Мой милый Мюнхен

      Перед ним оказался белый конверт. Неспешно щупая тонкими пальцами шершавую бумагу, внутри всё замерло в ожидании. Воображение начинало будоражить. Хоть снаружи Рихард медлил и колебался, интерес распирал его изнутри.       Наконец, робко беря протянутый лист, он присмотрелся к нему. Сквозь тонкую марлю просачивались очертания розоватой марки, снизу подписанного "Deutsches Reich". Большего Рихард не разобрал. —Мне прочесть для тебя? —робко спросил женский голос.       После короткого кивка худая рука вернула письмо обратно. Напряжённо уставившись в мелкий текст, Эрна тихо начала. —Письмо из Мюнхена. Для Рихарда Герман от Веймара.       Удивление на его лице не ускользнуло от насыщенно зелёных глаз. Он стоял в замешательстве, прикусывая обветренные губы. —Сейчас, читаю. —видя чужую заинтригованность, Эрна поспешила. —Милый Рихард. —начала она, сама проникаясь в текст.       Рихард в ту же секунду узнал этот тон, используемое к нему старшим братом. В письмах Веймар нежно называл младшего Милым. — "Пишу тебе это письмо в четыре утра, под свет лампы. Извини, что пропал на месяцы, правда, у меня не было ни времени, ни желания лишний раз браться за перо. И сам ты не прислал ни одной весточки. —Эрна читала размеренно, не спеша, что и слушать приятно. —В последний раз мы виделись на Западном фронте. Тогда ты уж больно возмужал. Волнуюсь о встрече с тобой, боюсь вместо привычного малого увидеть взрослого мужчину. Всё ещё не привык к тебе взрослому. Не знаю. — Эрну захватывал интерес, будто пишут ей, а не белобрысому перед ней. —У меня многого произошло за эти месяцы затишья. Уверен, у тебя тоже. О многом хочу сообщить, чего не могу написать здесь. Но на душе полегчало, узнав, что ты жив после газовой атаки под Ла Монтень. А отец аж замолился, Господа благодарил. Об отце. Старику уж больно плохо стало, истощение организма. Никого видеть не желает, от всего отказывается. Дела государственные пока на мне. Их много, от них уже тошно. Дела плохи, если не хуже. —Рихард жалел, что согласился. Теперь о его личном знает на один человек больше. —В общем, отзываю в Мюнхен по семейным и государственным вопросам! В конверте лежат немного марок на билет. Ожидаю тебя со дня на день! Прошу не предаваться думам и явиться в Мюнхен! С уважением, твой брат Веймар."       Пару секунд он ждал продолжения в неловком молчании. Осознав, что на этом всё, глубоко задумался о прочитанном, забыв о робкой Эрне, ожидающей его доброго слова.       "—Веймар...так не похоже на него. Чего ты повидал за это время, что так отчаялся? —сообщение брата показалось ему пессимистичным, а веление безысходным. Прокручивая в голове сказанное, хотелось прочесть собственными глазами. Убедиться. —Зачем отзывать меня обратно в Мюнхен? И отец... Неужели всё так плохо? —Рихард осознал, что колеблется. —Я не знаю, не уверен, хочу ли я оставить войско." —Здесь немного марок. —Эрна прервала его думы. —Мне посчитать для тебя? —Не стоит, спасибо. —вежливо отказался Рихард, решив, что она и так многого узнала, не хватало и марок посчитать.       Каждый день Рихард хоть и немного, но вспоминал о письме. Сколько бы он не тонул в раздумьях, выбрать между домом и армией он не мог. Чувственное сердце тянуло домой– к отцу, к брату, к улицам детства. Холодный рассудок кричал вернуться в ряды солдат. А поводом оттянуть решение играло недовосстанновившееся зрение. ••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••       Прошла почти неделя. Этот день десятого ноября был таким же обыкновенным и пресным. За окном вечерело.       По привычке, после ужина —ломтика ржаного хлеба к водянистому супу и сладким чаем, Герман, дотрагиваясь до стен, медленно направился в сад. —На улице ливень. —сзади прозвучал глухой голос соседа, бритого парня лет двадцати семи. —Пусть. — бросил тот в ответ.       Рихард не отступил от своей идеи – вечерней прогулки под ливнем. То, что он не видит дождя, не значило, что он не ощутит давно забытую, умиротворённую атмосферу ноября. Холодные капли, тяжёлые тёмные тучи...       "—И тишина, — сердце ликовало в предвкушении безмолвной прогулки. —И запах сырой земли."       Дойдя до дверного проёма, Рихард прислушавшись, остановился. Вкрадчивый голос эхом доносился по коридору. Он узнал своего лечащего врача, молодого мужчину в длинном белом халате. Клаус стоял чуть ссутулившись, убрав холодные руки за спину. Смутьян остался незамеченным. —Война проиграна. —скорбно сообщил доктор. —Это конец Германской империи, её развал. Знаете, вчера кайзер отказавшись от престола, сбежал в Голландию. —Знаю. —отозвался уже знакомый женский голос. —Газеты только об одном. Что же теперь? —Власть перешла к Совету народов во главе с Эбертом. Слышали о нём? —Слышала, и на площади разноголосица. Вы видели? Что-то намечается. —Революция уже бушует в Мюнхене. А вчера бунтовали в Берлине. —тяжко выдохнул мужчина. —Левые радикалы...       Услышанное было для Рихарда громом средь ясного неба, кипятком, чем его облили. Слишком резким и неожиданным. То, что он больше не способен читать газеты, не значило, что он перестал следить за событиями и интересоваться делами на фронте. Никто. Никто не задумывался о поражении. Народ всегда уверяли о скорой победе, и в это охотно верили.       Вмиг ему представилась возмущённая толпа, шумно шествующая по главной площади, во главе с левыми агитаторами, ненавистных ему коммунистических партий. Унизительный побег кайзера. Плачевный развал Германской имерии. Чёрные похороны отца.       Рихард не выдержал. Челюсть невольно задрожала, а к глазам подступили горячие слёзы. Крепче стиснув зубы, он попытался взять себя в руки, не давая мокроте скатиться и пропитать белую марлю.       Всё так же ощупью вернувшись, Герман грузно бросился на койку. Глубоко зарывшись в тонкое одеяло, из глаз набежали тонкие струи слёз. Дыхание затруднялось стоящим в горле солёным комом и слезами, скатившимися в носовую полость. —Уснул что ли? Неужто отказался от вечерней прогулки? —добродушно спросил, не догадывавшийся сосед. Благо, никто не слышал его всхлипов и шумного дыхания.       Тяжёлые капли грустно постукивали о тонкое стекло. Прежняя прохлада и свежесть сменились на откровенный холод и сырость. Унылый антураж за окном добивал Рихарда в этот вечер. Голые деревья сиротливо терпели капризы проклятой осени. Не смотря на хлесткий ливень, их тощие веточки всё тянулись вверх, к солнцу. Увы, небо заслонило грузными тучами, чем-то напоминавшие скалы Хохваннер.       Влажная марля лежала рядом. Рихард не плакал со дня смерти матери. Однако сдержаться перед общеотечественным и личным горем он не смог. Скрючившись, он пролежал под одеялом весь вечер. Безмолвно плача, уткнувшись в помокревшую подушку.       Глубокой ночью он наконец опрокинул тёплое одеяло в сторону. Вяло приподнявшись, смахнул оставшуюся влагу с коротких ресниц. На низкой тумбе стоял фаянсовый стакан с водой. Рихард жадно отпил из него, довольный заботой медсестёр.       Герман убедился, что не может больше доверять судьбе, покорно плыть по течению дальше. Смерть матери. Война. Развал империи, а вместе с ней и кончины отца. Ради этого он воевал? Чтобы ослепнуть в конце? Узнать о поражении и капитуляции Родины? О побеге кайзера и смерти отца?       "—За это я сражался?! — Герман осерчел и на Бога. —Пал бы я под Францией, чем это застать!"       Уставший рассудок затмивало сном. Рихарду полегчало после горячих слёз, проплакав разом все четыре года войны. На душе стало пусто и свежо, свободнее, снова легче дышалось. Лишь обида за Родину больно щемило сердце.       Перевернув подушку прохладной стороной, занывшая голова легла на неё. Лицо опухло, а раскрасневшие глаза щипало от долгого плача. Сладко зевнув, Герман решил разобраться со своими думами и сентиментальностью утром. "—Изнежился я, расчувствовался, —признался себе Рихард. —Поплыл, как нежные сливки."       А утром неловко столкнувшись с Германом в дверном проёме, в палату вспорхнула встревоженная Эрна. —Вчера мне показалось, что ты, —и отрезала себя произносить собравшееся "плакать". —Огорчился. Не важно себя чувствовал? —та умело выкрутилась, не заставляя Рихарда стыдиться за свои эмоции.       Герман молчал. Сейчас он надеялся, что его всхлипов никто не слышал, а чаша воды на тумбе от неё. Глаза, не способные выдержать чужой пытливый взгляд, забегали. Растроганный её чуткостью, он раскраснелся. —В последнее время ты так поник, совсем здесь раскис. —наивная Эрна, она ведь о многом не знала. Ей казалось одни лишь скучные деньки разъедают Рихарда. —Если это насчёт письма, то езжай.

***