Мой милый Мюнхен

      Паровоз с большими причудливыми фонарями увлекал свои зелёные вагоны по кроткой Эльбе. Обильный чёрный дым, поблёскивая искрами, вываливался из гигантской трубы. Монотонный стук колёс, отдававший внутри вагона приглушённым гулом, сладко убаюкивал уставший рассудок. Лишь маленькое окно, обитое тёмно-синими шторами, бедно освещало тесный вагон сиренево-серой мутью.       Прозрачный свет падал на выцветшее лицо, освещая миру больные глаза, опалые щеки и свежие порезы на скулах от тупой бритвы.       Каждое проклятое утро Рихард открывал глаза сквозь жгучую боль, заглатывал пресную снедь и смирно доживал бесцветный день в тихом одиночестве. Wieder allein.       Противясь собственным мыслям, он пытался тщетно убежать, забыть как блеклый сон. Но мягкая качка возвращала его к жалким воспоминаниям.       Газета как соль на рану. Яркие заголовки "Итоги войны", "Побег Кайзера" ковыряли свежие раны. И болезненно соблазняли. И Рихард, давясь острым гневом, заглатывал злосчастные статьи.       После, с тяжёлым осадком и с цветущим, молодым равнодушием, он таращился в окно, по горло сытый хаосом. Но чахнущие виды, обитые молочным туманом, не восхищали. Вязкие мысли кружились в светлой голове, постепенно увлекая за собой и его.       Солдат лениво предался чёрной тоске. Сердце младенцем ныло о далёком отце. Вечная память хранила его строгий бессмертный образ. О, Господи! Как он жалел! Жалел о покойном der Vater, о потерянной стране, о многострадальной войне. И о себе любимом жалел. Село солнце его юношества.       Беспощадная мясорубка не прошла мимо него. Ему казалось, что великая война оставила на нём глубокий след, если не клеймо. Пламя закаляет сталь. Но он не сталь, хоть и война —пламя. —...город Мюнхен! — безэмоциональный крикливый голос врывался в сознание. —...остановка город Мюнхен!"       Шаг. Чёрствые берцы вступили на родную землю. Редкие лучи мокрого солнца касались бескровного лица. Северный ветер отгонял липкую сонливость. Спешно пошарив по глубоким карманам форменных галифе, Рихард нащупал жеваный лист. —Земли Баварии. Город Мюнхен. Улица ______, квартал три. —строго отчеканив, солдат уверенно взял курс.       Пробираясь сквозь плотную толпу, он учуял десятки насыщенных "ароматов": от терпкого одеколона, шлейфом проносившийся от Herr, до кислого запаха людской плоти.       Душный люд, с мрачно-стыдливой вонью, оставался позади. Ноги несли жалкое ноющее тело. Нет, не несли, они тащили. —Одичал что ли за пару лет? —шагал тот, рассматривая избитый антураж.       Мертвые уличные фонари, разбитые рамы окон и острые осколки от зелёных бутылок настораживали его. Впервые за двадцать пять лет, ему открывались зловещие истерические нотки любимого Мюнхена. Будто бы Он, пикированный, повернулся к нему другой стороной — оскорбленной, обиженной и горячей.       А навстречу ему лица, озабоченные и бледные. И он вглядывался нагло в их византийские сухие глаза. Кто лениво отводил, кто дерзко отвечал тем же исподлобья.       За углом вдруг раздался истеричный женский писк. Он, как громкий ясный выстрел, положил точку в накаленной атмосфере бандитского Мюнхена.       Рихард, убежденный одичанием города, готовый драться, постоять, спасти, мигом завернул на злосчастную улицу Tal. По мере приближения увеличивался пошлый смех, мужские интонации, тонкий звук бьющегося стекла.       Он резво остановился у деревянных длинных столов, забитыми ночными мотыльками –пьяницами. Молодая kölnerin в смешном национальном наряде, обиженно удалялась с липким от пшеничного пива подносом. Где-то в углу бросался в глаза мятый офицерский мундир, нищенски блаженствующий среди карусели белёсых мотыльков. Это была пивная Sterneckerbräu. —Офицер Германской армии, а выпивает в харчевне с...Эх...—разочарованно махнув рукой, он, злой, прошел мимо тальских пьяниц.       Спустя некоторое время Рихард завернул в знакомую улицу. Здесь, среди "югендских" кварталов, зелёных дворов и тихих соседей, прошло его розовое детство. —Рассвет приятен, а закат — печален. Почему?—спросил он вдруг себя. —Ведь оба красивы.       Ему казалось, что его сладкое детство завершилось именно на похоронном закате. Когда село оранжевое солнце его ребячества. Тогда-то внутри него убили рисовальщика, эстета. Оттого и небо окрасилось болезненно ядовитым оранжевым.       Обходя старые кварталы, блудя по сонным дворам, перед ним наконец предстала тёмная дубовая дверь, та самая, пережившая все капризы хлесткой погоды, и истеричные хлопанья. —Здесь ли это? —озябшими пальцами он медленно огладил холодную ручку двери.       Сжав в кулак румяные пальцы и смелость, Рихард остолбенел перед тяжёлой дверью.       Раз секунда. Два. Три. Он не осмеливался. Шесть. Семь. Стук. Чуть настойчивее. —Сырой глубокий вечер. О чем я думал, выбирая время? —растерянный, он оглянулся кругом.       Рихарду показалось, что он вовсе не там, где нужно. Судорожно достав пожелтевший лист, он сверил всё по новой. Вон настенные обшмыганные литеры и скелеты кустарников фрау Дитрих, что он так хорошо помнил. И всё же, на него накатила липкая паника —стучится в чужую дверь, глубокой ночью, по глупой ошибке. Ледяной разум боролся с горячим волнением. Обезнадеженный, он присел на сырое бетонное крыльцо.       Полминуты, что он настороженно дожидался, показались ему застывшим часом. "Было бы иронично, если бы полил дождь." —подумал Рихард, прислушиваясь к зловещему штилю.       С медленным холодным скрипом вдруг отворилась за спиной тяжёлая дверь.       Рихард, содрогший и озябший, боязливо повернулся назад, к тёплому слабому свету. —Давно здесь сидишь? —спокойный ласковый тон разрядил вечернюю тишину, будя внутри хорошо знакомое. —Дай хоть...       Рихарду казалось, что со временем он безвозвратно забывает родное лицо старшего брата. Его плавные черты лица, серые собачьи глаза тускнели в его священной памяти. И добрый образ Веймара постепенно пылился в сознании. Он не вспомнил и о дурацкой строгой стрижке, которой тот никогда не изменял. Не успел Рихард приметить ту забавную ямочку на сильном подбородке, как его уже заключили в крепкие объятия.       Как бы чужда не была ему сентиментальность, сейчас он горячо обнимал Веймара, сиротливо — теперь уже во всех смыслах, прижимаясь к нему бренному.       А Веймар, со стальной нежностью похлопывал по исхудавшей спине брата. Он не видел его мучительных два года. Сколько болезненно переживал, горячо отговаривал от роковой службы. В конце концов, он единственный кто у него остался из семьи. Он —его семья.       Глаза у обоих таинственно мерцали от набежавшей влаги и чувств. Так они, zwei Brüder, пробыли под белой луной длинную минуту. —Во как вымахал! —отстранившись, Веймар весело осмотрел брата. —Исхудал–исхудал...—неодобрительно качая головой, заметил он. —Не то, чтобы мундир на тебе висит, нет.       Суконный китель, цвета фельдграу, был застегнут строго на все металлические пуговицы. Стоячий ворот подправлен. Кожаные высокие сапоги хоть и изношенные, потёртые, но начищенно блестели. Всю картину завершала гордая фуражка, и чёрные кожаные перчатки, которые сейчас солдат держал под туго затянутым ремнём. Не хватало именного Маузера. —Заходи ты уже. —бесцеремонно пригласил усталый Веймар.       Несмело шагнув внутрь, деревянный пол проскрипел и чуть прогнулся. Скинув су́харную сумку в угол, солдат взял курс в ванную. Углубляясь в дом, веяло приятной теплотой и уютным запахом "этого" дома.       Лобоча что-то под нос, Веймар всё юлился между кухней и коридором, попутно ставя чайник и пряча сумку подальше.       Белая чистая ванная тихо порадовала Рихарда.       Это была тесная комната, обитая чёрно-белой холодной кафелью. По левую руку к белой стене стояли клозет, фарфоровый умывальник с медным краном, чугунная эмалированная ванная. Она, как и свойственно европейскому интерьеру, располагалась у узкого окна с тонкими стёклами. А под деревянным подоконником — отапливаемая батарея да деревянная тумба с белой фаянсовой кружкой. Напротив, по правую руку, белый шкап с гигиеническими принадлежностями —от цветных полотенец до бытовой химии.       В тёплой зелени овального зеркала, он поймал свой мутный усталый взгляд. Ближе подойдя, ему открылось собственное нагое тело, бледные молодые сосцы. Замызганная униформа лежала в корзине для стирки. Взгляд пал на аккуратную стопку чистой домашней одежды от Веймара. Истончавшее мыло одиноко лежало у раковины. Эти сырые белые стены никому не расскажут. —Долго ты однако. Целый час. —замечание брата было слепо проигнорировано. —Фройляйн Амалия ещё работает у нас? —заметив серую пыль перед зеркалом в прихожей, он вспомнил о служанке. —Нет, —весело сообщил Веймар. —Вышла замуж за бравого солдата, и уехала на восток. —Знаю я этих солдатов бравых. Полные гордости, энтузиазма и гонореи.       Старший прыснул от смеха. —Гордости и у тебя хоть отбавляй, а энтузиазма нисколько. —И гонореи нет. —дополнил Рихард. —До какого чина дослужился? —Oberleutnant. —гордо заявил тот.       Ужинали они в просторной светлой гостиной. На эбеновом полу был расстелен красный персидский ковер. Прямоугольный стол, застланный белоснежной скатертью, располагалась в центре. Люстра, стеклянный куб со свечами внутри, мягко освещала помещение. Деревянная лестница сзади вела на вверх. —Guten! — воскресный ужин наконец подали.       Это были нежные фрикадельки с запечёнными черри. Молочный соус, с пряным ароматом орешек, дополнял горячие буллеты по-берлински. —Сам готовил? —брезгливец недоверчиво поковырял в горячей тарелке. Младший не переносил на желудок ресторанную снедь. —Кто же ещё? —равнодушно отозвался Веймар, привыкший к его капризам. —Пить не будем. Беседы важные. —Я не пью. —коротким заявлением тот подивил брата.       Веймар испытал мимолетную гордость. "Вырос!" —отметил он про себя, с интересом поглядывая на увлеченного едой Ричи.       А Рихард не пил из-за своей бурной реакции на алкоголь. Хватило и пару раз за которые он и сейчас краснеет. По рассказам приятелей —он был настолько оптимистичен, что "рвало башку", пел на ломанном английском "Mademoiselle from Armentières" с остальными, да потерял доверенные ему ключи от продовольственного склада. Как бы он не желал побаловаться ликёром, коньяком или пивом, того позора после шумной ночи ему хватило.       "Может быть и это результат войны? —задумывался он. —Ведь до службы у меня была адекватная переносимость."       Вечерняя усталость после плотного ужина, навалилось как мокрое одеяло. После тёплого молока, фронтовых анекдотов и мелочни, Веймар заговорил о серьёзном. —Наверное ты знаешь, что...—начал тот. —Хочу услышать прямо. —перебил младший по привычке. —Мы проиграли войну. —мрачно сообщил Веймар. —Отец....погиб.       Рихард, вспомнивший о своем тоске и горе, мертвенно поник. Растерянный Веймар ожидал скупых мужских слёз, истеричных вопросов "Как ты такое допустил?!" Но Ричи лишь со священным горем, жалостно хлебал остывшее молоко. —Я займу его место. —тихо высказал Веймар. —Станешь государством? — глаза у Рихарда округлились. —Стану. Выбора нет. Страна утопает в нищете. Наши иностранные "друзья" подготовили нам договор... —Веймар, тебе готовят ультиматум. —прервал Рихард, горько усмехнувшись.       Последовал тяжёлый вздох. —Я советую тебе дальше подниматься по карьерной лестнице военного дела. —На что оно мне? —дерзил младший. —Не предложишь ли дальнее кресло в Министерстве? —Не предложу. —строго отрезал Веймар, чем удивил Рихарда. —Я задумывался переучиться на архитектора. —слабо блеснула наивная улыбка. —Да что ты, мой дорогой? —с ядовитым сарказмом упрекнул брат. —Дело твоё, но времени и денег на это у тебя больше нет. —не успел Рихард и слово вставить, как его опередили. —Нет. Я не одолжу. Не из своего кармана, не из казны.       Нудные беседы о работе Ричи, о будущем государства, хитрой политике и черной смерти отца тянулись долго. —Он не ждал меня? —жалостно спросил Рихард, глядя ожидающе. —Не до тебя ему было. —скорее завершил тот чувственную тему. —В общем, я предлагаю тебе занять должность офицера. Или же... —Веймар, ты мне предлагаешь не работу, а ерунду. Ты нарочно? —возмутился вдруг и так обиженный Рихард. —Ты не знаешь, что потребуют сделать с твоей армией. Может её вообще потребуют распустить, ликвидировать. Не надо мне предлагать затхлые должности!       На что Веймар лениво закатил глаза. —Извини. Я не вижу тебя ни в каком деле, кроме военного. —да, Веймар опасался ему доверять. —Оставайся служить, добивайся званий. Может быть именно ты поднимешь нашу армию. —Твою жалкую армию. —Вот и славно. Есть над чем тебе поработать. —заключил он. —Раз тебе так важно участвовать в делах государственных, общественных, могу иногда обращаться к тебе с документами да с порученями. Идёт?       На что Рихард недовольно шикнув, покачал головой. —Дело в финансах? —старший не мог понять, чего же ему не хватает. Сидит, да получает себе прилично. —Но я-то тоже за тобой приглядываю. —За собой гляди. Дело не в деньгах. —огрызнувшись, Ричи лениво отмахнулся рукой. —Я согласен. —По рукам? —азартно предложил обрадовавшийся Веймар. —По рукам.       Костлявая кисть медленно потянулась через стол к братской ладони. Веймар сильнее сжал её в тёплой руке. —Договорились.