов в пути.       Пердикка изумился неожиданным появлением Эвмена — по его расчетам, сейчас они с Антигоном и Леоннатом должны были теснить Ариарата и биться за земли Каппадокии. *** — Негодяй! Одноглазая лиса! — Пердикка кинул на стол смятый папирус с письмом Антигона. — Старый циклоп, когда я достану его, он потеряет второй глаз!       Вымотанный долгой дорогой Эвмен ждал, когда ярость регента утихнет. Как все соматофилаки Александра, тот был высок, широкоплеч, искусен в боях, силой почти равный могучему Селевку, верностью Александру Пердикка приближался к Гефестиону, хотя конечно, не равнялся ему. Он напоминал Леонната своей отвагой и горячностью, хотя в гневе фригийского сатрапа не было мрачности Пердикки. Затаив обиду, в своей мести он шел до конца. Видя в какой ярости пребывает правитель, Эвмен не сомневался в участи Антигона. — А что Леоннат? — наконец, спросил Пердикка, уже догадываясь, что и на Геллеспонте не все благополучно, иначе вернулся бы Эвмен с пустыми руками?       И вновь сжал кулаки, проклиная Антигона — целых три месяца прошли даром! ****       Эвмен видел, как с покрасневшего лица регента постепенно сходит злобное выражение: новость о намерениях Леонната поразила его. До сей минуты кипящий негодованием правитель источал ругательства, тут же он безмолвно сел, ошеломленный услышанным.       Внезапно Пердикка расхохотался. Но смех тот был недобрым, а в последующих словах явственно сквозило разочарование. — И с чего это я придумал ждать послушания Антигона, если наш доблестный друг Леоннат уже примеряет на себя тиару македонского царя?       Эвмен поёжился, представляя наказание Леонната — несмотря на последние события, он сам как ни странно, не сильно злился на него. Тот был искренен в своих заблуждениях: легкомысленный орестид верил, что поступает правильно, эгоистично решая, в первую очередь, свои задачи, при этом нарушив обещание, данное регенту на совете гетайров — беспрекословно подчиняться его воле, служа интересам наследников Александра.       Осуждая недальновидный выбор Леонната, Эвмен отдавал себе отчет, что в сравнении с опытным, суровым Антигоном, поверхностный и самолюбивый молодой сатрап, хоть и раздражал, но отчего-то не вызывал в нем столь сильного возмущения. *** Полтора месяца спустя       К середине марта близ Вавилона сформировалось большое войско — Пердикка больше не полагался на сатрапов — он принял решение лично возглавить поход в Малую Азию. Ариарат также уже не являлся их с Эвменом основной задачей: Каппадокию и Пафлагонию они захватят походя. Главным стало иное — жестоко проучить зарвавшихся сатрапов и показать остальным, чем грозит неповиновение. *** Март 322 года до нашей эры. Ночь. Дом Эвмена — Ты вновь покинешь дом, так и не взглянув на своего ребенка?       Этот разговор давно назревал: оттого, что супруг теперь постоянно облачался в одежду воина и, попутно узнавая от служанок городские новости, в том числе и слухи о готовящейся войне, Артонида не выдержала неизвестности и спросила сама. Ответ оказался предсказуемым, но от этого не менее разочаровывающим. В душе она надеялась, что Эвмена оставят выполнять работу во дворце. — Так нужно — летом войску будет сложнее воевать. — Я боюсь, что если ты уедешь, мы больше не увидимся. — Не бойся за меня — у военачальника Пердикки лучшее войско. — А вдруг умру я? — она знала, что это было нечестным, но не смогла удержаться и не воззвать к его жалости. — Артонида! — в голосе Эвмена звучали возмущение и упрек. — Не гневи богов, разве ты нездорова? — Женщины могут умереть, производя на свет ребенка! — Я распоряжусь, чтобы к тебе приставили хорошего иатра. — Даже царицы погибают в родах, хотя им помогают самые искусные врачеватели!       Эвмен не сразу возразил, в ее словах была толика правды. Он помнил загадочную смерть персидской царицы — жены Дария Третьего, которую называли самой прекрасной персиянкой, правда, Эвмен не видел Статиру лично. Ходили слухи, что она не смогла разрешиться от бремени, притом, что имя отца ребенка было покрыто туманом тайны, ибо с момента бегства Дария, к тому времени прошло больше года. Самые отчаянные сплетники утверждали, что отцом ребенка был не кто иной, как сам Александр, не устоявший перед необыкновенной красотой царицы. Таким болтунам хотелось бы возразить, что красавица эта была намного старше предполагаемого любовника, однако, подобные слухи все же ходили.       Артонида сидела отвернувшись, она понимала, что все ее просьбы бессмысленны, конечно, Эвмен уедет — он мужчина и желает воевать, его не волнует, что ей вновь предстоит скучать и бояться. Понимая то, что супруга манят слава и завоевание власти, и что она не на первом месте в его сердце, Артонида обняла живот, спасаясь от тоскливого одиночества. В последние дни, ребенок вел себя тише — намного реже толкался, а сам живот — она чувствовала — словно бы опустился и уже не мешал дышать полной грудью и позволял спокойно есть, не мучаясь тяжестью и жжением.       Эвмен тоже сел и заговорил, не надеясь на понимание жены, а словно сам с собой: — Регент собрал большое войско, чтобы навести порядок в моей сатрапии. Многие тысячи воинов готовы отправиться в дальние земли, и не у всех из них будут лошади — многим предстоит пройти путь более десяти тысяч стадий пешим ходом. Если я последую твоим желаниям, то мне придется встать перед войском и попросить их завоевать для меня Каппадокию, пока сам я буду мирно жить в Вавилоне. Стало быть, правыми окажутся те македоняне, что вечно задирали нос, не считая меня достойным…       Темные изогнутые ресницы затрепетали, с них на щеки Артониды капнули слезы — вот, как в его сознании воспринялась ее просьба остаться с ней.       Она обернулась к мужу, и Эвмен увидел виноватое лицо: — Прости мою глупость. — Ты совсем не глупа, — справедливо, но беззлобно возразил Эвмен. Но она мотнула головой, ее сильно задели слова о пренебрежении македонян к нему. — Ты лучше любого из них, нет никого сильнее и умнее тебя. Я никогда не желала твоего позора. — Знаю, — невесело подтвердил он.       Не желая заставлять ее долее мучиться раскаянием, Эвмен потянулся к ней, и Артонида прижалась к его плечу, бормоча: — Мне уже не хватает тебя, потому что я знаю, как долго придется томиться ожиданием. — Но я еще здесь.       Она приникла к нему, порывисто и жарко осыпая поцелуями, и сама сняла с него гиматий. — Я уже скучаю по тебе, Эвмен…       Рано утром он не стал будить сладко спящую жену, пресыщенную эросом. Наскоро позавтракав хлебом с разведенным вином, он поспешил во дворец. ***       Тем же вечером вернувшись домой, Эвмен передал Пинне плащ и направился в триклиний, зная, что супруга, наверняка, ждет его к ужину.       Им следовало спокойно поговорить — сегодня Пердикка объявил дату их выдвижения — через десять дней все будет готово к отбытию из Вавилона. Зная, что новость не обрадует жену, Эвмен все же решил, что скрывать такое не имеет смысла. Мысли были прерваны протяжным жалобным стоном, донесшимся из глубины дома — догадавшись о происходящем, он поспешил наверх.       Распахнув дверь в спальню, он был встречен Корой, заградившей собой вход: — Господин, не входите — здесь нечисто. *** Утро. Артонида       Проснувшись, она не стала залеживаться, а почти сразу встала — захотелось проветрить спальню — хорошо, что уже потеплело и можно было не бояться холодных ветров. Комнату осветили лучи с каждым днем все больше набиравшего силу солнца, Артонида критически огляделась — отчего-то спальня показалась ей неопрятной, хотя служанки постоянно наводили здесь чистоту. Она вышла в коридор и, придерживая ноющую поясницу направилась в ойкос — в это время служанки обычно разводили огонь и готовили пищу. — Кора, приберись в спальне — там пыльно.       Фиванка кивнула и вышла исполнять распоряжение.       Есть совсем не хотелось, но Артонида заставила себя проглотить несколько кусочков сыра и лепешки, запив водой.       После чего зашла в кладовку, отметив, что продукты там как-то неаккуратно сложены. Удивляясь, что раньше не интересовалась этим, она довольно шустро стала переставлять кувшины и глиняные горшки на полках. Пару раз чихнула из-за поднявшейся пыли, затем намочив и отжав тряпку, протерла сначала поверхность полки, после чего принялась за крышки горшков.       Наблюдавшая за этим Талифа, тихо вышла на кухню. Там она наполнила чан водой и позвала на помощь Кору, чтобы поставить его на огонь. ***       Вернувшись к себе, Артонида открыла сундук и принялась перебирать вещи, рассудив, что скоро наступит лето и разумнее будет перекласть шерстяные гиматии на дно, сложив легкие пеплосы и тонкие хитоны сверху.       Довольная, она опустила крышку сундука и, выпрямляясь, сдавленно простонала — боль внизу живота застала ее врасплох. Придерживаясь за сундук, она дождалась, когда боль пройдет и присела на кровать, пытаясь усмирить быстро забившееся сердце, еще не веря — неужели все случится сегодня? *** — Марта?       Артонида лежала на боку, поджав ноги, когда Талифа позвала ее. Недавно снова приходила боль, и она со смесью страха и нетерпения ожидала следующей схватки. Слава богам, что арамейка зашла — Артонида пожаловалась: — Болит. — Да, госпожа. Мы с Корой согрели воду, пойдемте в купальню, нам нужно подготовить вас. ***       Она удивленно спросила рабынь, омывающих ее, указав на воду: — Как вы узнали?       Талифа улыбнулась, показала пальцем на себя и на ломанном греческом так, чтобы и Кора поняла, сказала: — Я, Талифа — шесть дети, сестра, Тирца — шесть дети. Я знаю.       Забавный говор рабыни, плохо изъясняющейся по-гречески в другое время вызвал бы насмешливое фырканье Коры. Но сейчас фиванка, как и Артонида, до этого не рожавшая, переживала из-за предстоящего и почувствовала облегчение — уверенность Талифы подбодрила ее. Она невольно покосилась на хозяйку и, встретившись с ней взглядом каким-то женским чутьем поняла, что та чувствует то же самое. *** Вечер. Эвмен — Господин, не входите — здесь нечисто, — обычно невозмутимая, внешне отрешенная от всего Кора выглядела взволнованно.       Но слова эти пропали втуне — он отодвинул рабыню и увидел лежащую на кровати жену — темные волосы казались или были мокрыми, а лицо — страдальчески искажено: сейчас она часто дышала, остального было не видно — Талифа загораживала ее собой, говоря с ней на своем языке. — Артонида, — севшим голосом позвал он.       Талифа оглянулась и что-то сказала, Кора тут же поднесла простынь и накрыла хозяйку.       Семитка кивнула ему и немного отошла назад, уступая место Эвмену. — Тебе плохо? — он хотел сесть рядом, но смиренная до сего дня арамейка снова предосторегающе цыкнула, а фиванка пояснила: — Господину нужно помыть руки и переодеться, иначе нельзя.       Обескураженному Эвмену даже в голову не пришло наказывать чудесным образом обнаглевших невольниц, указывающих ему, что делать в собственном доме. Он поспешил подчиниться доселе бесправным и безмолвным рабыням.       Эвмен не предполагал, что будет растерян. Роды — то, от чего он был далек в прежней жизни. И в час страданий супруги, мучимой болью, это событие оказалось тягостным — он ощущал напряжение и бессилие.       Исполнив требования семитки, вновь войдя в спальню, ему показалось, что Артониде полегчало: она выровняла дыхание и спокойно лежала, пока Кора обтирала ее лицо чистой тканью. — Когда это началось? — спросил он рабыню. — Утром, господин, после первой трапезы.       Опустившись у изголовья, Эвмен взял супругу за руку. — Не смотри … не хочу, — она прикусила губу, и он увидел вновь выступившую испарину на ее лбу, зажмурилась от очередной волны боли и чуть погодя добавила. — Чтобы помнил… такую. — Все дети рождаются в муках, но ты даже сейчас красива…       Он прервался, потому что Артонида, морщась, застонала и прикусила левую ладонь, сдерживая крик.       Ждать долее не имело смысла, он поднялся и предупредил жену: — Я прикажу послать за иатром. — Нет!       Он остановился. — Нет … — закусывая губы, произнесла Артонида. — Талифа поможет мне.       Эвмен недоверчиво покосился на невежественную рабыню. — Я не хочу, чтобы сюда заходил мужчина, прошу тебя… — она снова застонала.       Он обратился к невольнице, предупреждая: — Поплатишься жизнью, если госпоже станет хуже. — Эвмен, — с укором остановила его Артонида.       Смирившись, он снова сел. — Не говори так. Она поможет.       Было видно, как тяжело даются ей слова — она задерживала дыхание, стараясь успокоиться в момент, когда боль утихала, он поцеловал ее в висок, не зная, как облегчить родовые муки. К Артониде снова подошла Кора и промокнула пот с лица и шеи. — Госпожа.       Услышав спокойный, уверенный голос рабыни, он с надеждой поднял глаза на Талифу, та обратилась к хозяйке. — Госпожа, мне нужно осмотреть вас.       Артонида кивнула и прошептала Эвмену. — Тебе нельзя быть здесь. ***       Муж вышел и Талифа убрала простынь и, приподняв хитон, осмотрела ее, кивнув самой себе, она пояснила: — Осталось немного подождать. Пока нужно набраться сил.       Кора помогла ей встать на четвереньки, что ослабило боль и позволило перевести дух, пока следующая схватка не заставила ее стонать, уткнувшись лицом в подушку. Так, содрогаясь в потугах, она, наконец, услышала Талифу: — Марта, теперь слушайте меня. Она, сцепив зубы, кивнула. — Если любите ребенка, делайте то, что я скажу, — затем семитка обратилась к Коре. — Помоги.       По команде Талифы Артонида, придерживаемая за плечи Корой, взялась за спинку кровати, встала на колени, расставив их пошире, отчего давление между ног стало почти невыносимым. — Госпожа, успокойтесь, главная боль уже прошла, теперь осталось лишь помочь ребеночку выйти, хорошенько потужьтесь, когда я скажу… ***       Когда он вошел в триклиний, Пинна, которую из-за ее собственного положения не пускали в спальню, быстро накрыла на стол.       Кусок не шел в горло, и рука уже потянулась к кувшину с вином, но представив себе, как скоро оно подарит ему желанное расслабление и безмятежный сон, в то время, как его жена будет терзаться болью, Эвмен разбавил вино водой и сделал пару глотков — нельзя было пьянеть, он не хотел проспать рождение первенца. ***       Эвмен ждал, сидя в кабинете, когда на ум пришли вчерашние слова Артониды о смерти, показавшиеся ему накануне вздорными — все женщины дают новые жизни — в этом заключается их главное назначение, так почему же она должна умереть?       Но теперь, став свидетелем ее страданий, те слова казались ему пророческими, и он испугался. С восемнадцати лет и до недавнего времени у него не было семьи, но в юности ее заменили заботы великих Аргеадов. А что останется сейчас?       Встал, кляня себя и надеясь вовремя исправить ошибку — зачем он послушал ее — разве необразованная рабыня может быть полезнее ученого иатра? Он направился в спальню, чтобы проведать жену.       В очередной раз дёрнувшись, услышав приглушенные мучительные стоны и беспомощные всхлипы за дверями спальни, он был готов лично бежать и привести домой иатра, несмотря на слезы и возражения Артониды.       Его остановила лишь странная, не поддающаяся его любимой логике боязнь, что в его отсутствие с ней произойдет страшное. Будто находясь рядом, он мог как-то помочь! ***       Пренебрегая волей супруги, он отправил стражника за лекарем и вернулся в гинекей, не сразу обратив внимание на наступившую тишину, он похолодел, осознав — из комнаты больше не доносилось ни звука. В ожидании худшего он толкнул дверь, и почти в то же мгновение услышал крик — пронзительный и резкий детский плач. Войдя, он увидел Артониду.       Лежа под простыней, она восстанавливала сбившееся дыхание, прикрыв глаза — покрытое влагой лицо было истомленным, но расслабленным. Он молча сел в изножье, пытаясь не потревожить жену.       Предварительно отерев тканью от крови и слизи громко ревущего младенца, Талифа произнесла что-то одобрительное, вместе с Корой обмывая его от скверны родов в теплой воде.        Разобрав слова рабыни, неизъяснимым образом не утонувших в детском плаче, брови Артониды изогнулись, она открыла глаза, приподняла голову и неуверенно переспросила, и Талифа, улыбаясь, покивала. — Девочка… — прошептала Артонида, вновь ложась на подушки, и смежила веки — сейчас не в силах выдержать, да и не желая видеть разочарование мужа— наверняка Эвмен ждал старшим сына.       Он встал и принял с рук пожилой женщины обернутого в чистую ткань, разрывающегося плачем ребенка. Согревшись на его руках, дочка стала вести себя тише и в следующую минуту зевнула, смешно открывая рот, Эвмен вгляделся в маленькое красное личико и, нарушая обычай наречения дитя по прошествии семи дней, произнес: — Я прошу у олимпийцев счастливой жизни тебе, моя — Фила.