***
Облачно. — Саш, это Шура, — Лёва улыбается и как-то странно мнётся, явно переживая. — Это мой лучший друг детства. Саша непонятливо хлопает глазами, не до конца веря в происходящее. Лёва притащил на свидание своего лучшего друга и даже не предупредил об этом, а просто поставил перед фактом при встрече. Это, как минимум, некрасиво и неприятно, а как максимум, глупо и мерзко. Ну кто тащит друзей на свидания? Да ни один нормальный человек не станет так делать! — Будем знакомы, — сквозь сжатые зубы произносит Саша, из-за всех сил подавляя «яд» и «желчь». Они мешаются друг с другом, образуя своеобразный коктейль, приносящий горькое чувство острой — как бритва — ревности. Они проникает в разум, затмевает способность трезво мыслить и упорно продолжает нашёптывать приторно ласковым голосом: «А точно ли это друг? Лёва часто упоминал какого-то Шурика. О друзьях так часто не говорят». Гнать подобные мысли тяжело. — Окей, — Шура легко и беззаботно усмехается и протягивает руку, намекая на рукопожатие в честь знакомства. Саше не хочется его трогать, видеть и слышать. Тёзка ощущается кем-то лишним и неправильным, эдаким третьим лишним. Один его только внешний вид намекает на это: он слишком сильно выделяется со своими кожаной курткой, пирсингом в губе, солнечными очками и яркими джинсами. Вроде, красиво, но неправильно и неестественно. Так же и слышится речь Шуры. Тот мешает русские и английские слова, словно это круто, а не неуместно. Нехотя, скрепя сердце, Саша пожимает протянутую ладонь, из-за всех сил подавляя желание сжать её до хруста костей. Шура ещё ничего не сделал, а уже вызывает жгучую ненависть, отдающую покалыванием где-то в области сердца. Оно воет и обливается кровью, рискуя с минуты на минуту остановиться. Да пусть уж лучше будет так, чем видеть этого Шуру. — Идёмте, а то, как придурки стоим тут, — Лёва идёт вперёд, машет рукой, призывая идти за собой, и странно глядит в сторону Шуры. Взгляд этот заинтересованный, восторженный, счастливый и полный искреннего предвкушения чего-то приятного. Сашу подобное сильно напрягает, потому что Лёва, его Лёвка, никогда не смотрел на него такими глазами. В них всегда была мягкость, но никак не доверчивость. Наверное, впервые Саше некомфортно рядом с его Лёвкой. Впервые внимание последнего необходимо добиваться. Впервые ревность так сильно бушует. Впервые хочется убить другого человека. Плохо тут явно только Васильеву, а вот Шуре и Лёве по-настоящему хорошо и в некотором роде весело. Они даже толком не говорят, а только обмениваются взглядами, кивками и тихими смешками. Этого оказывается предостаточно, чтобы понять друг друга. Вот так легко и непринуждённо. Создаётся впечатление, словно не было тех долгих лет разлуку, не существовало тягучих телефонных звонков, а редкие ссоры из-за мелочей были плодом дурного сна. Почему-то кажется, словно Шура никуда не уезжал, словно он был рядом, словно он по-прежнему лучший друг, к которому можно прийти за совет и с которым не зазорно курить. Идти прямо совсем рядом с Шурой у Лёвы не выходит: Саша стоит между ними. Сам он мрачный — как туча — будто это не он звал гулять, потому что его родители, наконец-то, уехали. Возможно, он намекал не только на прогулку, но и на возможность уединиться и «побаловаться». Лёва не подумал об этом. Его мозги отключились в тот момент, когда удалось встретиться с Шурой. Тот заполонил собой все мысли, вскружив голову и заставив забыть о способности замечать намёки. Так что перед Сашей всё же немного, да совестно, но он точно простит. Нормальный разговор завязать не выходит. Каждая попытка оборачивается крахом. По крайней мере, так думает Саша, в чей разговор с Лёвой постоянно вмешивается Шура. Тот не унижает, не задевает и не язвит, зато полностью завладевает вниманием Лёвы. Последний слушает «лучшего друга детства» с таким придыханием, словно тот озвучивает разгадки всех тайн человечества. Задевает Сашу и то, что Лёва Шуру не перебивает, а слушает до конца и лишь после этого открывает рот. Обычно он, Лёва, не церемонится, перебивает, язвит и говорит много, не позволяя вставить и слово. А тут строит из себя само воплощение воспитанности, будто стараясь понравиться! Саша же всё знает, в отличие от своего тёзки. Тот не видел, как Лёва впадает в истерику из-за проигрыша, как громко гогочет после победы. Как язвит во время ссор, как мычит во время секса. Этот Шура ничего не видел и не слышал, а Саша в курсе всего, но на него не смотрят так нежно. Так почему же фактически чужой человек получает это? Только вот Васильев не в курсе того, что Лёва не видел в своём «лучшем друге детства» чужого человека. Тот, наоборот. Самый родной и близкий. Он видел много, слышал ещё больше. Между ним и Лёвой есть странная непонятная связь, эдакая нить, которую не смогло разорвать ни время, ни расстояние. Тут идеальный баланс, чувства по-прежнему живут, а восторг, что был в далёком детстве, никуда не прошёл. Шура по-прежнему кажется идеалом во плоти. Случай с Сашей другой. Он не кажется идеалом, пусть и остаётся при этом хорошим парнем, с которым хорошо. Однако восхищаться им невозможно: масштаб личности не тот. Да и возможно большую роль играет то, что Лёва даже не пытался восхищаться Сашей и просто трепетно к нему относился. — Лёвка, мы сможем посидеть у меня на квартире? Родители уехали… — Робко говорит Саша, непонятно на что надеясь. Повисает молчание. Оно напряжённое. Оба Александра ждут решения от одного человека, заметавшегося между желанием и своеобразным долгом. В конце концов Лёва сам согласился погулять вместе с Сашей… Да и тот ждёт уединения, это по его жалобному взгляду видно. — Прости, но сегодня не сможем… — Лёва уводит взгляд в сторону. — Я пообещал Шуре провести экскурсию по городу. Знаешь — всё же сильно поменялось с тех пор, как Шура уехал, тут фиг, что найдёшь без помощи. Мы можем как-нибудь в следующий раз посидеть вдвоём. Ложь плохая. Саша сразу понимает — с ним просто не хотят проводить время. От этого на сердце кошки скребут. Мерзко не только из-за Шуры, нарушившего гармонию, но и из-за Лёвы, не видящего проблем. — Как скажешь, — сплёвывает Саша и разворачивается, чтобы уйти. — Не буду мешать проводить экскурсию! Выходит грубо, но на этот факт плевать. Саше плохо, он хочет закатить истерику, устроить сцену и надавить на совесть, но не может из-за стыда и слепой надежды на то, что из-за Шуры ничего не изменится.***
Саша оказался наивным, и сам себе это признал. Жизнь изменилась из-за Шуры координально, перевернувшись с ног на голову. Он ненавидел его всей душой, пусть тот намеренно не сделала ничего плохого (хотя паранойя Васильева сигналила о другом). Ему казалось, что этот парень забрал всё одним своим появлением: любимого человека, уважение в команде, лидирующую позицию в игре. И если на последние два пункта ему плевать с высокой ноты, то на первое отнюдь нет. Будто бы все мирятся с тем, что тот кого искренне любил просто не обращает на вас внимание, концентрируясь и ведя себя иначе с другим. Для молодого человека всё катилось к чертям. И что ему остаётся? Ничего. Абсолютно ничего. Только музыка. Он не забросит спорт из-за какого-то чувака из ниоткуда, ещё чего. Но он глобально погружается в семью и занятия музыкой. Причём здесь семья? Он начинает беспрекословно исполнять всё, что ему говорят родители, в особенности отец. На солнце он бывал раза три длительно, когда был на тренировках по футболу. В остальном маршрут укрепился прочно — из дома в школу, из школы в муз.училище, из муз.училища домой ровно в 9 вечера, никак иначе. Из-за такого режима жизни, Саша осунулся и побледнел кожей. В школе это, как ни странно, привлекло внимание дам. Популярны были в то время вампироподобные (как бы глупо не звучало) парни. Васильеву было на них всё равно. Родители сильно были удивлены такому, но придавать этому такого значения не стали. Всё идёт, как им нужно, нет смысла препятствовать самим себе. Они банально списали всё на подростковый возраст и тому подобное, решив, что всё пройдёт и устаканиться. Но всё с каждым днём становилось хуже.***
Приезд сестры не мог не обрадовать Сашу. Это, кажется, единственное, что порадовало его за те жуткие несколько недель, пока он медленно убивал себя изнутри. Поэтому он с нетерпением ждал старшую, тем более, что та приедет со своим молодым человеком. Скорее всего, он окажется интересным парнем, с которым 17-летнему подростку удастся заговорить. Родители убирались, Саша активно помогал, отчего создавалось некогда забытое чувство тепла и сплочённости всех. Им было не так душно, как раньше. Сашу это безумно радовало. И в час икс он был более счастливым, чем когда-либо за полгода, или год. Когда сестра вошла в отчий дом, младший засиял. Она всегда была милой, лучезарной и понимающей. Наташа — старшая дочь и сестра — была медиком, но поступила на бюджет в другом городе, потому пришлось уехать. Каждое её возвращение давало возможность поговорить хоть с кем-то, кто действительно слушал и слышал. Она была именно тем человеком, кто всегда мог найти нужные слова, чтобы поддержать. Это помогало Саше всю жизнь. — Привет любимым! — девушка скорее прошла внутрь и начала обнимать и целовать родителей, Сашу вниманием не обделила, а даже наоборот. — Привет, Санька, как я рада тебя видеть таким взрослым! Наталья обняла брата покрепче и чмокнула в щёку. И, не отпуская брата и придерживая его за плечо, повернулась к двери, продолжив говорить: — Знакомьтесь, это Вадим, мой молодой человек! — радостно представила своего возлюбленного, стоявшего у двери. Это был молодой человек, лет двадцати семи-двадцати восьми, достаточно высокий и широкоплечий. Несмотря на суровый вид, когда он заговорил стало понятно — он такой же, как и его девушка. Весь его внешний облик скрывал под собой очень приятного человека. Саше он как-то сразу понравился и тот выдохнул — сестра в надёжных руках. — Ну, что, так и будем стоять в прихожей? — поинтересовалась Анна Владимировна. — Пойдёмте к столу! Небось, голодные. — сказала мама весёлым, бодрым тоном, и первая направилась к кухне. — Ох, мы да. Уж-ж-жасно соскучилась по твоей еде, мам, — ответила старшая дочь, начиная улыбаться. Она берёт под обе руки своего молодого человека и брата, направляясь с отцом вместе на кухню. Родители, как и старшие дети, делились новостями из жизни, которые произошли с момента последнего визита Наташи. О том, о чём не говорили по телефону. И то, что произошло в последние несколько дней. Как раз в этот момент Саша снова стал серым и потерял всякий интерес, аппетит и счастье. Наталья не сводила с младшего глаз, пока отец расхваливал достижения сына в музыке и неумолимый интерес к этому в последнее время. Старшая знала больше родителей, но они об этом могли только догадываться. Для старшего ребёнка семейства Васильевых было в новинку услышать, что брат, никогда не любивший классику и пианино, вдруг стал проявлять интерес. Это было точно не просто так. Да и весь внешний вид об этом говорил. Может, он и был счастлив, когда Наташа вернулась, но бледность и мешки под глазами за мгновение некуда было деть. Последним подтверждением странностей брата стало то, что на восторгах родителей о чудесах воспитания сына, тот резко вскочил и сказал: — Прошу прощения, я наелся, — начал он, хотя на деле он практически не притронулся к еде. — Я, пожалуй, пойду займусь уроками и подготовкой к экзаменам в училище. — После чего он задвинул свой стул и ушёл к своей спальне. «Здесь точно что-то не то», — задумалась девушка, уставившись в стол. Оставить этого просто так, как родители, она не сможет. Ей нужно поскорее поговорить с братом, но… Вдруг в голове Натальи созревает план. Неидеальный, но из-за очарованности старших, сработать должен. — Ой, мне нужно в уборную. Вы пока поговорите с Вадиком, он тоже у меня очень интересный собеседник! — выпалила Наташа, быстрее покидая место ужина, чтобы лишних вопросов к ней не было. Родители снова недоумевая переглянулись, но через мгновение переключили своё внимание на молодого человека дочери. План сработал, как она и хотела. Теперь только бы достучаться до братца. — Тук-тук, — изобразила Ната стук в дверь, — можно? В ответ раздалось краткое «да», после чего Васильева зашла в комнату. Конечно, он не стал заниматься, он валялся на кровати с плеером и в наушниках, явно не подавая признаков счастья. — Ну, что ж, ты понимаешь, зачем я тут? — Понимаю. Я правда наелся, не беспокойся. Врать он умел плохо, и Наташа была единственной, кто знал об этом и мог различить когда Саша говорит правду, а когда ложь. Он не мог сейчас признаться, вывалить все проблемы на сестру и поставить её перед фактом своей ориентации и отношений с парнем. Доверие безусловно есть, но всё равно страшно и некомфортно. Придётся говорить правду, но менять имена, ссылаться на несуществующих друзей и постоянно выдавливать из себя фальшивые улыбки. — Но ты же не из-за училища переживаешь, так ведь? — Ната осторожно садится на край кровати. Молчание. Саше, по правде говоря. Уже давно глубоко плевать на ближайшие экзамены и на поступление. Будущее мрачнеет, потому что Лёвы там явно не будет. Тот, вообще, с головой погрузился в Шуру и, кажется, стал растворяться в нём, перенимая манеру говорить, повадки и вкусы в одежде. Так странно видеть, как самый гордый человек постоянно уйдёт на уступки кому-то. — Вполне возможно, — Саша не старается смотреть на сестру и продолжает сверлить взглядом потолок. — И какое «вполне возможно» тебя гложет? — Наталья не собирается уходить, пока её брату плохо, пока он погружён в не самые приятные мысли, пока он замыкается в себе, пока он совсем один. Говорить о любви всегда неловко, особенно когда ты парень и по идее не должен загоняться из-за подобного. Да и любовь у Саши такая, какая обычно порицается окружающими. Вряд ли Наташа поймёт… А может и поймёт, но отношение сильно поменяется. Слишком много рисков. — Ты не будешь смеяться? — Робко спрашивает Саша, уже заранее зная ответ, но желая убедиться и хоть немного успокоиться. — Саш, я буду смеяться, если ты продолжишь строить из меня дуру и уходить от ответа, — Ната осматривает комнату и останавливает взгляд на фотографии, висящей над кроватью брата. Наталья неоднозначно хмыкает. Она уже начинает что-то подозревать, но думает о том, что её младший брат не готов расставаться с лучшим другом. Наверняка тот собирается поступать в другой город, от чего дружба рискует прерваться. Необходимо сейчас успокоить Сашу, наплести ему, что дальше будет лучше, что в жизни будет ещё миллион таких «лучших друзей», что сейчас не стоит загоняться, как бы больно не было. Никто другой Саше этого не объяснит. Последний же не волнуется о друзьях. Их толком-то и нет, разлуку с ними можно преспокойно пережить, найти новый круг общения и не париться. А вот отыскать второго Лёву невозможно. Лучше бы он оставался лучшим другом, не залезал в сердце и не собирался уходить оттуда. — Вот… вот у тебя бывало такое, что… — Саша на секунду смолкает, стараясь подобрать правильные слова. — Что в отношениях всё замечательно, а потом ты будто становишься лишним? А до этого всё идеально, красиво и волшебно. Вы вдвоём, больше никого нет, вы против всего мира… А потом появляется что-то, и теперь ты будто вечно лишний и приставучий… Саше стыдно, он закрывает лицо ладонями и прикусывает язык. Не стоило признаваться, нужно было свалить всё на разлуку с некими друзьями, приплести спор и музыкальную школу. Наташа же может начать расспрашивать об отношениях, рассказать о них родителям, захотеть поговорить с некой «девушкой» и просто расковырять кровоточащую рану. Она и без лишних манипуляций болит, ноет, постоянно напоминает о себе и не собирается покрываться коркой. — А она тебе нужна? — Осторожно спрашивает Ната, осознавая, что простыми разговорами помочь не удастся. Любовь — слишком сложное дело, оно всегда запутанное и неоднозначное. Все эти качества увеличиваются в несколько раз, когда речь заходит о подростках и их первых отношениях. Тут совсем мрак. В нём сложно и страшно копаться. Однако Наташа готова к этому, как бы сложно не было бы. — Нужна… — тяжело вздыхает Саша. — Мы с ней столько вместе пережили, а теперь… А теперь всё через задницу. Пересказывать всю историю отношений Саша не горит желанием. Ему слишком больно. Лёва в последние дни не звонил, не звал гулять, а на тренировках всё время смотрела на Шуру и бежал к нему после забитых голов. Хотя обычно этой чести удостаивался Саша. Теперь ему приходится наблюдать за тем, как любимый человек отдаёт всего себя кому-то другому, будто отношений с ним, Сашей, не было. — Кажется, я не нужен, — нервно смеётся Саша, кусая губы до крови, чтобы успокоиться и замолчать. Не выходит. Наружу лезут слёзы и крики. Саша хочет биться головой о стену и выть, как животное, чтобы на сердце стало хоть немного легче. Только почему-то сейчас становится только хуже. Саша не привык открывать душу кому-то, кроме Лёвы, а от последнего теперь придётся закрыться. — Саш, ну не стоит она твоих нервов, — мягко произносит Наташа и, приблизившись, обнимает брата. «Он всего стоит» — думает тот и беспомощно закрывает глаза. Открывать их не хочется, как и встречать следующий день.***